«Его разрушили и без того», – подумала Ревна. Потом вдогонку пронеслась еще одна мысль: «Я никогда не хотела заходить так далеко. Не хочу умирать. О господи, я не хочу умирать». Но бога нет, и молиться некому. Так говорят законы Союза.
Скаровец шагнул вперед, наклонился и схватил девушку за протезы. Когда они выгнулись и ободрали ей кожу на культях, она застонала. Он же их сломает!
– Прекратите, – взмолилась она, кашляя и сплевывая пепел.
Его руки скользнули вверх и схватили ее за талию под самой грудной клеткой. Она больше не переживала из-за протезов: как бы он не сломал ее саму.
«Я же тебя спасла, – пыталась она ему сказать, – прошу тебя». Но не могла вымолвить ни слова. Он рывком поставил ее на ноги и приказал:
– Шагай!
В его голосе звенела сталь. Он схватил ее за плечи и подтолкнул в нужном направлении. Ей оставалось только подчиниться.
2
Я с радостью отдаю сына
Линне стояла по стойке «смирно» у двери кабинета полковника и осыпала себя проклятиями. Сквозь тонкие стены доносился голос Кослена, который яростно распекал несчастного лейтенанта Таннова, и она могла уловить отдельные слова: честь, позор, идиотизм. Ох уж эта чертова кровь, которая текла в жилах Линне. Стоило ей расслабиться, как ее охватывал страх. Но секрет ее пребывания в армии в том и заключался, чтобы никогда не терять бдительности.
Так было раньше. А потом она сглупила, позабыв об осторожности, и теперь стояла здесь. Несколько человек, проходя мимо, окинули ее любопытными взглядами. Она проигнорировала их, как игнорировала освистывание тех, кто полагал, что в факте унизительного раскрытия ее биологического пола есть что-то смешное. Осознав, что игра окончена, она залезла под кровать Таннова и тайком хлебнула бренди, надеясь, что это немного ее ободрит. И хотя она хлебнула только раз, самое большее два, мысли у нее в голове перемешались, и она не понимала, от алкоголя или от страха. К вечеру серое небо сменилось кровавым закатом, с наступлением сумерек резко похолодало. Как всегда ранней осенью, на горизонте громоздились облака, нависая холодной темной тенью до тех пор, пока из них с воем не вырывались на волю первые бури. Крики прекратились. Линне пожалела, что у нее не было времени выкурить расидиновую сигарету. Эх, и почему она не прикончила бутылку Таннова?
Скрипнула дверь. Из-за плеча донесся голос лейтенанта:
– Рядовой, вас желает видеть полковник… – сказал он и осекся. – Э-э-э… мисс.
Мисс. Он произнес это слово с таким видом, будто совсем ее не знал. Они служили вместе три года. Таннов орал на нее, ругался, сыпал в ее адрес угрозами и наказывал. Вечером накануне его повышения по службе она застукала его под мухой. А потом застрелила эльда, положив ружье для устойчивости ему на плечо. Когда же она с ревом ринулась на бросившегося в атаку врага, он прозвал ее «львеночком», после чего эту кличку подхватил весь полк. Как-то раз они поклялись друг другу вместе получить медали Героев Союза. Однако теперь он отвел взгляд и благоразумно отступил в сторону, оставив перед ней открытую дверь.
«Вперед, солдат», – приказала она ногам. Это, по крайней мере, она могла сделать, хотя внутри у нее бурлил коктейль из ярости, тревоги и бренди. В кабинете полковника Кослена стоял запах пота, земли и масла. На столе валялись в беспорядке бумаги, последствия бюрократической войны. Когда Линне вошла, он стоял, сжимая и разжимая кулаки, похожие на два окорока. Полковник был мужчиной внушительного вида – высокий, широкоплечий, с бицепсами размером с голову Линне. Говорили, что до войны Кослен был пастухом: Таннов и его дружок Досторов шутили, что запах коз он любил куда больше, чем запах женщин. Линне же посмеивалась над его знаменитыми усами – вощеными и завитыми кверху. Они у него подергивались каждый раз, когда он говорил, вздыхал, терял самообладание или же когда сквозь заполнивший его разум мусор пробивалась какая-то особенно трудная мысль. Возвращаясь в казарму после очередного дисциплинарного взыскания, Линне прикладывала над верхней губой палец и двигала им вверх-вниз, описывая настроение Кослена.
