Эксперт запрокинул голову и залился издевательским хохотом. Затем оглянулся и воскликнул, обращаясь к сотрудникам, рассеянным по вестибюлю:
– Господа! Давайте поприветствуем Сергея Вячеславовича!
Он захлопал в ладоши. Публика, которая не видела эту своеобразную дуэль, обернулась на зов, заметила начальника и дружно разразилась аплодисментами.
Сергей Вячеславович с досады пнул ногой стекло. Аплодисменты смолкли, и в относительной тишине из бюро пропусков раздался стервозный голос:
– Девушка, русским языком говорят, вам в отдел кадров!
Собравшиеся забыли про Сергея Вячеславовича и покосились на возмутительницу спокойствия, чье лицо наполовину закрывала медицинская маска.
– Извините… – пролепетала несчастная.
Это была невысокая девушка, одетая без столичного шика. Ее эластичные леггинсы, пиджачок с турецкого базара и кофточка со шнуровкой демонстрировали отсутствие фантазии, а из пучка, стягивавшего прилизанные волосы, не выбивалось ни пряди. Подхватив дорожную сумку, она забилась в угол и вытерла слезы. Достала носовой платок. Как только она стянула маску, к ней, как по команде, повернулись все присутствующие. Сам Вячеслав Павлович забыл о невзгодах и замер с открытым ртом.
Девушка была не просто хороша – ее неестественная красота сражала наповал самых толстокожих зевак. Ее лицо было возмутительно безупречно, и любой, кто смотрел на это чудо золотого сечения, замирал с оторопелым вопросом: «Неужели так бывает?..»
В воздухе повисла неловкость. Красавица тут же нацепила маску, втянула голову в плечи и кинулась на улицу, а Эксперт – единственный, кого не тронуло ее очарование – по-прежнему разглядывал лоджию.
– Спит, но не всегда, – сказал он, наблюдая, как отшельник надел очки и распластался по витрине, точно пытался выставить стену клетки. – На женщин реагирует.
Он сделал знак Николаю Николаевичу и направился к машине, которую уже подали к подъезду.
III
Евгений Семенович С., доцент кафедры высшей математики, пулей вылетел из дома на улице Верхние Липки, опаздывая на работу. С утра его томила тяжесть в голове, и он, опасаясь раскочегаривать тонометр, чтобы не пугаться высокого давления, догадывался, что его плющит гипертония, но кому-то надо было гулять с Рексом.
Когда они с Рексом возвращались домой, на них ополчилась тронутая соседка, заявлявшая, что в подъезде кто-то нагадил, и что Рекса следует усыпить без хозяйского согласия. Евгений Семенович понимал, что эта чушь не стоит выеденного яйца, но все равно разволновался, и его даже зашатало, когда он открывал ключом дверь.
Дома он застал очередной скандал. Зять Матвей к тому времени убрался на работу. Младшая дочь Соня, наконец, проснулась, а старшая, Мара, столкнувшись с сестрой на кухне, подняла крик из-за какой-то ерунды. Евгений Семенович застал конец ссоры, когда разгоряченная Мара кидала сестре отвратительно грубые слова, а бежавшая в прихожую Соня натягивала туфли. Он со страхом просмотрел в неподвижное Сонино лицо, и дочь исчезла за дверью, а Евгений Семенович побоялся предположить, куда она идет и в каком виде вернется.
Поэтому на кафедре Евгений Семенович с трудом перевел дыхание и оклемался только после кружки горячего чая, который пах вареным веником и за которым лаборантка Леночка сбегала к соседям, владевшим исправными электроприборами.
Приходя в себя, Евгений Семенович впитывал слухи. На ректора открыли очередное уголовное дело, которое обещало выйти в свисток, а зарубежная фирма «Андромеда», взявшая шефство над их захудалым институтом, разразилась директивой, предписывающей заключить договор, отягченный кабальными обязательствами. Только на этих беспардонных условиях «Андромеда» соглашалась выплачивать сотрудникам института надбавку, половина которой исчезала в карманах ненасытного ректората.
– И слышали? – сказал вечно небритый преподаватель Слободской, который из воздуха абсорбировал институтские секреты. – Опять движуха вокруг "Святого Петра".
