Виктория Любимова "Друг"

Шейла объяснила мне, как обрабатывать ожоги и синяки. Как и в каких случаях давать девчушке успокоительное и прочие премудрости – вроде незамысловатых разговоров, чтобы отвлечь ее от дурных мыслей… Дала какие-то таблетки и пакет со всякими… «женскими» делами.

За все это время она не проронила ни слова не по делу. Когда ставил сумки в багажник, приоткрыл одну ради интереса. Все уложено так, как будто это делал не человек, а машина для укладки вещей. Кажется, прощаться не готовы мы оба.

Беру из бардачка фонарик, три комплекта батареек и коробку шоколадных трюфелей. Не заменит меня, но хоть порадует.

«Семейные» … Буквы на коробке переливаются, и я сглатываю комок в горле. Нужно рассказать. Про Авалон, про всё.

Закрываю дверцу и поднимаюсь из низины. Под ногами шуршат листья. Жидкий лес идет в гору, к поселению. Хорошо, что ближе чем в десяти минутах ходьбы машину оставить было негде, – меньше опасности для них с отцом, если на меня и правда объявят охоту.

С холма хорошо видно ряды домиков – даже поздним вечером. Так или иначе, без света местные не сидят – у кого-то генераторы, у кого-то все еще свечи и керосинки… Ловлю себя на том, что хочется пройтись по этим улицам – поглядеть, много ли народу уехало, не рухнула ли крыша в часовне… Старик Годарт, наверное, уже не работает могильщиком: даже когда я был мальчишкой, он жаловался на спину. Мы тогда дразнили его – горбуном – и…

Что-то мелькнуло у часовни. Фары.

Бегу так быстро, как могу. Автовладелец в Кюбьерете всего один, по крайней мере был раньше. Папа. Но у него не джип.

Перемахиваю через забор, прямо в огород. Сую в кучу листьев всю свою ношу и – к задней двери. Ключ не хочет проворачиваться, застревает и застревает, и я упираюсь коленом в дверь… Давай же… Наконец замок щелкает, распахиваю ее и бросаюсь наверх.

– Шейла! – Слава богу она здесь, заплетает девочке косу. – Они едут. – Хватаю девчушку на руки. – Во дворе в листьях… кое-что полезное. Напиши мне в «Перекурку», как только они уедут. На старый псевдоним. И я… я люблю тебя.

Она обнимает нас обоих, на щеке у меня мокро от ее слез.

– И я тебя. Береги ее. И себя.

Сбегаю вниз по лестнице, распахиваю заднюю дверь и – через огород на холм. Заставляю себя не оглядываться. Девчушка смотрит на наш дом. В какой-то миг мне хочется вернуться, закрыть их обеих своей спиной и вытащить нож – и будь, что будет…

Но я знаю, знаю, что тогда будет. Поэтому бегу дальше – все дальше от дома. Так бывает: тебе нужно расстаться с кем-то, чтобы потом увидеться вновь, не оборачивайся же. Слышно, как хлопнула дверца машины, громкий мужской голос. Девчушка у меня на руках всхлипывает, и я крепче прижимаю ее к себе.

Холм сменяется лесом – теперь ничего не слышно, только собственное дыхание и как ветки хрустят под ногами. Все кажется вот-вот услышу ее крик, но со стороны поселения тихо. Они не тронут ее. Они не знают, что это был я.

Ну вот, уже почти. Вот уже зеленое дерево, под которым я закопал медальон. Оскальзываюсь на листьях и хватаюсь рукой за ствол. Наступаю ногой туда, где лежит медальон – под подошвой чувствуется твердое. Но мне нужны свободные руки.

Спускаюсь к машине – ноги скользят по листьям, – и открываю заднюю дверцу.

– Забирайся.

Девушка ни жива не мертва – держится за меня и дрожит, и все смотрит куда-то назад. Осторожно расцепляю ее пальцы на своей шее и сажаю в машину. Глядит на меня, щеки в слезах.

– Сейчас…

Закрываю дверцу, стряхиваю с лобового стекла ветки и возвращаюсь к дереву. Что-то скользит под ногой, я падаю, но умудряюсь приземлиться на коленку. Откапываю медальон – он холодный в моей руке, «Жаклин» гранями впивается в ладонь, под пальцами скрепит земля. Наматываю его на руку и сажусь за руль. Теперь бы только выехать отсюда…

Получается все, наверное, только чудом – низина остается позади, и я сворачиваю в колею. Прибавляю скорости – дорога, как гладильная доска, одной рукой пристегиваюсь, другой удерживаю руль. Поле и жидкий лес на холме никак не кончаются, уже начинает казаться, что я съехал не на ту дорогу… но наконец впереди показывается трасса. Выезжаю на асфальт и вжимаю газ. Ну вот и все… если нас заметили, пусть погадают, куда я свернул…

Сзади слышится тихий всхлип.

