Его рассказ прервало появление певицы Марго, вызвавшей всеобщий ажиотаж. Ночь продолжалась…
* * *
Пиршество было в самом разгаре, когда рядом с Шорохом вновь оказался Тиняков.
Шорох поинтересовался:
– Этот… Хлебников, так его зовут? Велимир? Он кажется человеком не от мира сего.
– Ха! Возможно, – усмехнулся Тиняков. – Но это не мешает ему припеваючи жить у Кульбина.
– А кто это?
– Сумасшедший доктор. Был врачом Главного штаба, вообще – действительный статский советник, жил не тужил, и вдруг его озарило, что жизнь его зря проходит. И стал поэтом и художником. Собирает вокруг себя живописцев и стихоплётов, как правило, бездарных. Вот он и есть истинный покровитель всех этих футуристов бездомных, а не Бурлюк ваш, – пьяно разоткровенничался Тиняков[24 - Николай Иванович Кульбин (1868–1917) – по профессии военный врач, врач Главного штаба, защитил диссертацию на степень доктора медицины. В то же время Н. И. Кульбин известен как художник, теоретик искусства, организатор и участник выставок «Импрессионисты» и «Современные течения в искусстве». Его картина «Солнечная ванна» (1916) хранится в Государственной Третьяковской галерее (Новая Третьяковка).].
– А эта очаровательная дама, Александра?
– Герций? Вы удивитесь, но она далеко не проста.
– Почему же удивлюсь? То, что она сложная натура, видно невооружённым взглядом.
– Вы правы. Александра Герций – не просто привлекательная женщина, но женщина, имеющая учёную степень, что, согласитесь, далеко не часто встречается.
– Соглашусь.
– Кроме того, весьма остроумная и обладающая безупречной репутацией, что встречается ещё реже, – добавил Тиняков.
Шорох окинул взглядом зал:
– А тут всегда так весело?
– Всегда. Но бывает гораздо веселее. Сегодня женщин маловато что-то, – отвлёкся он. – И Оцупа нет.
– Кто это?
– Фотограф. Если бы он пришёл, то все эти господа волшебным образом превратились бы из обычных пьяниц в настоящих литераторов с одухотворёнными лицами, на которых был бы ярко выражен наш самый важный вопрос: «Доколе?!»
Фотограф Оцуп так и не появился, зато появились весёлые женщины. Тиняков мгновенно встрепенулся и, продекламировав «Ах, розы! Соловьи! Под этой тающей луной пойдём с тобой гулять. Пусть рыцарь я, а ты простая…», тотчас же уединился с одной из них в кабинете. Но вскоре вышел, направившись прямо к Шороху.
– «Вена» – название непростое, – продолжил разговор Тиняков, опрокинув в рот содержимое рюмки с удовольствием настолько очевидным, что это увидели даже в тонких мирах. – Тут ведь, любезный Владимир Игоревич, морфинистов довольно много. Я это вам говорю как человеку, имевшему дело с такого рода людьми.
– С чего вы решили?
– А как же? Ла кукарача, ла кукарача, – пропел он мотив, – да, марихуана. Это Хлебников не понял, а я сразу. А вообще, даже объяснили бы ему – всё равно не понял бы. Специально не понял бы. Сказал бы – так это иван-да-марья наша! Но чем-то он мне нравится. Даже Бурлюк нравится. Вот Маяковский – нет. Подлец-человек. Но далеко пойдёт. Впрочем, и я подлец. Что тут говорить? Только не такой, как они! – Тиняков стукнул кулаком по столу, а затем неожиданно спросил:
– Почему он сказал, что вы моря и океаны?
– Континенты и моря, – поправил Шорох. – Я ведь моряк. Кавторанг. Капитан второго ранга.
– Вот как? – поразился Тиняков. Глаза его загорелись. – Я даже и не подумал бы. И что, у нашего правительства есть дела в Мексике?
– Нет, – покачал головой Шорох.
– Понимаю, – кивнул Тиняков, хитро подмигнув.
– Это Александр Блок? – спросил Шорох, показывая глазами на высокого и кудрявого астеника, зашедшего в зал.
– Нет. Блок сюда не ходит. Он любит всякие злачные места на Васильевском острове. Там ищет вдохновенье. Он же, вопреки мнению публики, считает себя не мистиком, а хулиганом.
– Надо же. А по стихам не скажешь.
– По стихам вообще мало что можно сказать.
– Разве? Мне кажется, что они как отпечатки пальцев. Вот Брюсов – очень экзальтированный.
