Фурман снова увеличил дозу воздействия на сквалыжно-сварливый аппарат Петровича. Подготовленную им и Петровичем рыбу он стал укладывать рядами брюшком вверх не в ГОСТовский дубовый бочонок, а в плотно сбитый ящик. Для такой смелости у Фурмана имелась запасная позиция – типа, бочонок забит, и нужно класть в ящик, а то-таки совсем класть некуда будет…
Но к ужасу Фурмана Петрович покорно стал класть свои рыбины, пересыпая их солью совсем машинально, в тот же самый ящик!
«Да что его, инопланетяне, что ли, похитили?! – недоумевал Фурман и начинал грызть ногти зубными фарфоровыми ладно пригнанными протезами… – А копию подсадили ко мне… Оне могут, инопланетяне, такой народ паскудный… Живут среди обычных народов колониями, типа сливаются с аборигенами – а сами знай свою линию гнут… Петровичей подменяют…»
Чтобы проверить своё предположение о паскудности инопланетян, Фурман не стал добавлять к верхним рядам рыбы увеличенного количества соли. Это было грубым нарушением технологии, и старый Петрович – тот, который был раньше (вместо этого «молодого») – непременно схватил бы за руку! Черным по белому написано: сверху соли больше класть положено, чем между рядами…
Но Петровичу и это было безразлично…
Фурман совсем приуныл. Он стал – сам себя пугаясь – брать на партию рыбы вместо двух килограммов соли полтора. И не то, чтобы ему эта соль поганая нужна была на вынос – ей цена-то копейка, а думал – может, хоть здесь враг старинный проснётся, встрепенётся…
– Петрович, а бочки новые – оне без дырок…
– И чего ты от меня хочешь? – поднимал Петрович усталые бесцветные, совсем потухшие и выгоревшие глаза.
– Так чё, Петрович, – лез на рожон Фурман, – может, дырок насверлить, как по технологии полагается?
– Так сойдёт… В этих новых бочках качества нет, там щели такие, что и без дырок обойдёмся…
Фурман выкатывал большую новую деревянную бочку литров на 70 и специально, как опытный провокатор, говорил, что в бочке никак не больше 50 литров. Прежний Петрович не упустил бы случая покарать невежество и дурь Фурмана. Но не новый… Ему что 70 литров, что 50 – всё как то сразу стало едино…
Вдвоём старики уминали на дно бочки толстый слой соли крупного помола, пяток рыбин покрупнее, поплотнее друг к другу, снова сыпали соль, снова клали рядок рыб, и так – доверху. И доверху Петрович молчал, словно ему и дела нет до маленьких хитростей вёрткого торгаша Фурмана. Это было нестерпимо, невыносимо обидно!
Закрывая бочку с посолом крышкой, Фурман специально, совсем уж вызывающе, положил сверху вместо голышей-булыг штук двадцать белых силикатных кирпичей! Ну, в какие это ворота – спросил он уже сам себя голосом Петровича – Как можно?! Силикатный кирпич вместо булыги, даже не красный, хотя и красный – безобразие…
А Петрович всё чаще лежал на грубо сколоченном топчане за старым прилавком магазинчика, ожидая, видимо, последнего ревизора, с косой…
И Фурман в один из дней понял, что остаётся один во Вселенной. Каким бы глупым, вздорным, узколобым, бездарным человеком ни был твой напарник, но если просидел с ним полвека вместе в подвале – понимаешь, что ничего другого в мире-то больше и не имеется… Вот этот вот поверхностный обалдуй Степа Кочегаров – это и есть содержание Вселенской бесконечности…
– Надо класть хвостом повыше, чтобы горечь в голову уходила! – пояснял Фурман покупателям. Но покупатели – слишком эфемерны, чтобы заполнить Космос. Они вроде бы как есть – и деньги платят, и ответить могут – а вроде их и нет. Это какое-то явление пунктирного бытия – появился покупатель, принял к сведению, что горечь у рыбы должна утекать из хвоста в голову – кивнул и пропал.
А зачем тогда слушал, раз пропал? Зачем кивал? Поддакивал, словно безвольная тряпка? Чтобы вот так раствориться в дверном проёме – то ли до следующих выходных, а то ли вообще навсегда? Нет, покупателями душа сыта не будет… А Петровичу всё похрену стало… Видно, и впрямь помирать пора – думает Фурман, начисто потерявший смысл жизни и тонус держаться бодрым. Ухо больше не востро – опасаться-то атаки внезапной незачем…
– И ведь моложе меня на семь лет, подлец! – ругался Фурман, поглядывая на Петровича искоса. – А ведь чего удумал… На тот свет вперёд старшего товарища удрать…
Как-то раз один из занудных покупателей стал расспрашивать Фурмана – правильно ли он на даче солил рыбу.