– Кто такой «Святой Петр»? – подала голос любопытствующая Леночка. Слободской усмехнулся, а Евгений Семенович, которому надоело объяснять, ответил загадочно:
– Прибор, который как Святой Петр, переводит души в загробный мир.
– Тогда скорее Харон, – возразила умная Леночка.
Евгений Семенович вздохнул.
– Нет, Святой Петр… он же сортирует души – в рай или ад… вернее, так считал академик Небогатов.
– Его знаменитый тесть, – подсказал Слободской.
Евгений Семенович сделал вид, что изучает бумаги. Именно академик Небогатов позаботился, чтобы квартира в сталинском доме досталась его внучкам поровну. Евгений Семенович жил там на птичьих правах, с милостивого согласия не склонной к сантиментам Мары и Сони, о которой он лишний раз боялся даже думать. Спрашивая себя, насколько его младшая дочь адекватна, он при всем желании не знал ответа. Он считал, что дочери ценят его, как безропотного примирителя и демпфера между сестрами, не терпевшими друг друга. И что, договорись они о чем-нибудь, судьба приживальщика была бы незавидной.
Бумаги, в которые он углубился, не желая поддерживать разговор, оказались текстом пресловутого договора. Деканат так рьяно скрывал этот засекреченный контракт от чужих глаз, что вследствие нелепых пряток тот был секретом Полишинеля. Листы уже затрепали жирные руки какого-то пофигиста, а на одной странице красовалось пятно от стакана.
– Интересные у нас академики, – весело прощебетала Леночка.
Слободской, не занятый текущей парой, был не прочь поболтать.
– Вернадский тоже академик, – он выразительно пошевелил бровями. – Читали про ноосферу? У Небогатова похоже, он открыл, что в космосе есть излучения, которые уничтожают в мозгу особые клетки, и человек панует при жизни, а после смерти попадает в ад. Он учинил рукотворный космос в отдельно взятом помещении, и по этой мульке до сих пор кипит ажиотаж, а Евгения Семеновича атакуют психи, которые алкают могущества.
– Я далек от физики, – приложив руку к груди, заверил Леночку Евгений Семенович.
– Вы помните сны? – продолжал Слободской, заметив, что Леночка изобразила скептическую ужимку. – Что вам снилось вчера, позавчера, в прошлом месяце?
– У меня бывает сон, который повторяется каждый год, – задумалась Леночка.
– Академик Небогатов помнил сновидения за всю жизнь, – вставил Евгений Семенович, перебивая ее, чтобы не слушать витийство ни о чем. – Он задался вопросом, зачем это нужно. У него была контрольная группа – студенты, пенсионеры, бездельники… и потом эта группа пошла во взрывной служебный рост. Поэтому масса последователей занимается бредовыми теориями, а кто-то является, предлагает продать душу и требует, чтобы ее у него немедленно купили.
Бормоча объяснения, он пробегал глазами по строчкам текста и, прочитав очередной абзац, воскликнул:
– Это невозможно… они поставят над деканатом управляющую комиссию. «Международный состав»! «Как минимум, из трех частей света»! И заведующий кафедры, «ненадлежащим образом выполнивший распределение средств», возмещает убытки?..
– Не верят нашему руководству, – прокомментировал Слободской. – Воры они.
– Никто на это не пойдет, – горячился Евгений Семенович. – Что такое «независимая комиссия осуществляет экспертный надзор»? Получается, если комиссия захочет, мы будем учить студентов хоть истории партии, хоть закону божьему?
– Пустое, – возразил Слободской. – Президент «Андромеды» вась-вась с деканом… и потом, если при товарище Сталине каждая ошибка имела имя, фамилию и отчество, то сейчас она имеет еще и сумму – в цифрах и прописью.
Вмешалась Леночка, и Евгений Семенович, пока коллеги пикировались, вздыхал, прихлебывая вениковый настой. Он страшился, что к домашнему содому добавятся неприятности по работе, а очередная туча, которая материализовалась из прошлого в виде анонимов, рвущихся к наследию Небогатова, грозила фатально испортить ему жизнь. В прошлый раз, год назад, он еле отбился от интересантов, жаждущих могущества.
