Марина и Сергей Дяченко "Пещера"

Павла молчала.

Ей не хотелось вступать в спор – но и давать обещаний не хотелось тоже.

– Я подумаю, – примирительно сказала она наконец. – Как обернется… Постараюсь.

Едва успев выйти из театра, она шарахнулась от скромной добродетельной машины, которая медленно шла по противоположной стороне улицы и абсолютно никого не трогала.

Глава третья

Сегодня Пещера жила особенно громко; белые уши сарны метались, перебирая ворох звуков, отделяя случайные от важных и простые от опасных. Она хотела – и боялась спуститься к водопою; целое стадо ее товарок не так давно встретилось там с парой голодных серых схрулей, и на какое-то время вода стала красной… Ненадолго. Течение уносит кровь, а жертвой пала всего одна, старая и больная, отягощенная годами особь, и схрули пировали над ее телом, а затем схватились за добычу с барбаком, явившимся на пир без приглашения… Звуки и отзвуки рассказали сарне, какой короткой и жестокой была схватка, как сытые схрули отступили наконец, но барбак не удовлетворился падалью – отогнав схрулей, ринулся по горячим следам уходящего стада сарн…

Она хочет жить. И она будет жить долго; она бредет переходами Пещеры, где за каждым камнем прячется смерть. А маленький зверь несет свою жизнь, как свечку, и все силы уходят на то, чтобы сохранить, спрятать от ветра ее слабый и горячий огонек.

Посреди широкого тоннеля, круто спускающегося вниз, сарна остановилась. Совсем рядом было чужое дыхание, быстрое, принадлежащее мелкому существу; совсем рядом было царапанье коготков о камень, шелест раздвигаемого мха, треск обрываемых лишайников…

У волглой стенки стоял на задних лапах тхоль – молодой и жадный, желтоватая шкура его казалась в полумраке коричневой. Тхоль искал в зарослях мха личинки скальных червей, находил, вылавливал и ел; появление сарны заставило его на секунду отвлечься от занятия, но не более. Тхоль был голоден.

Глядя на него, сарна тоже вспомнила о голоде; мох, в котором мелкий зверь ловил своих личинок, вполне годился в пищу. Свежий мох утоляет и жажду, а ведь ей смертельно хочется пить…

Она шагнула вперед, уже ощущая на языке терпкий вкус зелени, но не забывая напрягать круглые раковины-уши; среди отзвуков-нитей, среди скрипа, шелеста и дыхания, издаваемых тхолем, сквозь брачное пение далекого и безопасного барбака пробился вдруг едва уловимый, едва ощутимый…

Ее высоким ногам подвластны были самые длинные, самые головокружительные прыжки. Уши и ноги – да разве зеленому схрулю, подростку-схрулю, охотиться за такой дичью?!

А охотник-схруль и вправду был подростком. Очень молодым, неопытным, неумелым хищником, и на сарну ему было плевать. На первый раз ему вполне хватило тхоля.

Не подкрепленный ни опытом ни навыками, инстинкт хищника все равно оставался смертельным оружием. Куда более сильным, нежели неокрепшие зубы и маленькие когти; тхоль, чья трапеза оказалась последней радостью жизни, заверещал.

Сарна готова была сорваться с места и бежать, но ее инстинкт, проверенный инстинкт жертвы, сказал ей, что опасности нет. Нет, пока она не понесется сломя голову, побежит коридорами, где только звон копыт и некогда выслушивать опасность; тогда, бегущая, она будет уязвима…

Она осталась стоять.

Последний крик тхоля длился недолго; подросток-схруль, размерами сравнимый со своей мелкой жертвой, намертво сомкнул зубы на кричащем горле. Звук оборвался; теперь сарна слышала потревоженную Пещеру. Ярусом ниже брачевались похотливые барбаки; крик умирающего тхоля не помешал им. Далеко-далеко стадо сарн оставило щипать мох и подняло головы, желая понять, откуда звучит чужая смерть; неподалеку другой тхоль, равнодушный к судьбе собрата, все так же беззаботно вылавливал и ел личинки скальных червей…

Сарна слышала, как дышит схруль. Сбивчиво, горячо; кровь тхоля растекается почти беззвучно – слишком мало ее, крови, в тщедушном тельце…

Она повернулась и двинулась прочь. Ее уши не ослабляли напряженного ожидания – смерть миновала ее, забрав другую жизнь, и перед лицом чужой гибели сарна не испытывала ничего, кроме желания снова выжить.

