Виктория Любимова "Друг"

Глава 2

Сначала все было в порядке… ну почти. Образцовым ребенком я не был, даже наоборот: прогулы в школе, жалобы соседей… а подтрунивание над моим тогда корявым французским заканчивалось дракой. Шейла тряслась над моим воспитанием как образцовая мачеха – нравоучительные беседы, разговоры в которых она как бы намекала, что нельзя идти по маменькиным стопам… Тогда я принимал это просто за заботу…

Ошибался.

Капли дождя громче забарабанили по машине, и я включаю дворники.

Что-то тихо скрипит. Это девчушка водит пальцем по стеклу.

– Дождь, – зачем-то говорю.

В зеркало заднего вида вижу ее взгляд. Мне вдруг думается, что она могла замерзнуть – я-то в олимпийке, а она почти голая.

– Можешь взять одеяло.

Глядит на заднее сидение. Там лежит подушка и ватное одеяло – машина для меня давно как дом родной, я почти забыл, что значит спать на настоящей кровати.

Она приоткрывает рот, как будто хочет сказать что-то, но тут же поджимает губы. Смотрит на свои ноги.

– Сейчас… посмотрим, что можно с этим сделать.

Сворачиваю в подлесок. На дорогах опасно. С тех пор как из-за Болезни устранили все, что связано с электроэнергией – она-то и оказалась главным источником заразы – жизнь превратилась в хаос. Автомобильные аккумуляторы, конечно, тоже попали под раздачу. Даже сейчас, когда все потихоньку налаживается, за куполом Авалона работающая машина есть, наверное, у одного из тридцати. Причем, остальные двадцать девять, как правило, пытаются ее у тебя отнять.

Заглушаю двигатель и выключаю фары. Теперь с дороги нас заметить не должны. Она следит за мной взглядом, когда я открываю дверцу. Дождь разошелся, и я стараюсь быстрее сесть рядом. Нащупываю в кармане чехла сидения фонарик.

В тусклом свете ее личико кажется еще более детским. Она так и сидит, как я посадил, и смотрит на меня – как будто ждет, что я стану делать.

– Давай укроем тебя. – Медленно протягиваю руки к сложенному одеялу за ее спиной. Она зажмуривается и вжимает голову в плечи. – Тише… т-ш-ш… – Берусь за краешек одеяла и укрываю дрожащие плечи. – Вот так…

Она моргает и поднимает взгляд. Нащупывает края одеяла и нерешительно в него укутывается – снаружи остаются только голова и сжатые в коленях ноги. Чуть ниже левой коленки в свете фонаря бликует большой вздувшийся волдырь.

Тянусь в багажник за аптечкой – давно ее не обновлял, не знаю, есть ли что-то, чем обработать ожоги. Парацетамол, уголь активированный… Не то, всё не то…

Девчушка всхлипывает и прячет ноги под одеяло. Поднимаю взгляд к ее большим глазам.

– Все будет хорошо. Я привезу туда, где помогут.

Перебираюсь между сидениями за руль. Поехали. Как-нибудь переживу семейные драмы.

***

Дворники смывают со стекла воду. Мимо проносятся указатели. За ржавчиной не видно, сколько еще ехать, но я помню некоторые. Этот, гнутый, от Кюбьерета в получасе езды.

– Ну вот, почти приехали, – говорю. – Шейла поможет. Она врач.

Сворачиваю на проселочную дорогу. Два поворота, потом прямо вдоль ручья – и из-за деревьев видны крыши домов.

Дом Шейлы первый. Мне было семнадцать, когда я отсюда ушел. Мы с парнями украли дипломат с деньгами из гостиницы, и Шейла случайно заглянула в комнату, когда я его прятал. Она молчала, бледная как мел, а потом развернулась и ушла. Я испугался, что она вызовет полицию, спустился вниз, но вместо телефонного звонка услышал кое-что похуже.

«Он все больше похож на мать, Роджер, он должен уйти».

Я схватил дипломат и ждать, пока меня попросят, не стал.

Останавливаюсь перед калиткой и глушу двигатель. В спальне светится окно – как будто горит свеча. Наверное, у нее опять бессонница.

Стягиваю перчатки и черный шарф – вот что уж чего уж ей точно не надо видеть.

– Давай отнесу тебя в дом.

Выхожу из машины, открываю заднюю дверцу. Ко мне поворачивается худенькое личико. Протягиваю руку.

Смотрит на кончики пальцев. Подвигается ближе.

– Вот так… – Осторожно вытаскиваю ее из машины – вместе с одеялом, на улице еще дождит. Она дрожит и вжимает голову в плечи, и я стараюсь быстрее добраться до крыльца.

Стучу в дверь. Три стука, пауза, два стука – наш старый-старый условный код.

С той стороны слышатся шаги.

– Роджер? – спрашивают за дверью. Мне вдруг думается, что голос у Шейлы сильно постарел.

– Генри. Я… я не один.

Дверь открывается – сначала на цепочку, и я вижу лицо Шейлы в свете керосиновой лампы – потом полностью.

– Генри?.. Что… кто это?

– Если б я знал. – Плечом открываю дверь шире и прохожу мимо Шейлы внутрь. – Ей нужна твоя помощь, у нее ожоги и… – Сглатываю ком в горле. – Ее насиловали.

Девчушка всхлипывает, и я крепче прижимаю ее к себе. Глаза Шейлы за очками становятся круглее – я вижу это даже в свете керосинки.

Она моргает и поджимает губы.

– Отнеси ее в ванную, – голос у нее жесткий и глухой. – Я сейчас.

Ванная в самом конце коридора – коморка под лестницей на чердак. В темноте идти трудно, я уже забыл, как ходить по этому дому в темноте. Что-то гремит под ногами, хватаюсь за стену и опять чувствую боль в ладони. Надо будет потом посмотреть, что там. Перехватываю девчушку получше и достаю из кармана фонарик.

Хорошая идея, потому что в самой коморке еще темнее. Изменилось тут мало что. Появился только бочок и котел для нагревания воды. Остальное – все как я запомнил. Ванна, низкий табурет и тазы для белья. Сажаю девчушку на табурет, сам сажусь на краешек ванны рядом. Молчит. Оглядывается.

– Н-н… н-н…

Она смотрит на что-то выше моей головы. На бельевые веревки.

Свечу фонариком на ее шею и кроме желто-синих ссадин замечаю темный похожий на ожерелье след.

– Это просто для белья. – Встаю на колени напротив нее, чтобы она видела только мое лицо. Тихонько глажу маленькую руку.

За приоткрытой дверью становится светло, и мы оба поворачиваем головы на свет. Шейла несет целых три керосинки и большую аптечку.

– Что-то стряслось?

Тонкие пальцы под моей рукой дрожат.

– Можешь убрать веревки?

Она даже не спрашивает зачем. Ставит свою ношу прямо на пол, достает из кармана кофты маленький ножик и обрезает веревки. Сначала с одной стороны, потом с другой. А потом выкидывает их за дверь.

– Принеси воды для ванной, будь добр. Ведра в коридоре.

Видимо, это на них я налетел в темноте.

– К ручью?

Она… улыбается. Блекло, но все же мне улыбается, и я вдруг замечаю эти незнакомые новые морщины на ее лице.

– Роджер недавно колодец выкопал. Никаких километровых походов. И… отгони машину подальше.

***

Да уж, почти как в старые добрые – только действительно, никаких километровых походов. И тогда я не был в ответе за чью-то жизнь.

Ручки ведер впиваются в уколотые ладони. Сцепляю зубы и заставляю себя думать о другом. Чем быстрее обеспечу девочке ванну, тем быстрее Шейла сможет ей помочь, и я уеду.

После третьего захода боли уже не чувствуется, а путь по темному коридору до ванной начинает вспоминаться. Слышу, как Шейла о чем-то разговаривает с девчушкой. Но когда захожу вылить ведра, девочка отвлекается и смотрит на меня. Наши взгляды ненадолго встречаются, а потом я снова ухожу.

Кажется, это уже девятый раз… Готов свалится прямо у колодца. Давненько не занимался я тяжелой работой. Выливаю воду в бочок и приваливаюсь к стене. Шейла поит девчушку чем-то. Чаем, кажется. Чашку они держат вместе – девочка обнимает ее обеими ладонями, а Шейла поддерживает за дно.

– Во-от так… Потихоньку… Это горный. Очень вкусный. – Таким же голосом она успокаивала меня, когда я падал с велика или напарывался на гвоздь; разве что теперь он стал чуть глуше и ниже. – Держи. – Она протягивает ей печенье из бумажного пакета. – Овсяное.

Пальцы крепко сжимают выпеченный кругляшок. Девчушка глядит на меня, потом на Шейлу, и робко подносит его к губам.

– А ты? – Шейла протягивает пакет мне, но я мотаю головой. – Вчера пекла, думала, как раз приедет Роджер. Получила письмо, что он скоро будет.

– Куда он уехал?

– В Монпелье, за всякими штуками для поселения. – Она пожимает плечами. – Вы с отцом такие… Не умеете сидеть на месте.

Наши взгляды встречаются, и улыбка у нее на губах гаснет.

– Прости, я… не это имела в виду. Запей, моя хорошая. – Она протягивает девчушке чашку и помогает дрожащим рукам ее удержать. – Знаешь, я… мы искали тебя. А потом Болезнь… И я думала…

Тишина вдруг повисает такая, что давит на уши.

– Пойду… отгоню машину.

– Генри…

В горле застревает комок, но я все же оборачиваюсь.

– На… на тебя воды тоже хватит. Возьми роджерову мочалку, станок, если хочешь. А полотенце я принесу.

– Я… Спасибо.

Глубоко вдохнуть получается только когда я выхожу во двор. Дождь наконец-то кончился. Остался только сырой воздух. Сажусь за руль, а глаза слипаются. И ведь правда, я первый раз за всю эту долгую ночь просто сижу и никуда не рвусь. Но спать еще рано.

Беру кольцо с ключами двумя пальцами и позволяю себе закрыть глаза. Папа показывал эту фишку, еще когда учил меня водить… Ты обманываешь свой мозг и как бы разрешаешь себе уснуть – а потом ключи падают, и ты просыпаешься. Водительский сон, своего рода.

Но что-то всё время мешает. С деревьев капает. Шумит ветер… как сквозняки в подвалах.

– Вот не припомнишь, я сегодня тебя уже любил?

Бенуа скидывает халат, тянется к девчушке и…

На пол падают ключи.

Черт. Вот же… черт.

Нагибаюсь за ключами. Пожалуй, предложение Шейлы сполоснуться все-таки не лишнее. Завожу машину и разворачиваюсь к лесополосе.

Но руки слишком крепко сжимают руль.

***

Подходящее место нашлось не сразу. Леса здесь жидковатые – прятать «Лифан» пришлось в низине. Только бы выехать потом отсюда… Повязываю мокрую олимпийку вокруг бедер и наклоняюсь за новой порцией листьев.

С шеи свешивается медальон – он на мне с тех самых пор, как я забрал его из витрины. Но как будто потяжелел раза в три. Удивительно, как обстоятельства могут сделать простую вещь противной. Снимаю его через голову и оглядываюсь вокруг. В метре-другом от машины старое дерево – кривое и больное, ствол почти весь зеленый от какого-то грибка. Ногой разворашиваю лесную подстилку и закапываю медальон. Пусть лучше побудет здесь.

Когда захожу обратно в дом, Шейла все еще занимается гостьей. Голосов почти не слышно, слышится слабый плеск воды. Лучше не буду заходить.

Вместо этого с фонариком иду на кухню. Вроде как, я был голодным, и даже живот до сих пор протестующе болит, но после этого… сна…

В общем, я постоял на пороге еще с минуту и, в конце концов, пошел наверх. По наитию меня сразу понесло в свою старую комнату, взгляд наткнулся на кровать, и оглядывать, как тут все остальное, уже не захотелось. Я просто рухнул на нее и уснул.

Глава 3