– Когда под кокаином. А под кокаином он всегда, – сказал Тиняков и налил водки себе и Шороху.
– А вы, Александр, – улыбнулся Шорох, – явно любитель русской и беленькой?
– Вы про даму, с которой я ушёл? – вдруг Тиняков стал совершенно грустный. – Нет. Я любитель водки. Да, конечно, и женщин.
Тут его глаза неожиданно протрезвели.
– Кавторанг?
– Да, – кивнул Шорох. – Но я не хочу о себе. Мне интересен мир столичной богемы.
– Кто именно? – театрально взмахнул рукой Тиняков.
– Вот тот же Брюсов.
– Во-первых, он не столичная богема. Он москвич.
– Вот как?
– Так точно, господин кавторанг.
– Не родственник Брюса? – пошутил Шорох.
– Предсказателя[25 - Речь идёт о Якове Вилимовиче Брюсе – государственном деятеле, дипломате, инженере, математике и астрономе, сподвижнике Петра I. Стал известен своими предсказаниями, в частности, на 1917 год Брюс предсказал «кровопролитную войну между просвещёнными народами».]? Нет. Вот Хлебников и Бурлюк мне нравятся тут, – продолжал пьяно признаваться Тиняков. – Да только стихи у них, простите – говно. На одном эпатаже далеко не уедешь… А Брюсов, похоже, совсем надрался. Видел его в телефонной комнате – стоит и слушает там что-то. Глаза закатил, ногой дрыгает. Того и гляди пена изо рта пойдёт. Точно взбесился. Я уже уходил, как он догнал меня и сказал, что говорил с Богом только что. И от Бога сияние исходит.
– Простите, мой друг, – сказал Шорох, вставая, – я вынужден вас покинуть.
Зайдя в абсолютно пустую уборную, он с интересом посмотрел на настенный узор. Причудливые линии пересекались и сплетались, словно змеи Кетцалькоатля[26 - Кетцалькоатль, или Кетцаль-змей («оперённый змей») – одно из главных божеств индейцев Центральной Америки, в частности, ацтеков. «Добрый» бог, помощник людей, открывший им немало наук. Например, ему приписывают создание календаря.].
Внезапно он почувствовал, что не один в кабинке. Кто-то был за его спиной. И, казалось, не собирался уходить.
Это было настолько неожиданно, что поток мысли – а думал он о том, что любой творец в ответе за то, что создаёт, – внезапно иссяк.
– Ту, ту, ту, – сказал кто-то сзади.
И тут же его ударили. Удар был сильный. Явно чем-то металлическим. Но то ли бивший был физически слабым, то ли морально неуверенным, так что Шорох не потерял сознание, а только лишь качнулся вперёд. Тут же последовал ещё один удар.
Этот второй удар был сильнее. В голове Шороха помутилось. Он попытался развернуться в тесной кабинке, но напавший обхватил его сзади и просунул руку под горло. Шорох почувствовал запах табака. «Герцеговина Флор», – неожиданно мелькнуло в его голове.
Он резко ударил локтем назад. Нападавший охнул. Шорох начал разворачиваться. Усы, бородка. Маска. Шорох уже протянул руку, чтобы сорвать её…
И тут напавший резко кинулся вперёд и укусил его за шею.
Острая боль пронзила Шороха. И всё померкло.
– Что с вами? – Велимир Хлебников бросился к Владимиру Шороху.
Тот зашёл в зал с несколько ошарашенным взглядом.
– Ничего, – сказал он Хлебникову. – Душно. Мне надо просто немного отдохнуть.
Он сел у стены, осторожно трогая шею и пытаясь прийти в себя.
Осмотрелся, внимательно изучая всех собравшихся. Вот Куприн. Он так и представил, как жена запирает того в доме, чтобы он дописал «Поединок», иначе она откажет ему в интимных удовольствиях. Вот Шаляпин поёт «Соловья» Алябьева, смешно открывая рот, вот…
Тут он понял, что мексиканского медальона на нём нет. Значит тот, кто напал на него в уборной, охотился именно за медальоном.
Шороху стало смешно. Медальону цена пусть и не копейки, но и не баснословные деньги. Стоило ли так рисковать?
Но…
– Господин Квашневский, – Хлебников тряс руку Квашневскому-Лихтенштейну, – ваш друг…
– Что «мой друг»? – повернулся скотопромышленник.
– Ваш друг, господин Шорох, кажется, умирает…
– Этого не может быть, – быстро встал Квашневский-Лихтенштейн. – Мои друзья не могут умереть. Вы что-то напутали.
– Пойдёмте, прошу!
