– Я тут заметил одну старушку там, у матери. Ходит вокруг дома в красном шерстяном платке.
– И что?
– Ничего, – я смотрю на нее и чувствую, как нервно подергиваются губы, – просто она умерла еще лет десять назад. И я даже помню, как ее хоронили. Понимаешь?
Жена безучастно кивает головой, на меня даже не смотрит.
– Угу, – говорит она, – что дальше?
В ответ я пожимаю плечами.
– Не знаю… эффект Манделы.
Она молча допивает чай. Какое-то время мы сидим в тишине. Замолкают фейерверки за окном, уступая место едва слышимым порывам ветра. Мир утопает в вязкой субстанции, не пропускающей потусторонних звуков. И я утопаю вместе с ним.
Подобно эмбриону в банке с формалином, не замечаю ничего вокруг. Только воспоминания отдают ударами ногтей по воспаленному мозгу, словно кто-то стучит по стеклу.
Я помню те времена, когда мы еще были счастливы. Помню наши походы по кафе и ресторанам, кинотеатры, теплые вечера на диване в обнимку, поездки к друзьям, прогулки под луной и встречи рассветов. Я это помню. Тогда все было иначе.
Не так, как сейчас.
Все было по-другому.
Дом, работа, семья. Жизнь бурлила грезами о завтрашнем дне, а теперь… будто плаваешь в вязком формалине заточенный в пространстве и времени, пытаешься жить дальше, но… выходит скверно.
– Анют, ты можешь сказать мне, что тогда произошло? Просто скажи… скажи, что именно я наговорил в тот вечер?
Она молча смотрит на меня, и я говорю.
– Я правда не помню.
– Зато я помню, – пустая чашка отправляется к горе грязной посуды в раковине, – и никогда не забуду.
Образ Курта Кобейна в моей голове вновь приставляет ружье к виску. Он внимательно следит за нашей беседой готовый в любой момент нажать на курок. Я прямо вижу, как дрожат его пальцы. Курт в нетерпении. Он ждет следующей реплики, и тогда я говорю.
– Ну и что… мы теперь никогда не будем вместе?
– Нет.
– Анют, ну пожалуйста…
– Можем остаться друзьями, но женой я быть не хочу.
И я сокрушенно качаю головой, едва нахожу в себе силы, чтобы улыбнуться. Смотрю на нее пьяными глазами, в которых больше тепла, чем огня в руках Прометея.
Курт Кобейн жмет на курок. Звучит выстрел и в сизой дымке от пороха проступают черты лежащего мертвого тела.
И тогда я говорю.
– Я все исправлю… я теперь знаю способ.
…4…
Весь следующий день занимает подготовка.
Я просыпаюсь и первым делом беру в руки смартфон. Экран загорается, когда я поднимаю его, дабы проверить пропущенные.
Никто не звонил.
Никто не писал.
Все по нолям.
И тогда я улыбаюсь.
Поднимаюсь с дивана, открываю расшатанные дверцы шкафа и покопавшись в пакетах с вещами, нахожу свой старый свадебный костюм. Идеальный наряд к предстоящему празднику.
Я надеваю его и подмигнув клоуну, что затаился в узорах штор, шагаю на кухню. Там встречаю мать, по обыкновению своему сидящую возле окна с бокалом красного полусладкого вина из пакетов. Она с удивлением смотрит на своего сына поверх очков в черной оправе.
– Доброе утро… чего это ты так вырядился?
Улыбка не спадает с моего лица. Я молча сажусь напротив нее на корточки, касаюсь маминых рук и глядя прямо в глаза говорю.
Я говорю.
– Сегодня праздник, мам… настоящий праздник.
– С Анютой что ль помирились?
Она выдает желаемое за действительное.
В ответ я улыбаюсь еще шире. Прошу подстричь меня, как много лет назад. Беру табурет и устраиваюсь в коридоре напротив зеркала. Мама залпом допивает вино, после чего бежит в зал доставать из комода старую кусачую машинку. Ту самую, которой «мучала» меня в детстве.
Белая простынь саваном укрывает свадебный костюм и холодные пальцы мамы ласково затыкают его кончики за воротник.
– Чтоб костюм не засыпать, – поясняет она.
Помню раньше кривился всякий раз, как машинка цепляла волосы, однако сейчас – сижу смирно, подобно статуе Будды с ниспадающей улыбкой на устах.
– Спасибо, что приютила.
– Да ладно, – отмахивается она, – главное, что у вас все наладилось.
Мама наклоняет мою голову, проводя машинкой по затылку, как в детстве – больно цепляет волосы, усмехается и говорит.
– А помнишь, как раньше стричься не хотел? Все кричал, что будешь Малининым с длинными волосами, помнишь?
И я говорю.
– Помню.
Я помню мы поехали в город с дочкой. Гуляли по парку, катались на аттракционах, ели мороженое, а потом зашли в первую попавшуюся парикмахерскую.