– Кто спрашивал про "Святого Петра"? – вклинился он в разговор.
Слободской не знал. Он слышал что-то в деканате – очередные слухи.
– Хоть бы в отпуск… – мечтательно вздохнул Евгений Семенович.
Ему некуда и не на что было ехать в отпуск. Подмосковные пансионаты, впавшие в ценовую фанаберию, выбрали бы подчистую весь его загашник, даже плюсуя надбавку глумливой «Андромеды», а забираться далеко он опасался. Но больше всего боялся, что без него сломается равновесие, которое чудом эквилибристики балансировало в доме, и что он вернется к другой реальности, где ему не будет места.
IV
«Мерседес» стартовал от «Негасимого света» и, расталкивая московские пробки, доставил Эксперта с Николаем Николаевичем сперва на магистральное шоссе, прочерченное через местность с бункерами, ангарами, складами и прочей деловой свистопляской, а потом свернул на дорогу с реликтовым лесом. Бесконечные заборы, один капитальнее другого, венчали КПП с охраной, вооруженной до зубов. Потом потянулась вылизанная до абсурда территория экстра-класса, где охрана не выпячивалась, но скрытно присутствовала на каждом шагу. Когда «Мерседес» остановился, какой-то человечек со зверским лицом выскочил из-за куста и схватился за рацию.
Пока он, утробно рыча, вызывал посты, Эксперт разглядывал стрелки камыша и тропинки, по которым шастали люди в зеленой маскировке. Он безошибочно выделил из остальных тощего, похожего на Дуремара типа, который выбрался из павильона и, скривив унылую физиономию, побрел ему навстречу.
Дуремар остановился в нескольких шагах, всячески показывая, что встреча ему не по душе.
– Я сторонюсь института, – процедил он. – Это проклятое место. Хотя здесь и моя вина, – он горестно махнул рукой и кончик его длинного носа жалобно шевельнулся. – Вы не поверите, но я ничего не знаю. Отец не верит…
Тусклые глаза Эксперта беззастенчиво обшаривали собеседника, ловя каждую тень на его печальном лице. Дуремар вздохнул.
– Отец хотел продать здание, – проговорил он, отводя нетвердый взгляд к деревьям, за которыми раздавались одиночные хлопки. – Но я отговорил. Мой компаньон сказал: не вздумай, у вас Клондайк. Ваш агрегат модифицирует стекло… там ученые приколисты все бутылки из-под кефира, все банки из-под кабачковой икры превратили по ходу в эксклюзив, и всей этой шняге верная дорога на "Сотбис". Там даже посуда в буфете вечерами светилась. Главный академик умер, а его команда разбежалась. Мы нашли одного зама, Панова, после инсульта, у него рука отнялась, но голова соображала. Панов сказал, что стекло просто так не светится, там мудреные протоколы, надо брать поправки, регулировать водяные линзы. Мы его взяли на жалость… мол, неужели он смирится, что дело всей его жизни пойдет кошке под хвост? Уломали на свою голову. Как сейчас его перекошенную морду помню, когда он сопли пускал. Все знал, старая сволочь!
Олег Вячеславович вскинул хилые ручки и сжал кулаки.
– Через неделю позвонил мальчик, Филин, – он вздохнул. – Я напрягся – какой из него технолог. Сопляк, глазки бегают, он ворованные телефоны скупал на рынке. Позвонил Панову. Тот сказал, можете доверять, как себе. И ведь оказался прав, этот хмырь крутит установкой как виртуоз. Тысячу раз его пытались уволить, но без него стекло не получается. Панов не врал, там сотни деталей берутся в расчет.
Эксперт, откидывая волосы, которые ветер сбрасывал ему на лоб, разглядывал огорченное лицо Олега Вячеславовича с каким-то удовольствием.
– Панов жив? – перебил он этот монолог. Николай Николаевич, который баловался с цветком ромашки, перестал отрывать лепестки и тоже уставился на рассказчика.
– Если бы! – огрызнулся Олег Вячеславович. – Я бы ему первому голову скрутил. Его через месяц второй инсульт накрыл, и в ящик. Нагадил людям на старости лет. И мы, дураки, повелись – действительно Клондайк, люстры рвали с руками.
