Усадьба у края болот
Марина Иванова
В час, когда солнце тонет в болоте и мутная вода окрашивается багрянцем, в час, когда замирает всё живое, а от трясины поднимается туман, выходят из небытия лошади. Они идут по водной глади, не касаясь её копытами, они светятся алым, они завораживающе красивы и грациозны, но они же предвещают беду. Дурная слава быстра и сурова, и вот уже сложены легенды о здешних местах, но правдивы ли они? Это предстоит выяснить. Не по воле своей, а по стечению обстоятельств, отправляется в усадьбу, построенную у самого края болота, компания молодых людей.
Марина Иванова
Усадьба у края болот
Глава 1
Савелий продрог. Он редко мёрз, но сегодня неестественный холод пробирал его до костей. Отчего бы? Ведь день, хоть и осенний стоит, но тёплый и тихий, безветренный, разве что сыро и туманная взвесь висит над землёй, лезет под одежду, оседает на волосах, выхолаживает, прогоняя остатки тепла. Уж лучше бы дождь прошёл что ли, но нет, небо свинцовое висит прямо над головой тяжёлым переполненным мешком, с самой зари грозит прохудиться, но дождём не проливается, а вездесущая хмарь так и лезет под одежду, пропитывая её влагой.
Ну да ничего. Авось, не околеет совсем уж, не в лесу, всё ж-таки, жильё кругом, люди, глядишь, ежели не сложится в усадьбе, в деревню вернётся, там может приютит кто, на ночёвку, хоть на сеновал пустит, хоть в хлев, привычный он, всяко бывало в жизни его бродячей. Главное, что цели своего пути достиг, пришёл туда, куда стремился. Что же дальше? Как сложится?
Савелий озирался, хмурясь и неодобрительно качая головой. Ему определённо не нравилось это место. Шёл в усадьбу, а попал… да разве ж усадьба это? Нет, дом большой, спору нет, и, наверное, когда-то красивым был, но как же запущено всё! Облезлые стены со вздувшейся краской, облупившиеся колонны, ступени у входа такие, что в потёмках всяко лучше не ходить, зашибиться можно. Верно, когда-то знавала усадьба времена богатые и успешные, дом с размахом выстроен, с любовью, на века. Да минули те времена, обнищала усадьба, дом уныло таращится на путника тёмными окнами, мокнет под хмарью неухоженный парк, чернеют хилые деревья и только флигель, с такими же облупившимися стенами, как и особняк, чуть отличается выкрашенным в ярко-алый цвет крыльцом. А ещё удивило, что ни одной души на территории усадьбы не встретил Савелий – ни служки, ни мальчишки-подмастерья – никого. И спросить-то не у кого, куда ему путь держать, к кому с поклоном идти.
При здравом размышлении, Савелий направился к яркому крыльцу флигеля. Во флигеле, как правило, селили прислугу, стало быть, управляющего искать именно там нужно. Крыльцо деревянное, новенькое, ещё деревом да свежей краской пахнет, видать, старое в негодность пришло, обновили, прокопчённый фонарь над входной дверью болтается, скрипит, хоть и безветренно нынче, скамейка стоит возле стены флигеля, рассохшаяся, старая и покосившаяся. Ох и странное место!
Ступенька скрипнула протяжно под тяжёлым шагом Савелия, застонала, словно пожаловалась, путник лишь головой качнул: коли так небрежно господа хозяйство ведут, как же с людьми обращаются? Того хуже?
На стук, держа в руке зажжённую лампаду, вышел из дома мужик. Росту невысокого, но крепкий, широкоплечий, одетый добротно, с аккуратно подстриженной бородой – Савелию одного взгляда хватило, чтобы признать в нём управляющего. Подивился, что тот с лампадой вышел, ведь мгла не легла ещё, хоть и сумерки, а видать всё, но ничем удивления не выказал, ни взглядом, ни жестом, лишь поклонился слегка, с достоинством, неторопливо, поздоровался:
– Мира в твой дом!
– И тебе, прохожий человек, мира! – внимательно разглядывая его, нехотя отозвался управляющий и бросил настороженный взгляд по сторонам, быстро оглядев пустой двор. – Заплутал никак или же надобность какая к нам привела?
