Она что-то согласно промычала, читая отчет курьеров за день. Да, не все идеально, но хорошо. По крайней мере, никаких жалоб от клиентов нет.
Мальчик с улыбкой побежал в комнату, а Питер встал и закрыл за ним дверь, оставаясь наедине с Мильтон. Подойдя к ней ближе, мужчина наклонился и, забрав из рук телефон, отложил на подоконник, привлекая к себе все ее внимание.
– Медея, нам нужно поговорить, – Пирсон сел за стол и посмотрел ей в глаза, пытаясь найти в них хоть что-то, что могло бы изменить его решение. Но нет, он уже давно не видел в них ничего из того, что когда-то любил в ней так сильно, из-за чего был готов прощать абсолютно все. – Я хочу развод.
Часть II
Глава I
– Папа, мне больно, – маленький мальчик еле сдерживал слезы, прижимая к себе ушибленную руку. Он шел медленно, прихрамывая. – Пап!
– Все будет хорошо, – приглушенный мужской голос раздался совсем рядом, но мальчик не видел его обладателя. – Это пройдет.
– Пап…, – мальчик испуганно завертел головой, пытаясь найти отца, но того не было нигде видно. – Пап, мне очень больно…
– Алан, в следующий раз будь аккуратнее, – голос стал еще тише, будто отдалялся. – Кто же скатывается с горки на велосипеде, не научившись держать как следует руль?
– Пап, не уходи! – мальчик, не обращая внимание на боль в ноге, побежал вперед, но вокруг была лишь темнота. – Пап…
– Все будет хорошо, Алан, – голос стал совсем тихим. Он напоминал затихающее эхо, которое практически уже не было слышно. – Это обязательно пройдет.
Андервуд резко открыл глаза. Сердце билось как сумасшедшее, дышать было тяжело, и во рту пересохло. Он почувствовал, как из уголка глаза скатилась маленькая слеза, и, вытерев ее, сел, дотрагиваясь босыми ногами до прохладного пола.
В комнате было ужасно душно, но стоило только проснуться от тревожного сна, как легкая дрожь пробежалась по всему телу.
– Все в порядке? – Шэрон перевернулась и нежно провела ладонью по обнаженной спине Алана.
Андервуд несколько раз кивнул и, повернувшись, слабо улыбнулся. Шэрон была не из тех, кого можно легко обмануть, но он знал, что Пейдж не будет задавать лишних вопросов:
– Спи, тебе еще рано вставать, – наклонившись, Алан поцеловал ее.
– А ты?
– Я буду на кухне, – он улыбнулся. – Спи.
На кухне было практически также жарко, как и в спальне. Но солнечные лучи не попадали в эту часть дома напрямую, а потому здесь было куда терпимее.
Поставив вариться кофе, Алан закурил. Сейчас только шесть утра. По-хорошему, еще бы поспать пару часов перед заседанием в университете. Но от сна не осталось и следа. Тревожное чувство не желало покидать его, хотя сам сон он теперь мог вспомнить с трудом.
Андервуд привык доверять своим чувствам и ощущениям, потому что они, как правило, никогда его не обманывали. И сейчас, испытывая необъяснимую тревогу, он нервно расхаживал по кухне. Мужчина понимал, как он будет глупо выглядеть, стоя перед дверьми дома отца в половину седьмого утра с вопросом: «Все в порядке? А то мне сон один приснился…?». И не менее глупо он будет выглядеть, даже если просто позвонит в такую рань.
Выдохнув и налив себе наконец-то сварившейся кофе, Алан поразмыслил и решил, что самый лучший вариант немного прогуляться. Например, он может вполне удачно успеть в пекарню, где продаются любимые круассаны Шэрон, а потом также удачно успеть обратно домой к тому моменту, когда она проснется. Решив, что это отличный план, Андервуд тихо направился обратно в спальню, чтобы переодеться. Так и не тронутый кофе остался стоять на столе.