– Что же случилось? – невозмутимый Эксперт скосился на птичью стаю, которая поднялась из-за леса и заложила в небе причудливый вираж, напоминающий бочку.
– Отойдем, – Олег Вячеславович явно остерегался охранника, который выписывал круги в отдалении, и выдавливал слова через силу. – Сначала то-то случилось с Иваном… моим компаньоном. Звонит как-то и спрашивает, мол, все в порядке? И голос дрожит, будто пистолет у виска. На следующий день узнаю, что Иван уехал в Вену… вернее, бежал. Я думал, это его проблемы. Еле дозвонился через месяц, говорю, что подъеду. Слышу, опять голос вибрирует. Я прилетел к пустым воротам: заперто, телефоны молчат… и с тех пор я Ивана не видел.
– Может, он куда-то вляпался, – предположил Эксперт бесстрастно.
Смятенный Олег Вячеславович замотал головой.
– Я проверил, – сказал он. – Все было безоблачно, а потом началось с Сергеем. Отец сказал в сердцах: ты виноват, ты и расхлебывай, но что мне, чокнуться за компанию? Как он себе представляет? Там заказов на годы вперед, иначе штрафы платить.
Он затрясся, забормотал что-то под нос и сдулся окончательно. Эксперт больше не добился от него ничего путного. Потом Олег Вячеславович взял себя в руки, тряхнул головой с длинным носом и поволокся к срубу в глубине рощи, а Эксперт сорвал травинку и проводил глазами его фигуру в защитном балахоне.
– Что думаете? – спросил Николай Николаевич, убирая блокнотик в накладной карман.
Эксперт, чьи тонкие волосы взбивал ветер, отбросил травинку и состроил насмешливую, немного зловещую рожу.
V
Путешествие по кольцевой дороге напоминало езду по сбесившейся планете с грибными колониями зданий, безбрежными парковками, циклопическими торговыми центрами и потоком машин по пятиполосной трассе. Когда «Мерседес» свернул в Москву и, перевалив через трамвайные пути, нырнул в сонный квартал, где долго выписывал петли, исполняя предписания к одностороннему движению, пассажирам показалось, что они прибыли в допотопную провинцию или парковый поселок с девственным лесом. На газоне с одуванчиками ворковали голуби. Над головками клевера порхали бабочки. По детской площадке наяривал на трехколесном велосипеде ребенок, под надзором молодого папы, одетого во что-то условное, напоминающее семейные трусы. Под деревом валялась брошенная кем-то из рабочих косилка.
Казалось, здесь никогда и ничего не происходит.
На крыльце «Негасимого света» курили нерадивые сотрудники, ожидающие, когда пробьет урочный час свободы. Эксперт, сопровождаемый безмолвным Николаем Николаевичем, проследовал через вестибюль и скоро уже сидел в переговорной, ковыряя бляшку под рукавом. Хозяин, бросив все дела, ел его глазами.
– Я хотел поговорить с технологом, – сказал Эксперт, пренебрегая этим жалобным интересом. – Как его – Филин?
Гриня негромко выругался и отправился на поиски. Через десять минут он доставил в комнату румяного хлопчика в рубашечке с веселыми черепами, говорившими об отменном чувстве юмора. Бессмысленное личико технолога украшала козлиная бороденка. Говорить с Филиным было, как небо красить. Он кобенился, фыркал на начальство и с нахальным вызовом отбривал вопросы.
– Коммерческая тайна, – тявкал он и, когда его спрашивали о производственном регламенте, прикидывался дурачком – выдвигал челюсть и выпячивал грудь, с которой скалились неунывающие черепушки. – Личное ноу-хау, не фирменное. Могу получить патент, и никто не скажет ни слова.
– Можешь, – согласился Эксперт. – Уволим и возьмем другого. С патентом. На твою зарплату желающих – вагон с маленькой тележкой.
Филин усмехнулся и дернул плечом.
– Сергей Вячеславович за такое не похвалит. Найдите спеца, попробуйте.
– Найдем, – заверил его Эксперт, который задумчиво рисовал на стикере узор из заштрихованных треугольников. – Где тебя нашли, возьмем и другого… схема отработана.