– Слыхал я, в усадьбу мастеровых нанимают?
И снова оглядел путника управляющий. Внимательно так оглядел, с опаской даже, словно сомневался, стоит ли вообще разговаривать с прохожим, может, лучше прогнать со двора? Он задумчиво почесал нос, сдвинул картуз на затылок, вздохнул, вернул головной убор на место и проворчал по-стариковски:
– Да кто ж, мил человек, после захода солнца на работу подряжается? Ты поутру приходи.
– А по мне всё одно – что после захода, что на рассвете. Как добрался, так и в дверь постучал. А уж решать тебе, как поступишь. Коли путь укажешь – уйду, да только не разбрасывался бы ты мастеровыми, прогадаешь.
– Ну добро! – поразмыслив, решился управляющий. – В дом на ночь не пущу, уж не обессудь. Не ведаю я, что за лихо лесное на закате в дверь постучало, о работе же утром толк вести будем. На сеновал провожу… – он приоткрыл дверь, из дома потянуло вожделенным теплом и дразнящим духом еды. Савелий потянул носом воздух, вздохнул. – Митька! – крикнул управляющий, – Снедь какую ни есть собери, да на сеновал снеси. Гость у нас… – плотно закрыл дверь, – Ну пойдём, мил человек, покажу, где ночь скоротаешь.
Савелий, подтянув лямки заплечного мешка, молча шагнул за ним. Не погнали за ворота, и то добро! Да ещё и накормят… Сегодня повезло ему. Ну а о работе толковать да знакомиться и верно лучше по свету.
– Ты обиды-то не держи, – говорил управляющий, пока шли они лесом куда-то за усадьбу, – Места здесь лихие, всякое случается, – и спохватился, сообразив, что лишнего сболтнул. А ну как, повернётся чужак и уйдёт, напугавшись местных сказок, – Каким ремеслом владеешь, мастер?
– А какое требуется, тем и владею, – спокойно отозвался Савелий. Не из пугливых он, да и о легендах здешних наслышан, – Столярное дело знаю, кузнечное, за живностью ходить могу, а ежели необходимость возникнет, так и стряпать обучен.
– Вот это лишнее, – добродушно рассмеялся собеседник, – Жинка моя, да дочерь старшая в барском доме стряпают. Ты у них дело-то не забирай! – погрозил пальцем он и толкнул дверь, ведущую на сеновал. – Устраивайся, путник. Повечерять тебе принесут, а толковать по утру станем. Нынче одно скажу, работы в имении много, а работников мало.
– Отчего же так? – не проявляя особого интереса, спросил Савелий. Знал, конечно, отчего, но от местного услышать хотел.
– Отчего… – тот задумался, снова почесал нос, поплотнее запахнул кожух, видать и его сырость донимала. Его ещё больше, скорее всего, он из тёплого дома вынырнул, от жарко натопленной печи, а не шёл весь день по слякоти, сбивая ноги в кровь, не мок под осенней взвесью. – Устраивайся, – не ответив, повторил он. – Всё завтра.
Скрипнув, приоткрылась дверь, внутрь осторожно проникла вихрастая голова мальчишки-подростка, завертелась из стороны в сторону, выискивая позднего гостя. Вот остановился на Савелии любопытный взгляд, мальчишка, вздохнув, протиснулся на сеновал, приблизился, скрывая стеснение и неуверенность, стараясь двигаться степенно, по-мужицки, поставил на пол узелок.
– Вот! Всё принёс… – и не выдержал прямого взгляда пришлого мужика, юркнул за спину управляющего. Видать нечасто в имение путники заходят, раз новые лица и пугают, и разжигают такое жгучее любопытство. Что ж, всё так, как и рассказывали Савелию знающие люди. Пока всё так, вот коли примут его в услужение, тогда и оглядится, проверит, что истина в местных сказаниях, а что досужие домыслы.
Управляющий вдруг заторопился, бросив настороженный взгляд за дверь. Там, за дверью сгущалась тьма и показалось… Нет, должно быть, просто показалось, тьма была живой, клубилась, дышала, выжидая своего часа… Савелий, отгоняя морок, потряс головой. Показалось. Просто показалось.
