бери жизнь мою! Путь варяга и грека.
И кровь мою! Кров с теплотою ночлега.
…А нынче меня заказали – подруге.
И деньги она приняла – о, довольно ль? —
серебряных, звонких монет: курс Иудин,
один к тридцати! Не заплакать бы. Коль я
на мушке прицела, где пальчик смозолен.
День Судный.
Мы были с тобой молодыми, нам можно
смеяться, грустить, пить вино на скамейке.
А нынче меня заказали! В прихожей
затылком твой взгляд ощущаю. А всё же,
подумай.
А ну их?
Давай-ка скоренько
с тобой отмотаем обратно, как было.
…Ты целишься. В грудь. Ни в висок, ни в затылок.
О, нет, ни ножом. Ни винтовкой. Ни танком.
Ты целишься словом: не цельным – подранком,
ни фразой, а малым ребёнком, младенцем.
Да ты сочинять разучилась всем сердцем!
Кричу тебе вновь через насты, заструги:
бери жизнь мою. Кровь. Бери всё, что хочешь
до этих родильных, крестильных сорочек,
до кожицы в цыпках, заплатках в цветочек.
Но нет. Я заказана нынче подруге…
Не страшно мне! Нет. Не угрюмо!
Порочно…
Мне душно. Мне воздуха нет!
Не в кольчуге,
не в латах я. Даже не в бронежилете.
Открыта. Разверста.
…ты деньги в конверте
считаешь.
О, нет, не случились, чтобы сбила машина,
я б тут же в больницу к тебе, мол, спасите!
О, нет, не предай тебя лучший мужчина.
Была бы тебе я – жилетка и китель,
фуфайка, платок, пенье крохи-пичуги!
…Сегодня меня заказали подруге!
И тут я поняла в чём дело: в жадности. В скупердяйстве. Мелочности. И копеечности. Ибо своё – оно и есть своё. И не пахнет. А у меня пахнет. Вот для неё просто источает запахи!
Например, заходишь в рощу, а там сирень исходит, млеет, как духами в парфюмерном магазине! Голова кругом! А вот бывают иные запахи: смердящие, как от трупика собаки или кота, мыши, птицы… мне рассказывали, как собака выла, доедая мясо то ли грибника, то ли убиенного в окопе, то ли ещё кого-то. Именно выла! От жадности. Мяса много, а собака одна. Затем лисица прибегала, то же орала, как ненормальная, прямо-таки, как древняя плакальщица над покойником, а сама ела и ела. Затем волчица: ну это просто мороз по коже! Вы мурашки заказывали? Нет. Это вам – подарок!
И мне свалился такой подарочек – мурашки, вой, крик, плач, стенанья, какие-то жаркие печи возле меня, пляски, танцы – встаньте в круг! Понеслось!
Кто-то был за меня. Кто-то против. Кто-то сочувствовал. Кто-то понимал. Кто-то кивал. Враги посыпались, как новогодние подарки. Первая моя реакция – гнев. Вторая принятие. Третья – жалость и любовь.
Но я не стану выдёргивать контекст из контекста, не стану писать пародии, коверкать чужие тексты, выдавая их за скоморошьи, полу-психушные, бездарные. Ни за что не унижусь до этого! Хотя Имма мои тексты начала коверкать, как хотела, видимо, от этого ей становилось легче. Так сложился целый роман-пародия на меня, целый тяжёлый, чёрный, огроменный романище. Наверно, человек так лечился. Пил снадобье. Гуляй гулевань! То ли любовь, то ли ненависть-обожание. То ли поиск истин. Истин, коих нет! Ибо лишь она чуяла мою вторичность, мою несвежесть, мою неспособность, моё обезьянничание. Лишь она принюхивалась, как лиса к трупу, вырывала куски из моего тела и выла, стенала. Но куски тут же, как по мановение волшебной палочки прирастали. Бальзамировались. Я брала свои ветки-светки и переписывала их, оттачивала. Переосмысливала. Доводила до кондиции. Всегда полезно на себя взглянуть со стороны. Если бы я действительно была некой женщиной с психикой обезьянки, то меня бы это убило. Но литература – дело моей жизни, я ей посвятила всю себя и более мне ничего не интересно, хотя я могу шить, вязать, прясть, мастерить, вбивать гвозди в вагонку, красиво украшать дом, нянчить детей, варить вкусные щи, выпекать пирожки, писать статьи… и много ещё чего. Ибо наши русские женщины – белошвейки, пряхи, кухарки, блогерши!