* * *

…Выходные прошли совершенно по-весеннему, уютно и солнечно, город цвел всеми своими клумбами, садами и парками, и Павла совершенно уверилась, что все странное и неприятное в ее жизни осталось далеко позади.

Любой телефонный звонок заставлял ее сердце пропускать один удар – сама себе не признаваясь, она ждала звонка от Тритана. Не рабочего – просто приятельского звонка.

Миновала суббота, Тритан не позвонил; Павла вздохнула и позволила Стефане вытащить себя на воскресную прогулку в зоопарк.

Все шло великолепно, пока Митика не плюнул в верблюда – кто бы мог подумать, что пятилетний малыш умеет так прицельно и мощно извергать слюну. Верблюд, по счастью, оказался куда умнее и воспитаннее, а потому на оскорбление ответил одним лишь удивленным взглядом… Воспитательные усилия Стефаны пропали втуне; через пятнадцать минут Митика, усаженный на крохотную лошадку, дернул ее за ухо и тем сорвал катание. В любой другой день Павла разозлилась бы – но не сегодня; она пребывала в восхитительном равнодушии, и потому все досадные неприятности виделись ей именно тем, чем и были, а именно: дурацкими и незначительными мелочами.

Город цвел. Город разливался праздничными толпами. В теплых сумерках Павла вышла прогуляться, выбирая любимые безлюдные переулки, особенно обаятельные в свете луны. Вдоволь насладившись одиночеством и запахом сирени, она, по обыкновению, потеряла кошелек – какому-то случайному прохожему пришлось бежать за ней целый квартал: «Девушка! Эй, девушка, ну что вы за растяпа!..»

Павла рассеянно отблагодарила парня, вручив ему одинокий раскрывшийся тюльпан.

Миновало воскресенье – Тритан не позвонил; в понедельник весна съежилась, и начался дождь.

А вместе с дождем начались странности.

Утром, уже у входной двери, Стефана содрала с Павлы ее любимую легкую курточку и всучила теплую – желтую, осеннюю и унылую. У Павлы не было возможности протестовать – любое возражение только затягивало заранее проигранный спор. Стефана собственнолично проследила, чтобы проездной и монеты из карманов любимой курточки перекочевали в карманы нелюбимой, и только потом выпустила Павлу, которая, конечно же, опоздала на работу.

Раздолбеж не упрекнул ее ни взглядом.

– Как? – спросила секретарша Лора, когда Павла с рассеянным видом вернулась в приемную.

– С руки ест, – сообщила Павла и вышла, оставив секретаршу в благоговейном недоумении.

В фильмотеке уже починили испорченную крысами систему, и старушка фильмотекарша переписала для Павлы заказанный материал; дождь за окном лил не переставая. Снимая с вешалки желтую осеннюю курточку, Павла оценила предусмотрительность Стефаны.

Руки ее привычно ушли в карманы; каблуки процокали по коридору – и в нерешительности остановились.

Что-то было не так.

Первая, самая естественная мысль была – что куртка чужая. Очень похожая на Павлину – она взяла ее по ошибке, надо скорее поменять…

Но ее руки уже нащупали в карманах кошелек с привычным брелоком, магнитную карточку для метро и смятый ворох ненужных бумажек. Она поднесла их к глазам – точно, вот чек из магазина, вот старая записка Лоры, вот бумажный кораблик Митики…

Павла стояла посреди коридора, и вид у нее был, наверное, глупый.

Вторая, самая чудовищная мысль – что она, Павла, уменьшается. Некое злое колдовство причиной тому, что она стала стремительно расти обратно и скоро сделается размером с младенца… Именно потому ее старая, чуть тесноватая куртка сделалась теперь огромной, размера на три больше, именно поэтому она висит на своей хозяйке будто на огородном пугале.