– Я, как вы мне советовали, на дно тряпки положил, потом соль… Тряпки выкинуть потом – или можно снова использовать?
– Я не знаю… – отмахнулся усталый и горький Фурман, думая о своём и совершенно не разобрав смысл вопроса.
Но тут – о чудо! – с топчана за прилавком поднялась кудлатая седая голова, блеснувшая яростным взглядом! Петрович смотрел сердито, по-старому, осмысленно…
– Как это ты не знаешь?! – прогрохотал Петрович, словно туча над истомленным засухой полем. – Про тряпки не знаешь? Полвека рыбу солим, а он про тряпки забыл?! А подсол-то как… А подтекать будет – ты куда?
– За тряпки я не слышал, к чему они? – быстро среагировал Фурман, конечно же, стеливший тряпки на дно бочки, но смекнувший, что сейчас этот факт уместнее предать забвению.
– Так ты и нам не постелил?! – прорычал Петрович злобно и побежал к ближайшей бочке засола. Словно обретший вторую молодость, он снял силикатные кирпичи гнёта, крышку кади, стал выкладывать рыбу на кафельный пол, слой за слоем. Он решил добраться до дна и исправить положение. При этом Петрович на чем свет стоит, забыв всякие приличия, материл Фурмана…
Фурман стоял рядом и не возражал. Скупая слезинка счастья скатилась по его морщинистой щеке. Он только одного не знал – что делать, когда Петрович доберётся до дна кадушки и обнаружит там положенную ветошь?
«А, ладно! – легкомысленно решил про себя Фурман – Чего-нибудь да придумаю, мало ли…»
КОНТЕКСТ
Над родным и до боли знакомым зданием аэропорта «Уфа-?ф?», под надписью, прозванной острословами «три шурупа», горела выложенная желтыми лампочками надпись: «С новым, 1981-м годом!» Дул северный ветер, приходящий вдоль Урала с самого Ледовитого океана, мела остервенелая поземка. Людей не видно – все забились по углам, праздничные гирлянды и иллюминации раскачивались в такт ураганным порывам.
– Никуда мы так не улетим! – сказал мне Тимур, шагавший рядом.
То ли я допился, то ли потерял память, но я ничего не понимал: где мы, зачем, почему? Видимо, так я встречал 1980-й год, что утратил нить жизни и теперь куда-то шел, почему то с Тимуром, пытаясь вспомнить, кто я и что мне нужно в обледенелом аэропорту.
Выпал из контекста – самое удачное определение того похмельного состояния, в котором я пребывал. В кармане дубленки я нашел деньги – пятьсот рублей одной купюрой и ещё три отдельные сотни, но что это за деньги, почему они какие-то странные на вид, и откуда они у меня – не знал.
Но я помнил, что мы с Тимуром должны куда-то лететь, и срочно, иначе что-то важное может испортиться. То есть на мои деньги я должен купить два авиабилета, но ведь их и на один не хватит…
– Хватит! – уверял Тимур – ещё и сдача останется…
Мы оказались возле билетных касс. Миловидная девушка в форме «Аэрофлота» приняла деньги, которые я робко ей протянул, добавив, что нужны два билета до… Тут я сказал странную вещь, которую думал списать на перепой: два билета до Уфы! Мы находились в Уфе, и я просил билеты на самолет до Уфы, и девушка не видела в этом ничего странного.
– Один билет! – поправил меня, засовываясь в окошечко, Тимур – Я не полечу! Я на свои… Мне ещё нужно в Ленинград, Ереван…
– Тогда с вас 30 рублей! – сказала девушка из кассы. – Только все рейсы уже до отказа забиты! К сожалению, навряд ли вы сегодня улетите…
Я почувствовал страх и боль. Не то, чтобы я хотел лететь в Уфу – но мне почему-то очень нужно было туда попасть под Новый год, сделать там что-то важное, о чем я был уверен: вспомню детали по прилету.
– Девушка! – вступился за меня Тимур – Ну как же так?! Если он сегодня не улетит, то завтра не сдаст экзамен по профильному предмету, и все – плакала его кандидатская…
– Ну а я что могу сделать? – смущенно и потерянно улыбалась билетерша – Все рейсы распроданы…
– Неужели ничего нельзя сделать? – настаивал я, понятия не имея ни про свою кандидатскую, ни про профильный экзамен, ни про то, где и кому я должен его сдавать.
– Могу предложить только резервный билет! – улыбнусь девушка.
– Это что за притча? – недоверчиво покосился Тимур.
