В тот день все взрослые за столом баловали маленького Лешку и подкладывали ему вкусности. А, когда дело дошло до чаепития, мама достала мою коробку конфет, принесенную на Новый год дедом Морозом, и предложила всем угощаться.
В глубине души я возмутилась этим поступком. Но молча следила за тем, чтобы конфеты остались на месте.
Баба Вера обычно приходила к нам в гости со своей маленькой собачкой Плюшей. Это был бежевый кудрявый кокер-спаниель, которому ничего нельзя было есть, кроме специального корма. Но песик, при этом, был очень милым попрошайкой, всегда клал мордочку на колени и умоляюще глядел на любого, кто сидел за столом.
Глупый Лешка никогда не мог устоять перед этим взглядом, и совал собаке колбасу, хоть и знал о последствиях. Поэтому, ближе к концу вечера мы услышали, как маленькая Плюша в очередной раз пускает слюни на ковер, и сбежались, чтобы ее пожалеть.
Когда я вернулась в комнату после грустно-забавного зрелища, я увидела такую картину: баба Вера, держа в руках целую горсть моих конфет, пыталась запихнуть их Лешке в карман. А в моей новогодней коробке осталась всего лишь одна конфета.
– Эй, – не удержалась я, – это мои конфеты!
В комнату вернулись взрослые, и баба Вера с наигранным удивлением смотрела на меня.
– Положи обратно, – сказала я Лешке, и указала пальцем на коробку.
Глупый Лешка достал из кармана конфеты и смотрел то на меня, то на свою бабушку, не зная, что предпринять.
– Это что за жадная девочка у вас растет! – возмутилась баба Вера, глядя на мою маму. – Нельзя быть такой жадиной!
– Конечно, жадная, – сказала мама, строго посмотрев на бабу Веру. – Вы же ее провоцируете!
Я подумала, что злюсь очень даже вовремя. Забрать тайком почти все конфеты – ну, это же просто нечестно!
– Вообще-то, – воскликнула баба Вера, – с гостями надо делиться, гостей принято угощать. А вы сейчас воспитываете жадину!
Баба Вера скрестила руки на груди и даже не смотрела на меня.
– Мы гостей, конечно, угостим, – сказала мама, – но все вкусное в нашем доме принято делить пополам.
И она забрала у застывшего Лешки горсть конфет. И стала каждому сидящему за столом давать по конфете. А оставшиеся – закинула обратно в новогоднюю коробку и сказала:
– Ну, вот, теперь всем приятно.
Но баба Вера встала из-за стола, схватила Лешку подмышку и вскричала:
– Ну, и забирайте свои конфеты! Что у нас своих что ли нет? А мы к вам в гости больше ни ногой!
Собралась, и громко хлопнув дверью, выскочила вместе с Лешкой в подъезд.
– Надо, чтобы дети сами решали такие вопросы, – покачал головой папа, когда все стихло.
– Дели пополам, ладно? – посмотрела на меня мама. – Если есть возможность, всегда нужно делиться. Это очень приятно.
Я посмотрела на нее и кивнула. Но ничего приятного в том, что только что произошло, не увидела. А потому, посчитала эту идею слегка сомнительной.
Лешка все-таки пришел снова к нам в гости, примерно через полгода. Были летние каникулы, и его не с кем было оставить дома. А потому баба Вера завела его к нам, коротко поблагодарила и вышла. Маме она оставила одну маленькую шоколадку.
– Это вам на всех, – сказала она.
Мама молча приняла дар. А я, помня про ее наставление, достала из школьного пенала линейку. И мы с Лешкой принялись вместе отмерять, где будет ровно половина.
Шоколадка была восемь с половиной сантиметров в длину, и ровно не резалась. Поэтому, раскрошив почти целую дольку ножом, мы съели столько, сколько каждый успел. И остались очень довольны.
Потом родители достали домино, и мы принялись все вместе играть. Но Лешка шепотом сказал мне:
– У меня есть еще одна шоколадка. Бабушка дала мне еще одну. Хочешь? – он весело глянул на меня. И вытащил край большой шоколадки из кармана.
Мне стало так приятно, что тоже захотелось ему что-нибудь предложить:
– А у нас есть арбуз и целая связка бананов, – выпалила я. – Пошли!
Радостные, мы выложили все наши сокровища на стол. И стали за обе щеки уплетать арбуз, бананы и шоколад.
И было совсем не жалко. А очень даже приятно. Как и говорила мама.
Кстати, я потом заметила, что когда ты с кем-то делишься, другой человек непременно отвечает тебе взаимностью. На свете очень мало людей, которые не получают удовольствия от того, что делятся чем-то.
Скорее наоборот: получается так, что тебе очень приятно делиться. И при этом в ответ ты получаешь еще больше.
ПЛАКСА
В моем классе была очень злая девочка Люська. Я даже Люсей ее назвать не могу. Люська и все.
Она всегда тянула руку, чтобы рассказать учительнице, кто списал домашку, кто на самом деле не болеет, и кто проскочил в школу без сменки. А еще, сама обзывала всех, а потом говорила, будто бы это ее обидели.
Люська была внучкой директора школы, и все учителя ее очень любили. А Зоя Степановна, наша классная руководительница, всегда хвалила и ставила в пример.
Но мы не знали никого злее Люськи на всем белом свете. И никто не хотел с ней дружить.
Как-то раз зимой я так долго переодевалась, что опоздала на первый урок. И меня посадили вместе с Люськой, которая обычно сидела одна.
Училась она хорошо, а я – не очень. Но знала, что маму всегда радуют мои отличные отметки. Поэтому, когда учительница начала диктовать слова под запись, осторожно скосила взгляд в сторону люськиной тетрадки. И разборчиво и уверенно переписала все, что там увидела.
Тетради с оценками должны были раздать через несколько дней. И почти всю неделю я ходила в радостном предвкушении того, как мама будет рада моей пятерке. И как с папой мы поедем в цирк, станем есть мороженое и сладкую вату. А еще он непременно покатает меня на спине.
Когда раздали тетрадки, я с нетерпением стала перелистывать страницы в надежде увидеть заветную оценку. Но когда открыла последний исписанный лист – в ужасе замерла. Двойка. У меня была двойка.
Как это возможно? Неужели Люська не такая уж и умная? Я так растерялась, что несколько минут не могла шелохнуться. Но на перемене, когда почти все вышли из класса, я подошла к люськиной парте и аккуратно достала ее тетрадь.
Большими буквами в ней было написано: «Молодец!», и стояла пять.
Неужели я списала у нее не то? Я принесла свою тетрадь и нервно стала сверять каждое слово. Все до последней буквы в наших тетрадях совпадало. И даже почерк был похож. А оценки – разные…
Зоя Степановна застукала меня, подходя к своему столу:
– Ксюша?
Я повернулась к ней, и руки мои дрожали:
– Зоя Степановна, – сказала я слегка нервным голосом, – почему у меня двойка? А у Люси – пять? Все ведь одинаково.
Она нахмурила брови:
– Потому что, Ксюша, каждый получает то, что заслужил. Например, вранье стоит два балла.
Меня будто обожгли ее слова. Стало жутко стыдно, неловко, страшно и захотелось убежать. Слезы полились градом на обе тетради.
– Нечего тут плакать, – строго сказала она. – Иди за парту.
Прозвенел звонок на урок. Люська зашла в класс и увидела свою мокрую тетрадь, а потом и краснощекую меня, сидящую через две парты:
– Ты что сделала? Фууу, плакса! – крикнула она и кинула в меня карандашом.
– Плакса, плакса, – вскрикнуло еще несколько смеющихся детских голосов, и я перестала плакать.
Больше я плакать не буду никогда, – подумала я. – И общаться с противной Люськой – тоже.
Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме про двойку. Просто сидела и злилась. Но не плакала.
Не плакала, даже когда сломала любимую кружку. И даже когда вечером упала с санок в сугроб и сильно ушибла колено.
Мама склонилась надо мной, отряхивая снег и пытаясь меня поднять:
– Очень больно? – спросила она. – Давай подую.
– Не надо, – отстранила я ее. – У меня все в порядке. Я не плачу.
– И очень странно, – почему-то развеселившись, сказала она. – Я вот всегда плачу. Особенно когда так больно падаю, еще и лицом в сугроб.
– А я – никогда, – нахмурилась я.
Мама засмеялась:
– Ну, и зря. Если все держать в себе, жизнь будет очень тяжелой.
– Почему это? – удивилась я, но не сдавала своих упрямых позиций.
– Потому что у нас очень много чувств внутри, – улыбнулась она, – и они никуда не исчезают. Они в нас копятся, а когда их становится слишком много – давят. Поэтому плакать – не плохо.
Я залезла обратно на санки. Идти до дома самой было больно.
– Даже наоборот, – мама положила мне на ноги одеяло. – Слезы помогают нам справиться с любой ситуацией, сбросить стресс. Поплачешь, и сразу легче. Поэтому, когда больно и хочется плакать – надо плакать.
– Надо? – спросила я, глядя им в спину.
Папа вез меня домой по заснеженной улице.
– А почему бы и нет? – поддержал он. – Я тоже иногда плачу. Особенно когда смотрю с мамой грустные фильмы.
– И ты тоже? – не поверила я. – Вообще-то, мужчины не плачут!