Павла вернулась к вешалке. Убедилась, что другой желтой куртки на крючьях нет; вспомнила каверзы Митики – и с раздражением отбросила эту мысль. Пятилетний мальчуган, проникающий в здание телевидения, чтобы мистифицировать рассеянную тетушку…

Мимо протопали две знакомые девчонки из административного отдела:

– Привет, Павла… Ты чего?

– Ничего, – отозвалась она сухо. – Трамвая жду.

Девчонки, наверное, обиделись.

Добравшись до самого большого окна, она разложила куртку на подоконнике. На правом рукаве имелось застиранное пятно – давным-давно Павла влезла локтем в пирожное. Вторая снизу кнопка чуть проржавела. Подкладка в карманах была подшита коричневыми нитками; с каждой новой деталью, такой знакомой и такой красноречивой, лицо Павлы делалось все глупее и глупее.

Дождь за окном чуть угомонился; рядами стояли яркие машины с надписью «Телевидение», и к одной из них шествовал оператор Сава, а за ним ассистент с осторожностью тащил зачехленную камеру.

Павла осмотрела себя. Джинсы – вот они, больше не стали. Свитер… туфли, в конце концов…

Она проследовала в туалет и посмотрела на себя в зеркало. На всякий случай попробовала дотянуться до выключателя; сознание, что она по крайней мере не уменьшается в росте, неожиданно ее успокоило. Странная куртка вернулась на вешалку – в конце концов, до фильмотеки два квартала, Павла доберется и так…

И она погрузилась в повседневную суету с несколько преувеличенным рвением – если проблема неразрешима, то о ней лучше забыть. Телевизионная жизнь Павлы, по обыкновению, была переполнена событиями и эмоциями, маленькое происшествие с успехом было вытеснено из мыслей и из памяти, однако вечером Павле потребовалось немало мужества, чтобы подойти к вешалке.

Чего она ждала от своей куртки? Что та всплеснет рукавами и скажет: «Ах Павла, что же ты так долго?..»

Куртка была на месте. Совершенно прежняя – обычного Павлиного размера.

На другой день, рано утром, зазвонил телефон; рассеянная Павла не поспешила к трубке.

Поспешил Митика.

Коммуникабельное дитя, чьи родители спешно заканчивали завтрак, а тетка замешкалась в своей комнате, это самое дитя подскочило к телефону, и уже через мгновение Павла слышала степенный разговор:

– Да! Здравствуйте! Нет! А, она женилась и переехала… Ну, вышла замуж, да… Пока-пока!

Павла пулей вылетела из комнаты; трубка уже лежала на рычаге, Митика, довольный, улыбался:

– А я дядю надурил! Я сказал, что ты женилась на директоре цирка и теперь у вас в доме живет настоящий слон!..

Не говоря ни слова, Павла вцепилась стервецу в ухо.

На визг выскочили из кухни Стефана и Влай; разборка случилась короткая, но громкая и красочная. Павла отправилась на работу с опухшими глазами и подтекшей тушью; на автобусной остановке у самого здания телецентра ее окликнули:

– Девушка! Любезная девушка!

Вздрогнув – хотя чего, собственно, вздрагивать, – она обернулась.

Парень был совершенно незнакомый – лет двадцати, обаятельный, с иголочки одетый, тщательно причесанный; в опущенной руке он держал большой футляр от трубы, и Павла механически подумала, что парень – студент консерватории.

– Девушка, милая, вы не хотите приобрести змею?

Павла не успела моргнуть глазом – парень открыл футляр и вытащил на свет небольшую, скверного вида змейку с треугольной головой, раздвоенным языком и цепенящим, липким взглядом мутных глаз. Павла невольно отшатнулась.

– Замечательная змея, – сказал парень голосом бывалого торговца, ежедневно реализующего по три десятка змей. – Главное, очень ядовитая… Возьмите в руки. За голову, видите, вот так!..