Улицы Лондона во всю кипели и жужжали, несмотря на еще раннее утро. Пока Алан неспешно шел по улицам в наушниках, его дважды чуть не сбили с ног. Но даже эта мелочь никак не повлияла на улучшающее настроение мужчины. Все-таки он любил июнь. Пусть порой было жарко, но этот месяц всегда ассоциировался с окончанием учебы (а теперь и с окончанием больших нагрузок на работе) и с поездками, которые отец раньше устраивал ему ко дню рождения.
Очередь за круассанами оказалась, на удивление, маленькой, что еще больше улучшило настроение Андервуда и окончательно отогнало последнюю тревогу после пробуждения. Иногда мужчина удивлялся сам себе, как из-за ничего не значащего пустяка он может себя накрутить. Нет, конечно, это никогда не казалось мелочью. В основном это проявлялось в отношении близких людей. И особенно остро – в отношении отца. Сложно не беспокоиться о единственном родителе, который уверенно приближается к восьмидесяти годам.
Уже дома, застегивая после душа рубашку, Андервуд и вовсе забыл об утренней тревоге, списав это все на простую духоту и легкое переживание перед заседанием кафедры. Сегодня ему нужно будет постараться выбить для двух нерадивых студентов еще один шанс на пересдачу. Не глупые ведь ребята, но почему-то привыкли попадать в разные неприятности.
– Ты сегодня допоздна? – Шэрон обняла мужчину со спины, проводя ладонями по груди, и с улыбкой посмотрела на него через отражение в зеркале.
Алан вздохнул и бросил быстрый взгляд на часы:
– Часов до четырех точно буду в университете. А потом надо заехать за отцом. У него сегодня плановый осмотр у врача.
– Как насчет того, чтобы после поужинать где-то? Мне тут Марли посоветовала один ресторан…
– Помнится, после того, как твоя Марли «посоветовала» нам один ресторан в прошлый раз, мы оставили там целое состояние за невкусную утку, – Андервуд с усмешкой посмотрел на Шэрон. – Может, в это раз мы обойдемся как-нибудь без ее советов?
– Признай уже, что она тебе просто не нравится, – Пейдж рассмеялась, делая шаг назад и подавая Алану пиджак.
– О да, я ее просто терпеть не могу, – он хитро прищурился, и быстро притянул в свои объятия Шэрон. – Если ты купишь вино и апельсины, я сам тебе приготовлю самую вкусную утку, которую ты только ела в своей жизни.
– Прямо-таки самую вкусную?
Но вместо какого-либо ответа Алан просто поцеловал Пейдж, ощущая на ее губах улыбку. Это было лучше всяких слов.
***
Тихо насвистывая какую-то из песен, которую услышал сегодня утром во время прогулки, Алан, не спеша, но довольно широким шагом шел по коридору университета. Стук каблуков ботинок эхом отдавался от стен, и даже тихий шелест и разговоры за закрытыми дверьми аудиторий не перекрывали этот строгий и четко выверенный звук шагов профессора.
Первым, кого заметил Андервуд, – была Офелия Нельсон, которая, непременно, тоже заметила его. Иначе чем можно было еще объяснить ее сдержанную, но хитрую ухмылку. Алан не успел никак на это отреагировать, как увидел открытую дверь своей аудитории. О, это женщина определенно знает, что он не любит, когда в его аудитории разрешают сидеть студентам. И это даже с учетом того, что весь инвентарь спрятан в небольшом кабинете, который прилегает к аудитории.
Подойдя ближе, мужчина довольно громко произнес, надеясь, что незаконный обитатель его кабинета тоже это услышит:
– Офелия, почему моя аудитория открыта? – он замер в метре от двери и с самым серьезным выражением лица, на которое только был способен, посмотрел на коллегу. Это была определенно самая хитрая из женщина, которых ему доводилось встречать в жизни.
– Ты прекрасно знаешь, что Медея и Андрес сегодня выступают спикерами на конференции. Так будь добр – сложи эти факты.