Теперь над этой шуткой никто не стал бы смеяться, теперь смеются над ней самой. Кослен изучал ее круглое лицо, темные волосы, хрупкое тело, выискивая незначительные мазки, выдававшие в ней существо женского пола. Линне расправила плечи, не осмеливаясь заговорить.
Так они стояли несколько долгих мгновений. Затем он вздохнул, жестом показав на свое удобное кресло.
– Садитесь, пожалуйста. Чаю хотите?
В ладонях Линне полыхнул жар. Три года он обращался с ней, как с солдатом. И вдруг она превратилась в девушку. В мисс. Ей стоило большого труда сохранить бесстрастное лицо. Если она согласится, ее низведут до статуса обычной женщины, аутсайдера, негодного для военной службы. Но если откажется, он может обвинить ее в том, что она не выполняет приказы.
Кослен подошел к серебристому самовару, втиснутому на боковом столике рядом с огроменным полковым радио. В последние два года, когда руководители Союза осознали, какими бедствиями грозит обернуться война, нерациональное использование бесценного металла стало серьезным правонарушением. Но офицерам всегда удавалось припрятать какую-нибудь милую безделушку.
Линне скользнула на жесткий стул, предназначенный для подчиненных полковника, положила запястья на стол и застыла.
– Благодарю вас, сэр.
Кослен хотел было подойти к ней, но передумал, повернулся и направился к своему креслу с таким видом, будто собирался сделать это с самого начала. Затем поставил перед ней чашку бледно-золотистого чая и сделал глоток из своей.
– Мисс, вы устроили в нашем полку самый настоящий бардак.
В его тоне чувствовалась преувеличенная вежливость. Джентльмену не полагается орать на леди.
– В самом деле, сэр?
Кослен нахмурился. Он втянул ноздрями воздух, и у него дернулись усы – медленно и словно задумчиво. Кослен мог унюхать, что от нее пахнет бренди. Не надо было ей прикладываться к бутылке.
Он на мгновение умолк, и по его глазам Линне поняла, что он колеблется. Наконец Кослен, по-видимому, принял решение.
– Я не собираюсь терять с вами время зря. Если вам не стыдно за свои поступки, подумайте хотя бы о той опасности, которой вы подвергли членов вашего отряда.
Линне плотно сжала губы. Если солдат смел пререкаться, его посылали драить сортир, хоронить убитых или стоять на часах самой глухой ночью.
Кослен, вероятно, принял ее молчание за раскаяние.
– Война, мисс, – не женское дело, – сказал он.
«Ну да, воюют обычно козопасы», – подумала Линне.
Пытаясь с собой совладать, она представила, как слова, которые она собирается произнести, катятся по железной балке, прочной и устойчивой. Если у нее дрогнет голос, Кослен решит, что она вот-вот расплачется, а не едва сдерживает гнев.
– Я служила честно. Сохраняя верность Союзу и полку.
– Вы отвлекли людей, – ответил Кослен, – они не могут тратить время в бою на то, чтобы заботиться о вашей безопасности. Неужели вы не понимаете? Явившись сюда, вы подвергли угрозе не только их жизнь, но и их разум, их способность к мышлению.
Трусы. Хотя Кослен отказывался признавать этот обман, она его видела. Мужчины опасались, что она больше не сможет делать свою работу. Боялись, что теперь ей никогда больше это не удастся. И все ошибки она допускала именно как женщина, а не как человек.
– Я восхищаюсь вашей отвагой. Вашим мужеством. К тому же Союз высоко ценит… тот энтузиазм, с которым вы продвигались по службе.
– Тогда почему бы вам меня не оставить?! – взорвалась она.
Вот черт, не надо было терять самообладание. Нельзя допустить, чтобы Кослен запомнил ее истеричкой, напоследок подтвердившей все его подозрения.
– Совсем недавно мы снизили призывной возраст. В который раз. А я могу воевать получше новобранцев.
Кослен стиснул зубы.
– На этой войне, мисс, у каждого свое место. И я уверен, что вам мы тоже подыщем какую-нибудь должность. Должность, которая подойдет вам, поможет бойцам сосредоточить усилия на выполнении задач, обеспечит вооруженным силам стабильность и мощь. Разве для Союза это будет не лучший вариант?