– Это гадюка? – спросила Павла, отступая.

Парень от души возмутился:

– Что вы! Гадюку я не стал бы… Это очень редкая, дорогая змея, украшение серпентария, одним укусом заваливает слона…

– У меня нет денег, – сказала Павла, довольная, что нашла отговорку.

– Я отдаю за бесценок. – Парень ясно, мило, совсем по-мальчишески улыбнулся. – Буквально очень дешево отдаю. Посмотрите, какая змея!..

Змеиная морда оказалась у самого Павлиного лица. И морда была преотвратная; змея не просто умела завалить слона одним укусом – ей явно уже приходилось это делать и хотелось сделать еще.

– Мне не надо. – Отступая, Павла уперлась спиной в пластиковую стенку остановки. – Мне не надо змеи, я на работу опаздываю…

Она попыталась обойти назойливого юношу – однако тот, улыбаясь, загородил ей дорогу. Змеиное тело, черно-зеленое, с отвратительным блеском, свисало из его кулака, как живой упругий пояс.

– Девушка, милая… Вам повезло. Вы потом будете локти кусать, это последняя змея из последней партии, это редкость, совсем задешево, ну вот возьмите, подержите в руках, вам ведь отдавать не захочется, только возьмите в руки!..

Подтверждая его слова, змея заизвивалась активнее и зашипела.

«Почему я до сих пор тут стою? – подумала Павла беспомощно. – Дурацкий какой-то розыгрыш… А может быть, купить? Митике в подарок?..»

Возможно, кровожадная мысль отразилась у нее на лице – змееторговец снова заулыбался:

– У вас дома есть аквариум? Нет? Подойдет большая кастрюля с крышкой… Берите-берите!..

Змея опять разразилась леденящим душу шипом; Павла спрятала руки за спину.

Почему она стоит и слушает эти бредни?! На работу… Раздолбеж…

– Молодой человек, эта змея продается?

Рядом с Павлой невесть откуда взялась средних лет дама в широкополой шляпе; глаза ее горели, будто она сама не могла поверить своему счастью:

– Позвольте? Позвольте взглянуть?..

Молодой человек охотно протянул ей змею – а Павлу уже оттеснял в сторону пожилой мужчина в очках, с седоватой докторской бородкой:

– Это змея? Она продается?.. Разрешите?

– Вот видите, – укоризненно сказал змееносец Павле. – А вы не хотели… Решайте – ваше право первого покупателя, но если вы скажете «нет»…

– Я готов доплатить, – быстро сказал бородатый. Дама уже бесстрашно вертела змею в руках.

Да она же игрушечная, подумала Павла с облегчением. Вот парнишка, настоящий клоун, она же механическая, как он меня купил…

И, рассмеявшись, ухватила гадину за упругий хвост.

Прикосновение живой холодной чешуи разом вышибло у нее из головы все мысли. И разумные, и не очень.

* * *

Человек, утонувший в мягком кожаном кресле, нажал на «стоп». Обернулся к серому окошку дисплея, где бежали, пульсировали два изломанных графика – в правой части черный, в левой – красный. Человек положил руку на клавиатуру – графики совместились; некоторое время он мрачно следил за их танцем – завораживающим, как пламя. Как прибой.

– Маловато данных, – разочарованно сказал лаборант за его плечом.

– Хватит, – уронил человек в кресле. Перемотал пленку, снова нажал на «пуск».

«Замечательная змея. Главное, очень ядовитая… Возьмите в руки. За голову, видите, вот так!..» – «Это гадюка?» – «Что вы! Гадюку я не стал бы… Это очень редкая, дорогая змея, украшение серпентария, одним укусом заваливает слона…» – «У меня нет денег…»

Камера дернулась, растерянное лицо девушки скользнуло в сторону – и снова вернулось в кадр. Наблюдатель видел его в мельчайших деталях – движение ресниц, движение зрачков, секундное сжатие пересохших губ.

«Я отдаю за бесценок… Буквально очень дешево отдаю. Посмотрите, какая змея!..» – «Мне не надо… Мне не надо змеи…»