– Прости, мил человек, свет тебе не оставлю, не обессудь, сеновал всё ж таки… вспыхнет, огня не уймёшь. Да и нам назад до дому идти, – торопливо и сбивчиво говорил он, а сам всё подталкивал к выходу упирающегося мальчишку, вот вытолкал, выскользнул следом сам, затворил ворота, вставил в щеколды тяжелую балку, надёжно запирая непрошенного гостя на сеновале. Савелий подошёл к крохотному окошечку, выглянул, успел заметить в сгустившихся сумерках, как быстро, почти бегом, удаляются мужчина и мальчишка. Отец с сыном, подумалось вдруг, стоило заметить, как оберегает управляющий мальчика, подхватывает, стоит тому запнуться, тянет за собой, освещает ему тропу лампадой. Чего же так боятся они? Плутать в усадьбе негде, не опустилась ещё на неё непроглядная осенняя тьма, да и места ими вдоль и поперёк исхожены, так чего боятся?
Отойдя от окна, Савелий принялся за трапезу. Есть в потёмках удовольствие то ещё, но ложиться спать с пустым брюхом куда хуже. Ничего. Он привычный.
Новый день не в пример вчерашнему выдался ярким и солнечным. Утро раскрасило небо синим и голубым, солнце, будто извиняясь за скупое тепло, щедро распыляло на притихший парк золото, но не вышло у погожего, богатого на краски денька, оживить старую усадьбу. Ещё более запущенной и неприглядной казалась она на контрасте, унылой и… умирающей. И не только внешне таковой казалась, но и внутренние ощущения сходными были. На погосте и то спокойнее, света и жизни больше. Отчего так?
Савелий вздохнул, оглядевшись. Плохо. Очень плохо всё. Не от того усадьба хиреет, что ухаживать за ней некому, на то другие причины имеются, а какие – бог весть, так сходу и не определить.
Вчера, по тёмному, управляющий не представился и Савелия имя не спрашивал, сегодня же утро начал с того, что назвался.
– Здравия тебе, мил человек! – улыбнулся он, выпуская с сеновала гостя, – Я, да ты уж понял верно, управляющий в имении, звать меня Кузьма Петрович. Но мы по-простому привыкли, Кузьмой кличут. Тебя как величать?
– Савелий Лукич я. Савелий. О работе потолковать хочу, Кузьма. Берёшь меня?
– Отчего же не взять? Мастеровые нынче ох как нужны, сам видишь… – он обвёл рукой владения, вздохнул, как показалось Савелию, обречённо, – Ты, знать, подумал, что обнищал барин наш? Подумал… – сам на свой вопрос ответил он, – Все так думают.
– А это не так?
– Да не… Что ни год починяем всё, а к другому лету, будто и не чинили, всё возвращается к прежнему виду.
– Это как так? – усмехнулся, больше для вида, Савелий. Ему ли не знать, и не такое бывает, когда на худой земле постройки возводить начинают.
Кузьма снова вздохнул, отвернулся с досадой.
– А вот не скажу я тебе, отчего так. Принимай, как есть. Спрошу, а ты сам решай. Пойдёшь в мастеровые? Жалованьем барин не обидит, да только работы в именье невпроворот, покуда одно починишь, другое чинить пора.
– Пойду, Кузьма. Не боюсь я работы, – ровно ответил Савелий, подивившись, что не расспросил Кузьма ничего о нём. Кто таков, да откуда? Да у кого прежде служил? Ни единого лишнего вопроса не задал.
– Ну добро. Пойдём в людскую, покормлю, затем покажу, где жить станешь. А там и барину тебя представлю.
– Не в общий дом поселишь?
– Нет, Савелий. Там у речки изба да мастерские рядом с ней, как раз кузня имеется, там и поселишься. Ну а столоваться со всеми вместе станешь. Согласен?
– Так даже лучше, – кивнул, подтверждая согласие Савелий.
На границе усадьбы дела обстояли и того хуже. Русло полноводной некогда реки, пересохло, от широкой реки остался лишь ручей, бегущий по камням, но и ему недолго осталось, год-два и иссякнет, а за рекой, за подвесным мостом, за ветхой избушкой и двумя такими же ветхими пристройками к ней, начинался лес. Хотя нет, и леса как такового не было, подул ветер в лицо, принёс с собой запах болота.
– Болото? – удивился Савелий, окидывая внимательным взором места, где предстоит жить и работать. – Как так? Разве можно было строить усадьбу у самого края топи?
– Болото… – подтвердил Кузьма, не скрывая от мастерового досады, – Да только не усадьбу у болота строили, а болото к усадьбе подбиралось.
– Скажи, управляющий, а так бывает?
– Сам бы не поверил, коли своими глазами увидеть не довелось. Я уж, почитай, боле тридцати годков в усадьбе живу. Сначала родители служили, а я-мальчишка, на побегушках, да заметил старый хозяин, что умён шибко, грамоте меня обучать начал. Меня да сынка своего… Хороший барин был, да сгинул рано. И всё болото! Оно проклятущее много кого забрало, и всё не насытится никак, всё ему неймётся!
– Ты, Кузьма, о болоте, как о живом говоришь, как о чудище каком…
– Так и есть! О чудище! Да ты, Савелий, и сам поймёшь, как обживёшься малость. Да только, верно, живое оно. Пугает, морок наводит, тропки сбивает, заводя людей в самую топь. Сколько народу сгинуло через него – не счесть! И наши, и деревенские. Думаешь, много охотников служить в усадьбе? Ан нет! Боятся все, даже высокое жалование и полный пансион деревенский люд не прельщают. Страшно.
– А ты почему ещё здесь, коли тоже боишься?
– Привык. – Улыбнувшись, Кузьма пожал плечами. – Я ж с измальства у болота живу. Притерпелся. Да и как барина брошу? Ему одному не управиться. Усадьба, семья… Сынков у него двое, жинка на сносях, барыня наша светлая… Почитай уж, вот-вот разрешиться от бремени должна.
Савелий кивнул. Видел он мельком барыню, когда мимо усадьбы проходили. Действительно тяжёлая, действительно вот-вот разродиться должна. Да сумеет ли? Сомневался Савелий. Уж больно выглядит скверно. Отёчная, синяки под глазами чернющие, а сама бледная, будто смерть, губы белые, потрескавшиеся, а вокруг рта синева ореолом, и только на щеках горит лихорадочный румянец, нездоровый румянец. А ещё видел Савелий, что за её спиной тень поднимается. Да не её тень, лик смерти помаленьку проявляется. С каждым днём он всё явственней и чётче становиться будет, и когда обретёт границы, тогда и беда явится, не заставит себя ждать.
Может ли кто-нибудь вмешаться, смерть от барыни отогнать? Пожалуй, Савелий мог бы попробовать, приходилось ему в схватку со смертью вступать, да только кто он? Мастеровой. Служка без роду, без племени. Кто ж ему дозволение даст, кто ж поверит? Как водится, вызовут хозяева лекаря из деревни, дабы разрешиться от бремени барыне помог, а то и не доктора вовсе, а повитуху, и невдомёк им, что зло отогнать ни лекарь, ни повитуха не смогут. Дурное место здесь, проклятая земля, злом и кровью пропитанная, и многие годы пройдут, прежде чем она очиститься сможет. А то и вовсе не очистится. Зря что ли болота едва ли не к порогу подступили? Не живёт зверьё в лесу, не поют птицы, даже грибы не растут, лишь поганки да мухоморы заполонили лес, а людям всё нипочём, строят дома, селятся, а потом на судьбинушку сетовать начинают, долю свою горькую оплакивать…
– Ты, Кузьма, знаешь, что стряслось на этой земле? Отчего болото к людям пошло?
– Как не знать? Давно это было, от дедов и прадедов ту историю слыхали все, кто в деревнях ближних живёт. Да и в дальних, вестимо, тоже слыхали.
– Расскажешь?
– Расскажу, Савелий. Но позже. Сейчас заселяйся. Сегодня отдыхай с дороги, ну а завтра службу нести начинай. Задание с вечера дам.
– Как скажешь, – ответил мастер.
– Вечерять в людскую приходи. И ещё… Опосля заката лучше из дома не выходить и дверь в избу никому не открывать. Кто знает, какая нечисть с болота поднимется или из леса приползёт…
Савелий хмыкнул. Боится управляющий, чего-то сильно боится. Надобно разузнать, что же в этих краях происходит, а там и подумать можно, как зло искоренить, жизнь земле вернуть, она в усадьбе теплится едва-едва.
Открыв дверь, Савелий замер, не решаясь зайти. Избушка оказалась совсем крохотной. Пространство было разделено печью, занимающей центр избы. По одну сторону от печи стояла грубо сколоченная кровать, с другой стол и набитые прямо на бревенчатую стену полки – вот и всё, что досталось ему по воле судьбы. Сыро было в избушке и грязно, запах плесени, казалось, въелся в стены и никакой уборкой от него не избавиться, никаким проветриванием. Да и какое же тут проветривание, когда едва ли не во дворе болото раскинулось? Что ж… Не стал унывать Савелий, принёс дрова из поленницы за избой, растопил печь, вынес на просушку во двор тюфяк, притащил воды из ручья, за уборку принялся, раздобыв в мастерской ветошь. Не бог весть какое жильё, но хоть крыша над головой, зимой без неё никак.
Глава 2
– Молодые люди, разрешите отдохнуть у вашего костра…
Голос принадлежал человеку старому, звучал хрипло и надтреснуто. У Вани защемило сердце, так сильно отозвался в памяти этот голос, такой похожий на бабушкин и в тоже время совершенно незнакомый ему. Он поспешно обернулся, но ещё прежде, не видя человека, стоявшего за спиной, отозвался радушно:
– Конечно присаживайтесь!
Бабушка оказалась совсем старой, такой уставшей и жалкой, что Ваня тут же подскочил с бревна, принялся помогать ей стаскивать с плеч тяжёлый рюкзак.
– Что же вы, бабушка, так поздно по лесу ходите? Скоро сумерки, а до ближайшего жилья отсюда идти и идти, – пристраивая её пожитки возле бревна и помогая устроиться, спрашивал он.
– Травки я собирала, да увлеклась, далеко от дома отошла. Думала до темна успеть, да не выходит. Устала…
– Так отдыхайте. Я сейчас!
К ним, привлечённый внезапным вторжением, шёл директор фирмы Артур. Он уже хорошо отметил десятилетие компании, несмотря на то, что компания заехала на базу всего пару часов назад, и теперь явно намеревался учинить разборки старушке. Он мог! Человек резкий, порывистый, слова его часто бежали впереди разума, кто хорошо его знал, давно внимание обращать перестали, многие же считали шефа тираном и деспотом. И неважно, что за вспышки собственного необузданного гнева он извинялся хорошей прибавкой к зарплате, многие не готовы были терпеть унижения и недолюбливали начальника, но платил он хорошо, очень хорошо, люди держались за рабочие места, не уходили.
Ваня успел перехватить хмельного начальника, заговорил ему зубы, отвлекая внимание на кого-то другого, увёл его подальше от костра, сбагрил кому-то из сотрудников для беседы, а сам вернулся, прихватив со стола одноразовую посуду. Зачерпнул из котелка гречки с тушёнкой и овощами, протянул тарелку бабушке.
– Подкрепитесь.
Она взяла угощение, ложку, подняла голову и внимательно посмотрела на парня, стоявшего перед ней.
– Благодарствую, внучок.
Взгляд её, на удивление ясный и зоркий, в самую душу Ване проник, тот на мгновение дышать перестал и сердце стукнуло невпопад, показалось, что просканировали его, всю подноготную наружу вытащили, всё самое сокровенное, что от окружающих тщательно скрывал.
– Хороший ты парень, – опустив голову, тихо проговорила старушка, – Добрый и отзывчивый, по нынешним временам это редкие качества.
– Да обычный, – засмущавшись, пожал плечами Ваня. – Как все…
– Лукавишь, мальчик. Знаешь же сам, что другой. И таишься от всех, это правильно.
– О чём вы? – Ваня опешил. Да, показалось ему, что старуха видит куда больше, чем окружающие, но она словесно подтвердила его догадку, тут уж не отвертишься.
– Сам знаешь, о чём.
Он не ответил, постарался уйти от скользкой темы, увести разговор в другое русло.