Сначала я подумала: это заказ! Заказ – меня очернить. Выставить дурой. Растоптать. Я даже видела, как передавались деньги. Мы сидели за столом в кафе. И к Имме подошёл мужчина, сказав: «ты всё правильно сделала, а теперь хватит…» И я знала – за что ей заплатили: как раз шёл передел АКК. Перехват собственности, недвижимости. А я, как назло, встала на сторону второго АКК. Но и это утихло постепенно, после 23 февраля позапрошлого года мир изменился. Точней не мир. А проще – всё изменилось.
Когда придёт долгожданный миг радости, звёздной прелести, когда добро победит зло, тогда наступит то самое благоденствие! Но до него ещё далеко, как до Марса, как до Китая!
Но я перешла дорогу высокопоставленным чиновникам, дядям, правящим меценатикам, спонсорам. Вообще, у меня такая натура – защищать бедствующих, слабых. Если драться, то за них. Вот с детства такая я…
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Сказать, что я ощутила себя как в штрафбате – это ничего не сказать!
Скорее всего, я оказалась в одиночной камере. Меня ожидал приговор. А друзья приходили и утешали:
– И Лермонтова тоже упрекали во вторичности…
– И тебе, Ветка, тоже подражают…
– Тебя тоже копируют…
А Горацио мне даже подсунул статью, глянь, что пишут про твою подружайку!
Статья была разгромная. Называлась…
Но сначала скажу, что я лично ничего плохого не думала об этом тектоническом сказании. Человек старался. Человек так видит. Сказать, что статья заказная, тоже не могу. Ибо кому надо было – заказывать? Статья – чёрный пиар? Но любой пиар в наше время дорогого стоит. Ибо распиаренный писатель – всё равно хорош, да и кто эти статьи читает, кому надо?
Но дело в том, что у И. Мелы взят сюжет на христианскую тему, библейскую. Сюжет очень больной, очень насыщенный. Для верующих и их чувств – острая тема. И здесь либо хорошо, либо прекрасно. Многие приходят паломниками к этой святой. Она из разряда – лечебных. И сама святая многострадалица. Здесь надо очень-очень острожной быть. Святая, ибо Андрей. Такая боль неутешная. Такая соболезнованность. Такая глубина и вечность.
Я спросила И. Мелу:
– Ты читала статью?
Она ответила:
– Ой, да у этой журналистки не всё в порядке с личной жизнью. Ну, там травма развода…
– Но причём тут фантомность? – снова спросила я. – Это не имеет значения!
– Фи…
Словом, вроде как и плевать на разгромную статью. Вроде бы всё равно. Но равновесие Имма потеряла, я это ощутила словно кожей. Сейчас премии можно получить за деньги. Или по договору. Либо по знакомству. Либо статью написал хорошую о литераторе, а он тебе – медаль дал. Медали в АКК есть. Такие значочки имени Всех. Мне предлагали и за пять тысяч такую штучку и за тридцать пять. Но я не повелась.
Итак, статья называется…
Вот не хочу даже вспоминать, ибо мне Имму жалко. Чисто по-человечески. Она пережила драму. Большую. Это тебе, как Гамлета отменить в разгар репетиции. Может, поэтому так на меня она ополчилась? Я ж припомнила… я ж так не оставила… я ж начала барахтаться… взбухать… протестовать.
Но небольшие выкладки всё-таки для сюжета, чтобы не лицемерить, напишу:
Прозектор:
«Есть в истории христианства излюбленные сюжеты, истории любви, как пример. как подвиг: Блаженная теряет мужа в разгар любви и встаёт на мученичество ради Христа. Момент наитяжелейший. Но Блаженная, излюбленная народом и вопиющая о вечных ценностях, встала на путь стяжательства… Подвиг велик. Тут ни одна книга нужна. Ибо святость в роман не умещается, он выходит за рамки.
Ничего этого нет в книге И. Мелы «Святейшая», хотя главная героиня этого опуса повторяет сюжетно линию Святой. Тоже носит её имя, тоже теряет мужа… А вот про венчание И. Мела забывает. Ведь это главное для 26-летней вдовы. Но это для И. Мелы не важно. Ибо более авторшу интересует, простите мне, постельные сцены. Это около христианские мотивы, возле божественные, приукрашенные эмоциями и слезами. Но ни в одном слове нет самого божества. Даже в слове юродивая нет юродства. а есть танцы и пляски. Описание голого тела, грудей, живота, лобка, паха. Текст шизофреничный с самого начала, безхребетный, безсюжетный, можно читать его хоть с конца, хоть сначала. Можно совсем не читать, лишь просматривать, можно выхватывать абзац. Одна и та же экзальтация. Ничего нет такого, чтобы зацепиться. Белый стих. Чёрный грех. Или наоборот, грех белый, а стих чёрный. Да какая разница? Героиня может умереть, затем встать и пойти, может переспать с кем угодно, да хоть с ротой солдат, но всё равно она ж юродивая, или скорее всего дурочка с переулочка.
А ещё других учит! Сама в первую очередь научись писать-то… и так много постельных сцен. Они налагаются друг на друга. Все спят и спят. В разных позах. В разных манерах. Ибо героиня вечно без белья, трусов, бюстгалтеров, через ветхую одежду просвечивают очертания нагого тела. И это влечёт к ней мужчин. Хорошо, что не женщин, собак, кошек. Ибо и с ними у героини особое чувство. И с деревьями тоже. Сосна – это не сосна. Это объект страсти.
На самом деле – книга о самой Имме. Ибо её все хотят, вожделеют, возжаждут. Она имманентна. Но при этом бесконечно телесная. До гадости и сладости. Так пасть какой смысл? Чтобы вознестись? Тогда не проще ли не падать? Но даже в изнасиловании есть экстаз. Её насилуют, а она радуется, испытывает вулкан оргазмов. Бомжи и нищие – друг друга любят. Чешут себе причинные места. Ловят вшей в волосах, копошатся в лобках. И потом спрашивают друг друга: «Ты брат мой?» «Нет. Сын и дочь!»
И не лучше ли вообще такое не писать? Или писать, но не притягивать Святейшую? А сказать. – вот это я, меня бросил муж, меня имели все, кто хотел, я была такой… Или нет, не была, муж не кидал, детей я не бросала, не скиталась, вела праведный образ жизни… но мне приснился блуд. И я его растиражировала. А затем привела в порядок и подумала, пусть это будет не я. А она для начала.
О, прости нас, Святейшая!»
Статья был опубликована в Литературке. И подписана, скорее всего, псевдонимом Катя Иванова.
Позже я нашла Катю. Совершенно случайно встретились. Она мне понравилась: такая точёная фигурка у неё, взгляд из-под рыжей чёлки синий-синий…
Мне отчего-то стало мерзко. Вот вспомнила статью и поёжилась. Сейчас я сама на все свои повести крест кладу. Чтобы не повадно было. Книгу сначала в церковь несу, а потом только в соцсетях выставляю. Ибо, чтобы вернулось в чистоте мне моё.
Отечественная война литературы – очень кровавая и болезненная. Жестокая. С расстрелами и пытками.
Я сейчас в штрафбате сижу. Поэтому мои стихи немного заунывные. Или нет, не немного, а они просто заунывные. Эмоциональные. Стихи раненного солдата отечественной литературы.
Но я выздоравливаю. Поэтому пишу этот роман.
….
Я же – есмь добро. Для тебя – добро!
Никогда свой крик в твой не вставлю гроб.
И с чего ты вдруг этот грех взяла?
И с чего ты вдруг да удумала?
Хоть сто лет живи, а хоть двести два.
Будь хоть старою, будь хоть юною.
Будь хоть толстою, будь хоть нимфою.
Будь хоть лысою, хоть коса до пят.
Как Иван Иванович да с Никифоровичем
мы поссорились, и чего с нас взять?
Как Онегин да с другом Ленским вдруг,
и Дубровский как с Троекуровым.