Моя дочь… она напоминала принцессу из сказок – этакую Рапунцель с длинными шелковистыми волосами, готовую в любой момент выпустить косу из окошка замка.
Я помню, что жена запрещала.
– Даже не думайте, – говорила она.
Помню, как капли мороженого падают в каталог и помню, что уговорил дочь на самую короткую стрижку – под мальчика.
Мне казалось это забавно…
По возвращению в памяти слезы жены, бережно укладывающей отстриженную косу дочери в коробку из-под обуви, которую хранит до сих пор. Я все это помню.
И вот сейчас сидя перед зеркалом, я гляжу на свой лысый череп и сдергивая саван укрывающий мой свадебный костюм, говорю.
– Спасибо, мама. Спасибо за все…
Накинув куртку, выхожу из дома.
Холод целует щеки, и я вдыхаю морозный воздух полной грудью, без опаски быть простуженным, нараспашку бреду в ближайший магазин, где покупаю бутылку дешевого армянского рома. Того самого пойла, который когда-то перечеркнул всю мою жизнь.
– Пакет брать будете?
Ответом служит все та же улыбка Будды.
– Не сегодня.
Не знаю, быть может без меня мир действительно станет лучше. В нем не будет этой несобранности, не будет этого моего вечного хаоса, разрушающего все на своем пути… безмерного гнева на фоне алкогольной дымки. Только улыбка жены и дочери.
Счастье для всех остальных…
Эта мысль давно сидит в моей голове, а в поисковике Яндекса то и дело мелькают такие запросы как: самоубийство – самый безболезненный способ ухода из жизни – петля Линча – висельная петля – эшафотный узел.
В рекомендациях же всплывает реклама психологической помощи и прочие никому не нужные вещи.
Впрочем… ничто уже не имеет значения.
Я стою на пороге магазина. Мимо проходит старуха в красном шерстяном платке. Тот самый гриф, умерший порядка десяти лет назад, и отныне кружащий вокруг нашего дома.
– Не холодно, касатик?
Я улыбаюсь этому грифу и поднимая только что откупоренную бутылку, делаю глоток.
– И вас с праздником!
Я режу город, сквозь сугробы ледоколом пробиваюсь к месту нашего первого свидания. Снег застилает глаза, бьет по щекам, хрустит под ногами, ветер обдает руки с прижатой к груди бутылкой, словно протестуя задуманному. Однако я не останавливаюсь. Подобно кораблю, идущему ко дну с расправленным парусом, придерживаюсь заданному курсу и двигаюсь вперед.
Улыбка Будды встречает прохожих. Кто-то улыбается в ответ, кто-то стягивает брови к переносице, провожая меня недобрым взглядом. Однако все эти люди лишь блеклые тени на фоне уходящей жизни. Их отношение ко мне не имеет никакого значения. И я продолжаю улыбаться. Я улыбаюсь и иду вперед.
Все исчезло, все пропито, упущено… и уже ничего не исправить.
Жизнь кончилась… я принял решение и не хочу быть обузой.
Сажусь на ту самую скамейку, с которой все начиналось. Залпом осушаю бутылку рома, после чего остекленевшими глазами гляжу перед собой – будто пронизывая пространство и время, вижу нашу свадьбу.
Середина июня. Солнце слепит так, что на снимках в нашем свадебном альбоме все присутствующие напоминают делегацию китайцев. Наш фотограф то и дело просит зажмуриться жениха и невесту – буквально на пару секунд.
– Три… два… один… открываем глазки!
Вспышка фотоаппарата.
Вокруг друзья и родственники. Мы стоим возле памятника Пушкину, ровно на том месте, где прошло наше первое свидание. Мы пьем шампанское из пластмассовых стаканчиков. Моя жена счастлива, она смеется, и я нежно обнимаю ее за талию.
– Люблю тебя больше соли, – говорю я.
И она улыбается в ответ, потому что помнит эту историю.
Я помню, что мы были в каком-то кафе…
Это был вечер. Другой год, но также середина лета. Жара только начала спадать, уступая место долгожданной прохладе. Мы сидели за столиком под открытым небом, ждали заказ и держась за руки, смотрели как медленно плывут розовые облака над нашими головами. Освещенные закатным солнцем, они напоминали нам пушистых слоников.
– Почему больше соли?
– А ты не знаешь этой сказки?
– Нет.
Я подаюсь вперед и говорю.
– У царя было три дочери, которых он очень любил. И царь хотел узнать, кто из них любит его больше. Он вызвал дочерей к себе и задал вопрос. Он спросил, насколько вы меня любите?
– А они?
– Первая сказала, что любит царя больше золота, больше всех драгоценных камней в мире. И царь был рад такому ответу.
– Так…
– Вторая дочь ответила, что любит правителя больше, чем все платья в мире, больше всех шелков и украшений.
– И царь был рад такому ответу?
– Да. И царь был рад такому ответу. А после пришла его третья, самая младшая дочь. Как ты меня любишь, спросил ее царь. И она ответила, что любит отца больше соли.