Андревуд хотел что-то добавить, например, что она могла бы с тем же успехом предоставить им кафедру, свой личный кабинет или множество других аудиторий, но Нельсон опередила его:
– Не нарывайся, Алан.
– Кто? Я? Как смею…, – Андревуд дернул уголком губ в ухмылке, заметив, что Офелия тихо усмехнулась и направилась дальше по своим делам.
Никто из знакомых и других коллег не смог бы сказать, что Андервуд и Нельсон дружат. В какой-то степени странно вообще представить дружбу между людьми, которых разделяет двадцать лет. Они не ходили вместе в бар и в кино. Никогда вместе не выбирались на какой-то пикник или не садились в кафе обсуждать последние сплетни про своих знакомых и знакомых их знакомых. Но при этом ни Алан, ни Офелия никогда не ставили под сомнение, что их отношения – самая настоящая дружба.
Нельсон стала для Андервуда главной опорой, когда десять лет назад он решил остаться преподавать. И, хоть она не имела никакого отношения к его предмету и его кафедре, Алан знал – к ней всегда можно обратиться за помощью и советом. Именно она приучила еще молодого профессора к строгости и дисциплине, из-за чего многие студенты были недовольны. Но и благодаря трудам этой женщины Андервуд заработал себе отличную репутацию профессора, к которому прислушивались, несмотря на молодой возраст, и к которому студенты, привыкнув к его стилю преподавания и поведению, обращались за помощью.
Но не только мужчина получил что-то от их общения. Офелия была гордой женщиной и никогда бы не призналась, что в университете порой бывает одиноко. Она бы слукавила, заявив, что совсем не с кем не общается. Но чаще это напоминало притворство, которым награждали друг друга жители Англии в позапрошлом веке: «Как прошли выходные?», «Как ваша супруга?», «В самом деле? Последний раз я была в Париже еще ребенком…» и так по кругу. С Аланом все было по-другому. Своей молодостью и энергией, даже с учетом того, что разница между ними была двадцать лет, он будто омолаживал и ее. Сама Нельсон не заметила, как стала чаще улыбаться и шутить. С возрастом она даже подумала, что растеряла весь свой юмор и сарказм, но присутствие молодого Андервуда убедило ее в обратном. Наверное, в нем она изредка видела своего сына, с которым так и не удалось найти общий язык. Теперь же ее общение с родным ребенком ничем не отличалось от этих приторных речей с коллегами, когда она созванивалась с ним поздними вечерами из-за разницы часовых поясов.
С Аланом было легко с самого начала, и Офелии было жаль, что он в свое время не выбрал ее факультет. С другой стороны – оно и к лучшему. Ради диалога они оба с завидным постоянством находили темы для обсуждения, которые не касались работы, потому что в химии Нельсон понимала ровным счетом столько же, сколько Андервуд понимал в теории экономики. А это практически равнялось нулю.
Андервуд переступил порог аудитории и с грохотом положил папку с бумагами на стол:
– Ну, добрый день, – он тихо усмехнулся и, сняв пиджак, аккуратно развесил его на спинку стула.
Сегодня он, увы, не был готов к встрече с бывшими студентами. Ему и правда было интересно, как сложилась их жизнь после выпуска, поэтому в глубине души мужчине было жаль, что уделить разговору он сможет не более часа.
Медея встала, отпуская руку немного успокоившегося сына, и нервно улыбнулась:
– Здравствуйте, профессор. Профессор Нельсон нам разрешила…
Он поднял руку, останавливая ее:
– Мне уже все объяснили, – Алан сделал шаг в сторону, стараясь посмотреть на задумавшегося Сайласа, который безрезультатно прятался за матерью. – Что же у вас такое стряслось, молодой человек, что вы плакали?
Андервуд с улыбкой наблюдал, как мальчик сначала испуганно посмотрел на мать, а затем показал ему свою поцарапанную ладошку, на которой виднелись следы мела. Алан был полностью очарован Сайласом. Вопреки собственному желанию, ему так редко доводилось пересекаться и как-то взаимодействовать с детьми, что он чувствовал себя непривычно неловко. Казалось, что единственное, на что он сейчас способен, это просто стоять и улыбаться, глядя на него.
Алан знал, как разговаривать со студентами, знал как вести беседы с подростками, когда те приходили на свои первые университетские встречи, но абсолютно не знал, как общаться с трехлетним мальчишкой, который перестал плакать минуту назад.
Но на удивление самого профессора, все как-то получилось само собой. Он был уверен, что в этом заслуги самого Сайласа было ничуть не меньше, особенно когда мальчик, набравшись храбрости, попросил мелки, а потом отбросив все стеснение, поднял руки вверх, чтобы Андервуд поставил его на парту.
И хоть эта встреча была довольно дружелюбной, от самого себя Алан не смог скрыть легкой грусти, когда смотрел на уезжающую машину. Он выдохнул сигаретный дым, который ощущался давно привычной горечью во рту.
Медленно шагая по внутреннему университетскому двору, мужчина изредка пинал какие-то мелкие камушки, которыми была усыпана дорожка. Ему было тридцать девять лет, и, если есть возраст, в котором он уже был готов создать свою семью, то он уже давно наступил. Впервые он задумался об этом, когда прожил с Шэрон пять лет. Но то ли она не была готова к следующему шагу, то ли он зря понадеялся, что Пейдж изменит свою позицию, которую четко обозначила еще в самом начале отношений. Так или иначе небольшое кольцо, которое Андервуд предложил надеть ей на безымянный палец пару лет назад, спокойно теперь дожидалось своего часа в прикроватной тумбочке. Алан надеялся, что когда-нибудь, когда он решит снова обсудить эту тему с Шэрон, она согласится стать его женой. И, еле заметно улыбнувшись, мужчина не нашел ни одной причины, почему этого не сделать сегодня.
Истлевшая сигарета отправилась в урну, после чего Алан быстро поднялся по лестнице и направился на заседание. Остаточная грусть немного стихла, и на замену ей пришла надежда. Андервуд понимал, что не стоит рассчитывать на заветное «да», но ничего не мог с собой поделать, раз за разом прокручивая в голове то вечернее развитие ужина, которое он бы желал увидеть.
***
– Рассказывай, куда полетите с Шэрон этим летом? – Кадмус, отец Алана, слегка наклонился вперед. В его голосе с каждым днем все отчетливее слышалась хрипотца, и от этого Андервуду младшему порой было сложно разобрать, что именно говорит папа.
– Думали на счет Греции, – мужчина неуверенно поерзал на стуле.
Алан никогда не любил больницы, и вряд ли бы нашелся человек, который их любит. И хоть сейчас не он был под прицелом зоркого глаза врача, все равно чувствовал себя неуютно.
– Я там был всего один раз, – Кадмус задумчиво посмотрел в стену, словно погружаясь в какое-то воспоминание, но потом мотнул головой и снова перевел взгляд на сына.
Алан никак не мог привыкнуть к тому, как выглядит отец. Если бы он не видел фотографии, то не заметил особой разницы между отцом пятилетней давности и нынешним. Но, увы, фотографии в доме родителя висели на видном месте, и каждый раз взгляд Андервуда младшего невольно падал на них.
За эти несколько лет отец сильно постарел. Некогда крупный обаятельный мужчина теперь напоминал тень себя прошлого. Он осунулся и сильно похудел. Кожа стала более дряхлой и приобрела немного желтоватый оттенок.
Но больше всего Алана тревожило дыхание отца. Сиплость голоса и хрипоту он мог списать на возраст и на его «стаж» курения, но частый непрекращающийся кашель, который явно усилился в последнее время, вызывал беспокойство.
– И как тебе?
Кадмус хрипло усмехнулся, с легким прищуром глядя на сына:
– Море красивое, остальное не понравилось. Вот если бы можно было отправиться в античную Грецию…
Договорить он не успел – его позвали в кабинет. Опершись на трость, которую Кадмус, как казалось Алану, использовал больше для стиля, чем из-за острой необходимости, пожилой мужчина зашел за доктором.
Осталось дело за малым, дождаться когда врач вновь подтвердит, что все в порядке, зайти за очередной порцией лекарств, потом купить отцу пакет продуктов, которых точно хватит на пару дней, и отправиться домой готовить ужин для Шэрон.
Андервуд с легкой полуулыбкой сидел в пустом прохладном коридоре больницы, когда отец, явно чем-то недовольный, вышел из кабинета. У Кадмуса никогда не было привычки ворчать, но Андервуду младшему было достаточно одного взгляда на отца, чтобы понять, что ему что-то не нравится. Мужчина нахмурился и встал:
– Что-то не так?
– Он хочет с тобой поговорить, – Кадмус недобро оглянулся через плечо на приоткрытую дверь кабинета. – Слушай, мне кажется, это какой-то шарлатан.
– Пап, – Алан устало выдохнул, застегивая пиджак на одну пуговицу. – Мы уже это обсуждали. Он – отличный специалист, к которому мы теперь вынуждены регулярно ходить, потому что кто-то, не буду показывать пальцем, переболел пневмонией в апреле.
Кадмус тихо усмехнулся. Его всегда забавляло, когда Алан пытался вести себя как взрослый мужчина и выговаривал отцу что и как следует делать. Нет, Андервуд старший знал, что все слова, сказанные сыном, верные. Он бы и сам так сказал своему отцу в аналогичной ситуации. Но все равно не мог воспринимать это серьезно, видя в Алане до сих пор своего маленького мальчика.
– Хоть это и я тебе вбил в голову, что хорошие услуги должны стоить дорого, но это шарлатанство чистой воды, – Кадмус закашлялся и сел. – Давай иди и слушай какой я негодяй, и что я выкуриваю по пачке в день.
– Ты выкуриваешь по пачке в день? – Алан цокнул, слегка надавливая на ручку двери кабинета врача. – Мы же договаривались…
– Да, но это было давно. С возрастом растут потребности.
– По-моему, в твоем возрасте они должны уже немного снижаться, – Андервуду младшему порой казалось, что отец так и не вышел из подросткового возраста.
– А вы грубиян, молодой человек, – Кадмус ухмыльнулся. – Иди-иди, и не смей ему говорить, что в дни глубокой старческой депрессии я выкуриваю полторы пачки.
– Пап…
Пожилой мужчина хрипло засмеялся, но через пару секунд смех перерос в кашель. Он пару раз махнул на Алана, призывая того поторопиться, прикладывая ко рту платок.
– За поворотом есть кулер, попей, – Алан зашел в кабинет, плотно закрывая за собой дверь.
Каждый раз, переступая порог владений врача, что-то внутри Алана сжималось и холодело. Ему не нравились эти приватные разговоры, потому что рано или поздно они приводят к чему-то крайне негативному. Вот и сейчас врач указал ему на соседний стул, выключил свет и включил негатоскоп.
– Вот это снимки, которые мы сделали после того, как ваш отец оправился от перенесенной болезни, – мистер Майер сразу перешел к делу. – Видите это небольшое затемнение? Это нормальное последствие перенесенной пневмонии. Но ненормально слышать в этом месте сейчас хрипы – вот здесь и здесь, – врач обвел небольшой указкой две области.
– Так, и…, – Алан развел руками. – Что с этим делать? Я, к сожалению, ничего в этом не понимаю.
Мистер Майер внимательно посмотрел на него, а затем вернулся за рабочий стол, включив основной свет в кабинете:
– Я настоятельно рекомендую пойти на КТ легких. Мы посмотрим их в срезе, чтобы лучше понять природу хрипов.
Алан кивнул, забирая распечатанное направление:
– Вы предполагаете какое-то конкретное заболевание?