Должность. Он нес сущий бред, желая убедить ее занять какой-нибудь административный пост в городе, пока ее друзья отправляются на фронт. Медаль Героя Союза еще никто не получал, сидя за столом. У нее в глазах защипало, и впервые за все время Линне испугалась, что расплачется прямо перед полковником.
Пока ее судьба не решена окончательно, надо что-то сказать. Но что именно, она не знала.
Кослен вытащил папку с ее делом. Внимательно всмотрелся в фотографию и поднял на девушку глаза. Потом опять поглядел на снимок.
От волнения ее бронзовая кожа побледнела, и веснушки на носу проступили еще явственнее. На фото она выглядела вызывающе. Будто говоря каждому, кто на него смотрел: «Только попробуй меня недооценить».
– Это действительно я.
– Что вы, простите, сказали?
– Фотография. Я ее не подделывала, ничего такого.
– Понятное дело. Но мне кажется, что на самом деле вас зовут не Алексей Набиев.
Кослен взял гладкое перо со стеклянным наконечником, окунул его в чернильницу и перечеркнул вторую личность Линне. Стер из прошлого три года ее жизни, три года преданности и веры.
– С кем имею честь?
– Линне Алексеевна Золонов, – ответила она, намеренно опустив в конце фамилии а, свидетельствующее о принадлежности к женскому полу.
Перо в его руке прыгнуло и прочертило на странице жирную черную линию. Кослен выругался и поставил кляксу. Линне фыркнула, но тут же сделала вид, что закашлялась, – когда она увидела, что в чистом, не заляпанном чернилами углу страницы он нацарапал ее настоящее имя, ей стало не до смеха. Он снова внимательно посмотрел на снимок, на этот раз явно пытаясь увидеть кого-то другого. В линиях ее лица, в очертаниях фигуры Кослен старался разглядеть высокого, бледного отца Линне. Но он не найдет сходства. Она пошла в мать.
– Как зовут вашего отца?
– Алексей Ильич Золонов, – подтвердила она его догадку.
Генерал. Герой Союза. Заместитель командующего сухопутными войсками вооруженных сил страны. Его считали четвертым по степени могущества лицом в государстве. А дома он как-то раз пошутил, что хоть он и четвертый, зато может оказывать сильное влияние на первых троих.
Голос Кослена сорвался.
– А он… Отец знает, что вы здесь?
Линне немного помедлила с ответом, чтобы насладиться выражением откровенной паники на его лице.
– Разумеется, нет.
Отец обладал огромной властью, но даже ему приходилось подчиняться определенным правилам.
Кослен не отрывал глаз от своих каракулей. Она видела в них яростную борьбу – а может, что важнее, не в глазах, а в усах.
– Мисс, вы не могли бы подождать пару минут на улице?
– Могла бы, сэр, – ответила она.
Кослен этот ее укол проигнорировал. Направляясь к двери, она услышала потрескивание включаемого радио.
После душной атмосферы кабинета воздух снаружи казался чистым и бодрящим. Линне сделала глубокий вдох. Найди она достаточно убедительный аргумент, Кослен, возможно, передумал бы. Она могла бы назвать официально засвидетельствованное число поверженных ею врагов, сослаться на свой талант снайпера и рассказать, сколько набрала баллов на последнем экзамене для радистов. Потом напомнила бы, как когда-то спасла ему самому жизнь, проломив челюсть солдату Эльды. Хотя вспоминать об этом она не любила.
Ее мысли вмиг улетучились: Таннов по-прежнему болтался недалеко от входа. На его лице застыло терпеливое выражение солдата, которого в любой момент могут позвать назад, чтобы устроить очередную словесную порку. Рядом с ним стоял Досторов. Его стоический вид портила зажатая в зубах, докуренная до самого фильтра сигарета. Однажды он сказал, что пошел в армию только затем, чтобы сэкономить на расидине, и Линне не была уверена в том, что это шутка. Голову Досторова окутывало привычное облако едкого дыма. Кричащие краски заката за их спинами приобрели более глубокие тона. Парни наверняка могли бы сейчас найти для себя местечко и получше. Что они вообще здесь делают? Не теряй бдительность.
– Ну и?.. – произнес, наконец, Таннов.
– Ну и что? – хотела спросить его она.