Спесь разом слетела с зарвавшегося Филина. В его глазках мелькнул испуг, и он затравленно оглянулся на Вячеслава Павловича, хранившего гордое молчание, подобно свадебному генералу, чья обязанность – величественно надувать щеки.
– Что вы хотите? – пролепетал он.
Эксперт картинно обернулся к Николаю Николаевичу, а тот, приняв управление от невидимого триггера, положил на стол большие руки и, не повышая голоса, атаковал технолога вопросами:
– Какой принцип? – проговаривал он. – А излучение? А линзы? Поймите, – он с убийственным спокойствием посмотрел на оробелого Филина. – Есть документация, секретность давно сняли, так что экономьте наше время, и свое тоже.
Филин покрылся пятнами. Сперва он онемел, но потом спохватился и экспромтом понес ересь, подобно двоечнику, использующему последний шанс, чтобы угадать ответ. Николай Николаевич закончил испытание, повернулся к хозяину фирмы и сообщил:
– Может, вам будет интересно, что ваш главный технолог не знает элементарных законов оптики, да и со школьной физикой у него нелады.
Разъяренный Вячеслав Павлович ударил кулаком по столу, а окончательно добитый, растоптанный Филин затряс бородкой и умоляюще забормотал:
– Я не виноват… все работает… что за предъявы!
– Шеф хочет знать, кто тебя навел, – проговорил Эксперт. – Давай, колись.
В выпученных глазах Филина набухли слезы.
– Не знаю! – выпалил он. – У меня абсолютная зрительная память. Мне прочили карьеру юриста, потому что я любой текст выучиваю назубок, хоть кодекс с законами, актами и комментариями, – он горестно махнул рукой. – Я тогда перебрался в Москву, искал работу, и мне позвонили, что есть вакансия в Питере. Я не знаю, кто звонил! В камере хранения оставили билеты, деньги и адрес. Чего не прокатиться – я поехал. Пришел по адресу, поцеловал дверь, телефона нет. Я разозлился, что кинули, но на руках обратный билет, спальный вагон. Купил бутылку – не в ларьке, в том-то и дело… в «кристалловском» магазине.
По словам Филина, который задним числом анализировал обстоятельства, выходило, что бутылку кто-то подменил, когда он вышел из купе. Потому что, вернувшись, он заметил, что бутылка слабо светится. Впрочем, он был уже под мухой и не придал этому значения.
В купе он был один, второе место пустовало. Он крепко выпил, забылся. Когда открыл глаза, была глубокая ночь, поезд подходил к Чудово, и случилась история, показавшаяся ему пьяной галлюцинацией, которую он утопил в памяти, а потом тщетно восстанавливал странный сон.
– В купе над диванами по зеркалу, – Филин иллюстрировал свою сагу беспорядочными взмахами рук. – Отражаются одно в другом, и кажется, что это бесконечный тоннель в зазеркалье.
Сперва эффект позабавил хмельного Филина, но потом ему стало не до смеха, когда в глубине тоннеля показались две человеческие фигуры. Филин, словно заколдованный, наблюдал, как они приблизились и уставились на него в упор. Он до сих пор помнил эти лица. У одного была яркая внешность, кавказская или восточная: он был мясистый, большегубый, мохнатый. Второй, словно в противоположность, казался бесплотным – вытянутый, худой, напоминающий альбиноса, с блеклыми волосиками на черепе и бесцветными губками. Обоим за пятьдесят, но поклясться Филин не мог – насмерть перепуганный, он помнил лишь общее впечатление.
– А нет чего-то попристойнее? – гортанно, с заметным акцентом, спросил после паузы чернявый, не сводя глаз с обездвиженного Филина. – В городе десять миллионов.
– Время поджимает, – прошелестел альбинос в ответ и гадливо поморщился, точно во что-то вляпался. – Рискнем, а там увидим.
Оба отдалились и исчезли в лабиринте бесконечных зеркал, а похолодевший от страха Филин накатил винтом из горла, накрылся подушкой и заснул.
Выйдя утром на перрон Ленинградского вокзала, он вспоминал ночные видения со смехом и считал, что у эскапады не будет последствий. Но он ошибался.