– Резервный билет на бронь… Если кто-то откажется лететь, или бронь снимут, то мы посадим вашего друга… Если нет – тогда его билет будет первым билетом на завтрашний рейс…
– На завтрашний совершенно невозможно!
– Увы! Это все, что я могу сделать!
Так я купил резервный билет на 30 рублей, и отошел к креслам ожидания напротив билетной кассы. Здесь я сел, попытался сосредоточиться и что-то понять, но ничего не получалось. Тимур ушел покупать пирожки, бросив меня в жалком состоянии похмельной амнезии.
Я вспоминал НЕЧТО смутно и урывками. Я помнил, что до этого аэропорта мы были в каком-то городе, жили в гостинице и врали всем, что мы командированные… Откуда? С Авиационного Завода… Почему с Авиационного завода? Потому что у меня была печать в кармане, я ей сам заверял командировочные бланки, а Тимур их подписывал.
Но я хорошо знаю, что я – не с Авиационного завода. Это я твердо помню, почему-то… Потому ли, что я аспирант, или потому что я… шпион?! О, боже!!!
Я вспомнил журнал «Вокруг света» за 1978 год, который кто-то забыл в гостинице, и где я прочитал про зомби. Может быть, то был перст судьбы? Я зомби, и я двигаюсь в пространстве и времени, выполняя какую-то важную для наших врагов функцию? Выполняю – а сам о ней понятия не имею?
Пожалуй, самая вероятная версия, учитывая мое выпавшее из контекста состояние и мою внутреннюю раздвоенность: я не хочу делать всего того, что последовательно делаю…
Рядом со мной оказался вдруг белобородый старик с академической внешностью, в очках с золотой оправой. Его дряблые губы неслышно шелестели матернами.
– Пидарасы! —обратился он ко мне за сочувствием – Посылки и вывод одинаковой степени общности! Заключение-то от частного к частному!!!
Я понял, что академический гуру безумен, но мог ли я считать здравомыслящим себя? Заключение у нас и в самом деле шло от частного к частному, поскольку мы со стариком были одинаковой степени общности.
– Вы совершенно правы… – вымученно улыбнулся я – страшно жить…
– Да пустое! – вдруг отмахнулся белобородый – Интроспекция все! Стоит ли расстраиваться из за этих пидарасов?!
Объявили рейс на Мезень, он встал и вышел.
Стало совсем пусто вокруг; к кассе никто больше не подходил, и девушка за стеклом явно заскучала. Подумав, повесила табличку «Технический перерыв – 5 мин.» и вышла ко мне.
– Эй, друг!
– А?
– Волнуешься? Важный экзамен-то?
– Очень важный – зачем-то соврал я – можно сказать, судьбоносный.
– А если не улетишь – хана?
– Хана – уныло подтвердил я, хотя внутренне осознавал, что никакая не хана, а наоборот, что не надо бы мне лететь. Но что делать? Остаться? С липовым паспортом, который только эта уставшая девушка и могла принять без подозрений? Со странными, неестественными деньгами в кармане? С печатью… Кстати, где это моя печать? А, вот она! В пиджаке, лежит, как лежала… Авиационный завод – надо ведь придумать такое! Что я знаю про авиацию? Я и на самолетах – то никогда не летал! Тут меня поймают и посадят… Я и сам бы сдался с удовольствием, раз шпион, но беда в том, что я ничего не помню: следствие подумает, что я темню, скрываю нанимателей…
А потом – куда я лечу?
– Пошли со мной! – решила за меня девушка – у нас тут хорошая компания, отдохнешь, а на рейс я тебя постараюсь посадить… Тут одна бронь за пять минут до вылета почти всегда снимается – так что будь готов…
И мы пошли с ней во внутренние служебные помещения – полутемным коридором с тусклыми лампочками, мимо дверей, где указаны на красных табличках имена ответственных за противопожарную безопасность…
За одной такой дверью пряталось застолье – видимо, аэропортовских с приглашенными. Стол ломился – шампанское, салаты, заливное, гусь, торт… Меня, смущенного таким приемом, усадили куда-то в середину компании, гомонившей, ликовавшей, и представили, как «вашего брата – аспиранта».
– Садись, братуха! – похлопал меня по спине бородач в свитере с высоким отворотом. Будто сто лет я их знал – а они меня.
– Лёня!
– Саня!
– Миха!
– Катя!
– Марина!
Я тоже представился. Мысли совсем рассыпались в труху, я не знал, что и думать, но понимал, что за столом нужно вести себя непринужденно и раскованно – так здесь принято.
Из контекста (опять этот проклятый контекст) бурного обсуждения я понял, что здесь обсуждают 2000-й год. Каким он будет, что принесет каждому из здесь сидящих и человечеству в целом.