Но это наверняка привело бы к неизбежному «стало быть, ты девушка», а начинать этот разговор после того как он, однажды вломившись к ней, застал ее без рубашки, было бы глупо. Кослен и без того изрыгнул на нее из своей пасти столько бюрократической дряни, что она теперь несколько месяцев не сможет успокоиться.
Досторов сплюнул окурок в грязь. В окрестных казармах было тихо – народ отправился ужинать в противоположный конец базы. Мимо прошли несколько конструкций из живого металла, выполнявших мелкие поручения, и, будто безмозглые пауки, сновавших туда-сюда, доставляя донесения или посылки. Линне предпочла не задаваться вопросом, зачем парни рядом с ней несут этот странный, молчаливый караул, а напрочь их проигнорировать.
Так они простояли несколько минут. Затем Таннов сказал:
– Как тебе это удалось?
– Что именно?
Пальцы Таннова с тихим треском озарились светом – это вспышки искристой магии исчезали в Узоре. В обращении с искрами он всегда был худшим из них. Но на этот раз Таннов не обратил никакого внимания на мерцание. Он неподвижно смотрел на нее серьезными, слишком блестящими глазами. Возможно, тоже хлебнул бренди.
– Три года. Кто бы мог подумать… А я ни о чем даже не подозревал.
Он повернулся к Досторову и сказал:
– А ты знал?
– Нет, конечно же, – ответил тот, затем поднял голову и посмотрел на просвет в облачном покрове, через который уже проглядывали первые яркие ночные звезды. Жалкие остатки надежды Линне как ветром сдуло. Даже если они не станут свистеть ей вслед, она все равно больше никогда не будет старым добрым Алексеем.
– Я даже ни разу не видел, как ты отливаешь. Ну, то есть… мочишься… – сказал Таннов, и Досторов тут же ткнул его в плечо, – словом…
– Прекрати! – рявкнула она.
Таннов окаменел. Он выглядел оскорбленным, словно никогда не видел, как она выходила из себя, как колотила его, как воровала у него сигареты, как выигрывала в карты. И ей было прекрасно известно почему. Все, что ей нужно было им сказать, застряло в горле, задушенное праведным гневом.
У Линне зачесались ладони. Она была солдатом ничуть не хуже Таннова. А в некотором отношении даже лучше. Выбивала быку глаз, ни разу не дав осечку. Могла отстрелить смешной ус полковника Кослена, не пролив ни капли крови. И была способна так полыхать искрами, что солдат эльды отлетал на десять шагов назад и шмякался о землю. Но Таннов с Досторовым через пару дней вернутся на фронт, а она, к неудовольствию отца, отправится на север протирать штаны в каком-нибудь кабинете.
Ладони больше не чесались, теперь их жгло. Прекрасно понимая, что ничего такого делать не нужно, она вытянула руки вперед и превратила свои искры в раскаленный светящийся шар, который повис перед ней. Женщинам искристой магией заниматься не возбранялось. Она могла бы поджечь шнурки ботинок Таннова, чтобы он потом несколько недель спотыкался при ходьбе, пока ему не выдали бы новые со склада. Или взорвать очередную сигарету, которую Досторов никак не мог прикурить, сверкая своими собственными искрами.
Ей хотелось кричать: «Что вы здесь делаете?!» Неужели они после ее ухода вновь отправятся с важным видом в столовую, разыгрывая в лицах крах Алексея Набиева?
Дверь кабинета Кослена открылась. Они рассыпали свои искры, как три нашкодивших школьника. Те полыхнули вдоль линий Узора, и Линне отпустила свои тоже.
Полковник Кослен взирал на нее, подняв брови – и, каким-то образом, усы.
– Эй, вы двое, – обратился он к парням, – если у вас так много свободного времени, отправляйтесь-ка в наряд на кухню. Сгиньте с глаз моих.
Затем его голос смягчился, в нем появились слащавые нотки.
– Мисс, не могли бы вы пройти со мной в кабинет?
– Могла бы, сэр, – ответила Линне.
Он отошел в сторону, и она вынуждена была позволить ему придержать для нее дверь. Переступая порог, она оглянулась и увидела, что Таннов с Досторовым уже исчезли в блекнувшем свете.
Может, надо было с ними попрощаться? Но старина Алексей тоже не стал бы ничего такого делать.
Они с Косленом опять сели.
– Я только что говорил со штабом вашего отца, – сказал полковник.
– Быстро вы, – тихо пробормотала Линне.