Наклоняю зеркало, чтобы увидеть девчушку. Дрожит. Забилась в угол сидения.

– Все… будет хорошо. Смотри в окошко, какие звезды…

Сам смотрю на стрелку бензобака. Час-другой – и будем на нуле, но Шейла дала с собой бензина. До «Перекурки» дотянем.

Мимо проносятся деревья, столбы с обрубленными проводами… Снова и снова – меняются только указатели. Но я хорошо помню дорогу – заезжал в «Перекурку» перед кражей. Пробыл там день – плавил подделку, заменял дворники, покупал бензин… Шоколадные трюфели тоже оттуда.

Заставляю себя глубоко вдохнуть. Все будет хорошо. И оглянуться не успеешь, как от нее придет весточка.

***

Но перестать думать об этом я не смог, как бы не пытался сосредоточиться на дороге. Когда руки заняты, мысли почему-то всегда так и прут… Из этого состояния меня вывело только мигание топливного датчика.

Приходится остановиться.

– Эй?.. Я… выйду на минутку.

Включаю фонарик и оглядываюсь на сидение. Девчушка свернулась калачиком под моим одеялом. Вроде спит. На всякий случай оставляю дверцу открытой.

На улице хорошо… Прохладно, и после звука мотора приятно тихо. Пахнет цветами – правда, когда я заправляю бак, запах бензина все перекрывает. Наверное, я бы постоял здесь подольше, если б не спешил. Подышать и размять ноги в долгой дороге всегда приятно.

А она будет долгой.

Закрываю багажник с пустыми канистрами и возвращаюсь за руль. До «Перекурки». Устроим пикник. Вряд ли девчушка знает, что это такое.

Оглядываюсь на заднее сидение. Все еще спит. Даже завидую немного – все-таки хорошо спать, когда кто-то тебя везет.

Завожу мотор, и все начинается по новой: дорога в свете фар, поля, столбы и остатки проводов… В 9:20 по встречке проезжает машина, – что за марка, я не увидел за светом фар. В 10:13 в лесополосе показываются костры…

В 2:00 небо по-прежнему темное. Стрелка бензобака ползет к нулю. Перед глазами рябит от дороги; деревья, столбы, поля – все теперь только фон. Смотрю на указатели и пытаюсь воскресить в памяти нужный поворот – в который уже раз, пока вдалеке наконец не показывается указатель на «Перекурку». Ржавый огромный щит, на котором и днем-то ничего не разберешь.

Установили его не так давно, как может казаться – просто что нашли, то и поставили. Выбор сейчас не особо велик. Пять лет назад – тогда я проезжал здесь впервые, – тут была автозаправка. Потом, как мне уже рассказали, она превратилась в лагерь гуманитарной помощи для тех, у кого Болезнь отняла слишком многое. Тогда же тут появилось отделение голубиной почты, одно из немногих, что сообщается с Кюбьеретом. После очередной волны эпидемии, когда показалось, что все закончилось, гуманитарку свернули. А беженцы остались – в итоге заправка обросла магазином, ремонтной мастерской, маленькой ночлежкой… Люди останавливаются, меняют батарейки на еду, еду на бензин. Для всего этого потребовалось название, с которым особо не стали заморачиваться. И щит, с которого это название почти что стерлось.

Заезжаю в железные ворота под щитом. Кроме моей, машин всего две – старенький пикап и наполовину перекрашенная газель. Плохо… Случись что, скрытно ретироваться не выйдет.

Останавливаюсь на заправке – подальше от обеих машин, и от большого костра перед двумя хлипкими зданиями. Выключаю зажигание и откидываюсь на спинку кресла. Колеса подо мной как будто все еще едут. В ушах звенит тишина.

Девочка сзади задвигалась. Оборачиваюсь. Глядит на костер. Пальцы сжимают уголок одеяла. А если всю жизнь была взаперти, то и не знает, что произошло с миром.

– Не бойся. Это у них для света. Электричество… ну, его почти нигде нет.

Поворачивает голову ко мне.

– Тут останавливаются отдохнуть. Запасы пополнить… и все такое. Кто-то вроде нас. – Смотрит. – Знаешь… Мне… тоже нужно кое-что купить.

Ее дыхание начинает дрожать.

– Т-ш-ш… Всё будет хорошо. – Расстегиваю свои часы и протягиваю ей. – Возьми. Пять минут – и я вернусь.

Подсовываю часы в полусжатый кулачок. Но она не смотрит на них. Только на меня.

– Не бойся. Я закрою тебя. – Накрываю ее руку своей. Руки у нее холодные, влажные. – Ложись удобно и гляди на часы. Если услышишь, что кто-то трогает машину, не бойся, это я.

Она ложится на сидение. Но на часы не смотрит – сжимает их в кулаке.

Подхватываю краешек одеяла и укрываю ее.

– Вот так… Я скоро.

Достаю из бардачка три упаковки пальчиковых батареек – украл их много, когда был в Париже. Пойдут вместо денег. Тут на глаза попадается медальон – я оставил его на сидении. Прежде чем выйти из машины, пихаю его в карман.

На улице слышно голоса заправщиков – сплетничают о ком-то вперемешку с матами по ту сторону цистерны. Достаю из багажника три пустых канистры и иду туда.

Заправщики те же, что и раньше. Сидят на грубо сколоченных стульях и режутся в карты на контейнере для песка. У одного во рту сигарета – красный огонек в полутьме. Что ж, это мне даже на руку.

– Хочешь устроить фейерверк, Мотьер?

Курильщик берет с контейнера фонарь и поднимает повыше.

– А, Мистер Икс, – шепелявит он прямо с сигаретой во рту. – Все в порядке, я за собой слежу. Как твои дела? – Он ударяет последнее слово. Перед кражей все пытался выпытать у меня, зачем мне алюминий, золотая эмаль и стекляшка.

– Отлично. Только бензин закончился. Так что потуши это, не хочу нечаянно стать причиной твоего фейерверка. – Киваю на сигарету.

Он усмехается и тушит ее об ящик.

– А деньги-то есть?

– Батарейками возьмешь?

Он опять усмехается.

– Хитрец. Ну давай.

Кладу на ящик блоки батареек.

– Полный бак и двадцать литров с собой.

На обветренном лице прорезается похожая на оскал улыбка.

– Да ты, чай, прифигел, приятель.

Пожимаю плечами.

– Скидка за то, что Ингрид не узнает, что ты куришь у цистерны.

– Ладно, черт с тобой. – Он издает недовольное урчание и поднимается со стула. Лезет по лесенке на цистерну. Дня в обществе этого парня достаточно, чтобы понять, как он боится своей нанимательницы.

– Можешь заправлять.

Пока заправляю машину, смотрю за стекло. Девчушка лежит на сидении – коленки прижаты к груди. Минуты тянутся как вечность: кажется, бак заправляется так долго, потом так же долго канистры… Когда убираю их в багажник, она всхлипывает. Заправщики о чем-то громко говорят, и я позволяю себе прошептать:

– Все хорошо… Я рядом. Дойду до магазина и приду.

Но до магазина я бегу.

Открываю дверь, и над головой звенят металлические трубочки. Слышится зевок. Владелица «Перекурки» – Ингрид – потягивается в кресле. В свете керосинки видно только ее силуэт и ближайшую «витрину» – выставленные на лавке бутылки с водой.

– Ну и ночка… Кто теперь? Франсуа Олланд?

– Нет, всего лишь я.

Она зажигает вторую керосинку и становится видно ее лицо – худое, в тонких шрамах – как будто кто-то жестоко игрался с бритвой.

– А… Ты был на днях.

Киваю.

– А что, до меня приезжал кто-то интересный?

Она пожимает плечами.

– Типы на черных тачках. Искали девочку. «Лет четырнадцать, худенькая, волосы темненькие». И болеет вроде чем-то… Небось, какой-то шишка дочку потерял.

Сглатываю.

– Ясно… Тушенки десять банок и хлеба батон. Побыстрее, если можно.

– Сделаем. – Она выпархивает из кресла и исчезает где-то в рядах жестянок и инстументов. – Не хочешь микстурку от Болезни? – Доносится оттуда. – Крапива, чеснок, пенициллин… Говорят, некоторым помогает.

– Эм… спасибо, но нет. Почты не было?

– Увы. Ждешь?

– Ага.

– Ну жди. – Ее голос звучит прямо за мной, и я резко оборачиваюсь. Она с кривой улыбкой протягивает пакет с консервами. – Только не в магазине. Мне так спокойнее, знаешь ли. Двадцать евро.

– Еще плитку шоколада.

– Теперь сорок. И учти, если что-то свистнешь, пока я ее ищу, далеко отсюда не уедешь.

Она кладет пакет на стол и опять идет куда-то за стеллажи. Пока она ходит там, поглядываю в единственное окно. Машину отсюда видно хорошо, даже несмотря на подтеки на стекле.

Кто-то… кто-то ходит возле нее. И вряд ли заправщики.

– Эй… парень? – Ингрид протягивает мне шоколадку. – Что-то еще надо?

– Нож.