– Мечтаю дожить, посмотреть на тамошнюю технику! – горячился бородатый Миха – Вы себе не представляете! Никакого бензина, сплошь техника на водородном топливе! Неисчерпаемые запасы – а в качестве отходов – чистейшая вода! Машины у всех тогда будут – если не перейдем на водород – задохнемся к едрене фене…
– На Луне, наверное, уже городок постоят! – мечтал вдумчивый Лёня – Давай, Катя, за это дерябнем шампанского!
– Больно мне нужен город на Луне! – фыркнула Марина – Мне куда важнее, чтобы квартиры раздавали по заявлению – подал заявление в ЗАГС – и тебе вместе с кольцами – ключи от квартиры… Как думаешь, успеют?
– Квартиры то успеют! – захохотал Саня – Только ты что, 20 лет собираешься ждать? И с кем тогда в ЗАГС пойдёшь?!
– Дурак! Я же не для себя спрашиваю, а для будущих людей!
Миха поправил очки в роговой старомодной оправе.
– Мне, как ученому, интереснее вот что: по всей вероятности, к 2000-му году исчезнет само по себе понятие тунеядства. Механизация труда, автоматизация черновой работы изменит облик трудящегося человека, сделает труд творчеством, необременительным и приятным. По сути, как у Стругацких, досуг и труд сольются в одно целое, и уклонятся от работы будет означать уклонятся от собственного удовольствия…
– Конец дефицита будет концом спекуляции! – уверенно объявил Лёня.
– Да ну? – недоверчиво посмотрела на него Марина
– Да, да! Поймите, мы пережили страшную войну, понастроили промышленности! Теперь за 20-ть лет мы сумеем наполнить потребительский рынок всем, что душе угодно, и спекулянтам просто негде будет нос просунуть! А это не просто конец фарцы, это измененение самого рода человеческого – изменение к лучшему!
– А я мечтаю в 2000-м году съездить по Золотому кольцу… – сказала Катя —я же старуха уже буду, чего не кататься на пенсию?! Представляете, мальчишки, каким оно станет? Все отреставрируют, построят отели, парки, всякие аттракционы рядом…
– Ты как покатишься – песок то из тебя и посыплется! – хихикал вредный Саня.
– А я думаю – встрял в беседу Миха – свяжемся ли мы к тому времени с инопланетянами?! Может быть, к нашей пенсии как раз подгадают трансляции с других планет начать?!
– Если они есть! – важно поправил Лёня – Вопрос ведь спорный… Может быть, мы – уникальное явление во вселенной? Тут ребята на Э-ВЭ-ЭМ подсчитали, что вероятность зарождения белковой жизни даже в благоприятных условиях –меньше, чем число атомов в Галактике… Представляете, какой уникальный шанс воплотила Земля!
– Ты технарь! – обиделся Саня – Подумаешь, ЭВМ рассчитала! Твоя машина рассчитает только то, что ей на перфокарту заложат, а ума у неё не больше, чем у тумбочки! Может быть, все не так уж плохо?!
– Плохо или хорошо – спорил Лёня – а все таки твоих инопланетян будут искать такие технари, как я! К 2000-му году у всех уже все будет – ну, бытовое это дерьмо всякое – и потому на науку будут тратить несравнимо больше, чем сейчас… Это значит – вымеряем все небо по линеечке, будь спок! Но говорю тебе – можем и не найти, уж не обессудь! Что нам, создавать их что-ли, для вас с Михой?!
– Ребята! – вдруг испуганно сказала Катя – а вдруг война?!
– Нет! – уверенно отмахнулся Миха – Мы с американцами договоримся, потому что мы – две великие научные цивилизации! А китайцев, если надо будет —вместе долбанем! Да и как в 2000-м году человек сможет даже помыслить о войне, когда будет столько интересного? Война, Катя, это ведь следствие темноты и дикости, наследие варварства. Мужчины занимались войной, когда нечем было другим себя занять!
– Ты что об этом думаешь? – вдруг в лоб спросил меня Саня, решив, видимо, что столь «долгое» молчание гостя неприлично.
– Хм! – первое, что выдал я. Но надо было играть роль до конца, и я рассказал им про шутливый рисунок Тимура, который тот сделал на обоях в нашей прежней гостинице; Представляете – летит самолет и из бомбалюков вываливаются атомные и нейтронные бомбы, помеченные соответствующими значками. А внизу нарисованы человечки – демонстрация – они несут лозунги:
«Нет!» «Не хотим!» «Не надо!»
Я сам не знал, к чему все это плету. Но Саня лучше меня понял смысл притчи моего друга:
