Между небом и грехом
Вэнди Эттвуд
«Между Небом и Грехом» – это захватывающий и эмоциональный роман, действие которого проходит в период Промышленной Революции в Великобритании, в эпоху просвещения. Послушница Агата настоящая проблема для всего монастыря, она своенравная, постоянно нарушает правила, но тем не менее, её родители сделали всё возможное, чтобы она не смогла покинуть святые стены. В один из дней пастор не является на собственную проповедь и толпа взволнованных послушниц отправляет её проведать его. Агата впервые сталкивается лицом к лицу со смертью. Пастор мертв. Кажется, что несчастный случай, но на сердце Агаты неспокойно. Спустя несколько недель, в монастырь прибывает новый пастор – отец Доминик, своей внешностью он вызывает трепет всех послушниц, Агата – не исключение. «Распутать клубок тайн. Понять свое предназначение. Совладать с вечным искушением».
Вэнди Эттвуд
Между небом и грехом
ПРОЛОГ
«Тот, кто пробует кровь, как зверь, никогда не познает свет»
ТЕППО -V
То ли оплошность, то ли случайность, то ли и вовсе воля злого рока. Неизвестно, что стало отправной точкой в цепи трагических событий, навсегда разделивших этот мир на до и после.
Безлунная ночь окутывала город, бросая свои уродливые тени на узкие улочки и пустующие аллеи. Вдали маячил свет полуночников, но здесь, в тихом переулке, царил едва ли не первозданный мрак.
И вдруг, словно из ниоткуда, появилась фигура. Тень, переплетаясь с ночью, подобно двум пылким любовникам, двигалась бесшумно, являя собой воплощение духа тьмы. На фигуре длинный мешковатый плащ с капюшоном, обеспечивающий полную анонимность носителю.
Фигура преследовала цель. Мягко и беззвучно, словно хищник, ведущий добычу до удобного момента, чтобы после: с наслаждением вонзить свои клыки в горячую плоть, чувствуя, как с алой жидкостью перетекает жизнь долго, болезненно и неотвратимо.
Короткий вскрик, почти мгновенно заглушенный обтянутой перчаткой ладонью. Кинжал вошел межребер так сильно, что окровавленное острие с треском выглянуло с другой стороны. Мешком упавшее тело, несколько раз дернувшись в конвульсии, издало посмертный выдох.
– Даже скучно, что от меня ещё никому не удалось уйти, – ирония, сочащаяся из окровавленного рта, вытертого тыльной стороной ладони обтянутой кожаной перчаткой.
В тусклом свете единственного фонаря некто рассматривал запечатанный сургучной печатью конверт, усмехнулся, а после скрылся в тени заброшенного дома, прихватив с трупа кое-какие бумаги, запачканные ещё теплой кровью.
Спустя какое-то время раздался всплеск сточных вод и тело, напичканное камнями, пошло ко дну.
Говорят, что с приходом технологического прогресса из мира вытеснялось нечто иного характера, нечто, что не все могут понять и принять.
В сердцах осталось место только для одной веры – во Всеотца, единственного Бога, которому позволено открыть своё сердце.
Привычный мир давно уже похоронен под руинами былого величия. С течением времени был разрушен хлипкий дом судьбы, и каждый нанёс удар по-своему извращённо: многие – своей жестокостью, ещё больше – своей покорностью.
Тщательно скрывались остатки, принадлежащие прежнему миру, а за раскрытие сулило ни что иное как – смерть.
ГЛАВА 1
Я внимательно слушала собственные звуки шагов, которые гулким эхом отражались от каменных стен старого монастыря.
Все это было так знакомо, но одновременно так чертовски непонятно, да простит меня Всеотец за ругань – порок, от которого избавиться мне не удалось.
Иногда мне нравилось быть здесь, в этом спокойном уголке, где я могла погрузиться в свои мысли или наоборот не думать ни о чем, но в другие моменты эти стены душили меня, не давая возможности вдохнуть полной грудью. Не знаю точно когда я в первый раз задумалась о побеге, но очень скоро поняла, что через высокие стены просто так не перемахнуть. Нужен был более точный, продуманный план.
Я вспомнила свою первую встречу с сестрой Долорес. Была середина осени, я переминалась с ноги на ногу, стоя в нерешительности перед огромными (как мне тогда показалось) дверьми монастыря. Она мягко положила руку мне на плечо и скрипучим хрипловатым голосом пригласила войти. Показала мне комнату, а после заперла, через время вернулась и велела переодеться. Мои вещи извне монастыря были сожжены, как любое напоминание о том, кем я была в прошлом.
Родители со мной даже не попрощались. Из крошечного окна, теперь уже своей комнаты, я смотрела, как они покинули территорию монастыря даже не обернувшись. А ведь они растили меня тринадцать лет, чтобы потом молча уйти, отрекаясь.
Со временем стало очевидно, что мы с сестрой Долорес слишком разные – одна из нас была образцом смирения и любви к Всеотцу, а я не могла свыкнуться с тем, что ужасные поступки были прописаны в святых текстах. Эта борьба была основной причиной наших напряженных отношений. И очень часто я оказывалась наказана именно сестрой Долорес. Остальные сёстры не были ко мне так суровы.
Настоятельница приходила в ужас каждый раз, когда меня доставляли в ее келью для очередного нравоучения из-за моих проступков. Но отказаться от меня она не могла, не тогда, когда родители сделали все, лишь бы я осталась в святых стенах.
Сомневаюсь, что моя дружба с соседским парнишкой оказалась причиной моего заточения здесь. Моя семья никогда не была настолько религиозной, готовой отправить единственную дочь за много миль в обитель духовенства ради того, чтобы, как им, наверное, показалось, порочная связь полностью растворилась силами молитв.
Я шла с очередной беседы с Настоятельницей, которая состоялась из-за того что во время урока я позволила себе высказывание о том, что Мередит, жена Аарона, не была идеальным образцом смирения, а он сам пал жертвой ее упрямства. Все было неправильным и никто не мог объяснить почему дьявол обязательно плохой, ведь он желал любви так же, как я желаю понимания истинных мотивов моей семьи.
Я не слышала о них уже очень давно, здесь запрещено писать письма в мир. Все что мне позволено делать свободно – это спать, запертой в тесной и душной комнате почти на самой верхушке башни, где невыносимо жарко летом и до стука зубов холодно зимой.Я шла с очередной беседы с Настоятельницей, которая состоялась из-за того что во время урока я позволила себе высказывание о том, что Мередит, жена Аарона, не была идеальным образцом смирения, а он сам пал жертвой ее упрямства. Все было неправильным и никто не мог объяснить почему дьявол обязательно плохой, ведь он желал любви так же, как я желаю понимания истинных мотивов моей семьи.
Коридоры монастыря погружали меня в свой собственный мир, где были длинные прогулки, которые я представляла себе на полях и лугах вокруг монастыря. Такое сравнение казалось мне необычайно привлекательным. Единственное оставшееся свободное место – мои мысли, где я могла подумать о чем угодно. Нам нельзя покидать территорию монастыря, я не знаю есть ли там луга и поля, но в своих мечтах я гуляю именно там.
* * *
На уроках великих слов Всеотца мне приходилось тяжелее всего. Особенно, если я не могла сдерживать порыв поспорить с сестрой Долорес.
Сейчас она сверлила меня взглядом, почти раздраженно.
– Семь раз прочтите молитву Всеотцу и детям его, стоя на коленях в трапезной сегодня за обедом, я прослежу, – холодно закончила она, бережно закрывая толстую книгу священного писания.– Всеотец наказывал людей за их злодеяния, неверие или непокорность. Некоторые из таких наказаний оборачивались людям болезнями, стихийными бедствиями, войнами и даже гибелью,– тоскливо, но с не допускающим возражений упорством, которому можно только позавидовать, произнесла сестра Долорес, ставя точку. – Но… – я тщетно попыталась возразить ей, она прервала меня поднятой вверх ладонью. Я направилась в трапезную и прежде, чем заняла свое привычное место у дальней стены напротив небольшого окна, встала на колени перед священной мозаикой на стене.
Как же я ненавижу число семь.
Холодный камень отзывался болью в суставах. Покорно, смиренно и вслух, краем глаза видя сосредоточенное на мне лицо сестры Долорес, я молилась.
После того, как закончила в седьмой раз читать одну и ту же молитву, я встала, не отряхнув колен.
Сестры всегда сидели в трапезной вместе, погруженные в словесные раздумья о Учении Всеотца и божественном путешествии, которое происходило в этом месте много веков назад.
– Выдумки, подобно тем, что рассказывают детям перед сном, – тихо прошептала я, садясь рядом с Барбарой, но меня все равно услышали.
– Побойся Всеотца, Агата! – шикнула на меня Барбара, хлопнув по руке своей широкой ладонью.
Возможно, они имели право на свою правду, свое понимание законов Единого Всеотца. Но у меня непрекращающийся поток вопросов, сомнений, метаний. Я старалась найти правильное место в своей голове для каждой мысли. Стыдно признаться, но не всегда мои мысли были обращены к вере.
Все чаще я вспоминала руки мамы, булочки старушки Гвен, которая была мне нянечкой и экономкой добрых тринадцать лет.
Я постоянно думала о смысле моего заключения здесь. Это не школа при монастыре, не закрытый колледж для избалованных девиц, это монастырь без права выхода, тюрьма в священных стенах.
Ковыряя ложкой пресную кашу, я выкладывала башню, а вокруг неё, огибая мерзкие комки, пролегал залив из склизковатой жижи от овсянки.
Может быть, я была не совсем обычной будущей монахиней, как остальные. В моем сердце все еще была надежда вырваться, убежать как можно дальше, вернуться домой, чтобы узнать зачем меня оставили.
У меня был план – показать себя с самой лучшей стороны, чтобы меня как и остальных распределили в какую-нибудь часовню, а стоило бы мне преодолеть стены монастыря, то меня бы уже никто не видел в облачении. Никогда.
Но смирение это то, чему я так и не научилась. Поэтому мой побег вечно откладывается на неопределенный срок.
Что же до этих… я посмотрела на стайку юных послушниц в центре трапезной, для них изучение писания было не только обязанностью, но и источником вдохновения, они свято верили в то, что там написано, в то время как у меня возникала уйма вопросов, я видела несостыковки.
Трапезные звуки и голоса сестер растворились в тишине, когда я зажала уши ладонями. Я знала, что жизнь здесь будет сложной, но то, что давало мне силы в последнее время, это искреннее желание найти свой собственный путь. С верой или нет, уже не имеет значения.
Сестры встали из-за длинных деревянных столов, и я пошла за ними. Готовая в очередной раз окунуться в потоки великих истин, рассказанные старческим тихим голосом, чтобы снова обнаружить себя спящей над священными текстами.
Урок Слов Всеотца все никак не начинался. Отца Иоанна, который никогда в своей жизни не опаздывал на собственные проповеди, все-таки не было. Между послушницами пробежался неуверенный шепот:
– Может быть, он умер?
—Точно, старый же совсем.
– Ч-ш-ш! Вы чего… просто задержался.
– Сбежал? – прыснула одна из сестер.
Спустя более часа ожидания, было решено отправиться за Настоятельницей.
– Может быть, я схожу его проведать? – я кашлянула, привлекая внимание.
– Сходи, Агата, а мы за матерью Настоятельницей и следом за тобой, вдруг случилось что-то.
Я кивнула, встала из-за стола, оставив книги.
Вокруг кельи отца Иоанна всегда пахло благовониями от обилия которых становилось дурно.
Осторожно постучала в дверь. Ответа не последовало.
– Отец Иоанн, это Агата. С вами всё в порядке?
Я прислушалась. За дверью раздавался легкий шум воды из крана, который находился в личной ванной комнате проповедника.
Если войду, могу случайно увидеть то, что не следует видеть, но вдруг ему стало плохо, все-таки уже возраст…
Переминаясь с ноги на ногу, я все же решила толкнуть дверь, не ожидая, что она окажется незаперта.
В нос ударил запах металла и чего-то мерзкого, даже благовония не перекрывали стоявшую в комнате без окна вонь. Я потерла слезящиеся глаза и снова позвала отца Иоанна.
Осторожно двинулась дальше, стараясь не споткнуться о валявшиеся в абсолютном хаосе беспорядка вещи.
Дверь умывальной комнаты была приоткрыта. Шумела вода. Толкнула дверь, но слишком поздно заметила видневшуюся через щель синюшную пятку мужчины. Вся картина открылась, когда я по инерции уже вошла.
С пола на меня невидящим мертвым взором одного целого глаза смотрело тело. Вода, продолжающая с громким шелестом ударяться о края раковины, в данный момент могла посоревноваться с громкостью водопадов.
Стоя на месте, не в силах сдвинуться, я впилась взглядом в то, что было когда-то лицом. Голова расколотая пополам зияющей трещиной пыталась проникнуть мне в душу, отпечататься в памяти. Я уверена, что не единожды этот образ явится ко мне в кошмарах.
Взяв себя в руки я бегло осмотрела комнатку: пожилой мужчина был абсолютно голый, он лежал раскинув руки и ноги, на окровавленном, лишенном жизненного цвета, лице застыла уродливая гримаса ужаса.
Я все еще смотрела на него лежащего в луже собственной крови и посмертных испражнений. Сделав шаг назад я споткнулась о его ногу и с мерзким чвяком голова разъехалась в стороны, как уродливый человеческий пазл, обнажая редкие зубы, гортань и застывший неровной дугой язык.
«Как тыква треснула» – шальная мысль проскочила в голове и я поморщилась.
Дальше все, как в тумане. Кто-то оттащил меня назад, увел прочь. Кто-то задавал вопросы, много вопросов. Не помню отвечала ли я, но в голове снова и снова всплывал звук с которым половинки головы распались, он доводил до тошноты.
Даже спустя неделю разговоры не утихали. В трапезной стало как никогда шумно:
– Убился!
