– Все слуги покинули бедного герра Шнайдера, – говорил мне Вайц. – Но ко мне он был добр, и я не смог поступить, как другие!
Плутая по запутанным переходам, я ожидал выхода к логовищу дракона, но слуга вывел меня в большой зал с высоким сводом и зажег просмоленные факелы.
– Подождите здесь, – попросил меня Вайц. – Я сообщу, что поганые людоеды разбиты.
Он удалился, я же уселся за дубовый стол и положил перед собой секиру. Говоря по чести, я ожидал подвоха. Мне трудно было представить, что люди, которых осаждали людоеды, могли спать или заниматься какими-то делами. Но вместо какой-либо опасности выскочил Вайц с позолоченным жезлом и, ударив им об пол, провозгласил:
– Герр Альберт фон Шнайдер! – Помолчав мгновение, он добавил: – Супруга его Розалин фон Шнайдер и матушка супруги Грета фон Ронбе, баронесса…
Я невольно усмехнулся неумению Вайца представлять господ, и меня застали с усмешкой на лице. Те, кто видели мою улыбку, поймут, отчего лица вошедших подернулись неприязнью. Я же рассматривал вошедших: Розалин была удивительно грациозна, с прекрасным лицом и густыми волосами. Сказать, что она была прекрасна, – значит ничего не сказать! Творец с такой любовью и тщательностью готовил ее образ, что я, человек бывалый, чуть было не лишился единственного глаза! Оттого-то я и не рассмотрел как следует двух других; Шнайдер был, кажется, ранен – очевидно, людоедами, но вспомнить что-либо большее для меня трудно. Я привстал со стула, дамы присели в реверансе. Я попросил приюта, и мне не отказали в нем…
* * *
– Рад предоставить вам приют, – сказал герр Шнайдер, щедро накормив меня. —
Но захотите ли вы принять его?
– А что такое? – поинтересовался я, обгладывая куриную ножку (как-то вышло, что о посте я уже забыл).
– Среди крестьян ходит о замке дурная слава! – грустно произнес Шнайдер.
Я откровенно рассмеялся.
– Скажите, – спросил я сквозь смех, – о каком замке среди крестьян ходит добрая слава? И какую же нечисть они поселили здесь?
Шнайдер не поддержал моего веселья.
– Самую страшную! – с мертвящей строгостью ответил он. – Человека!
Видя удивление на моем лице, баронесса фон Ронбе разъяснила мне странные слова.
– Говорят, – тихо молвила она, – что в замке Шнайдеров материализуются все черные стороны человека, все каиновы печати, наложенные на него.
Нависла мрачная тишина. Я посуровел. Жизнь, полная скитаний и опасностей, научила меня: нет безгрешных людей. Видит Всевышний, я тогда не боялся уже никакого врага, кроме темных сторон себя самого. Если бороться с самим собой, то как определить, кто выйдет победителем? Я подумал, что нужно уехать, но этим я обидел бы хозяина замка и бросил бы перепуганного Вайца на произвол судьбы. Была и еще одна причина, в которой я боялся признаться себе: мне трудно было расстаться с красотой Розалин… Словом, я решил остаться. Вайц, которому велели проводить меня в любую из пустующих комнат, отвел меня в овальную залу рядом со своей каморкой.
– Сегодня полнолуние! – бормотал он как безумный. – Полнолуние! Сегодня опять придет привидение!
– Какое привидение? – спросил я его.
Вайц кое-как объяснил мне, что привидение появляется, когда сильно разыгрывается ураган. Я кое-что стал понимать. Такие штуки встречал я в Берберии. Желая успокоить Вайца, я прошел в его комнату и принялся простукивать стены.
– Что вы делаете? – изумился Вайц.
– Сейчас поймешь! – отвечал я.
Вскоре стена загудела по-иному, и я понял, что в ней есть пустота. Я попросил у Вайца кирку и проломил стену. Все было так, как я и думал: в стену был замурован кувшин.
– Ты, Вайц, – сказал я, смеясь, – поселился в комнате для нелюбимых гостей! На востоке такие есть в каждом замке! Когда свищет ветер, стена отзывается звуком, неслышным для уха, но слышным для души!
Вайц уселся на кровать и вдруг разразился сумасшедшим хохотом; я просил его не бояться больше ничего и удалился в свои когда-то роскошные, а ныне грязные и сырые покои. Два высоких узких, стрельчатых окна-бойницы цедили лунный свет. Выглянув в одно из них, я увидел огромную кровавую луну, круглую, будто щит сельджука. Я подумал, что раз в замке имеются берберийские шутки, то и вести себя нужно, как в Берберии. Не ложась на постель с высоким пологом, пристроился в углу, окружив себя шерстяной нитью. Так в святой земле спасаются от нечистых насекомых. После можно было спокойно затушить свечу и уснуть. Что я и сделал. Усталое тело само провалилось в темную бездну сна.
Но спать пришлось недолго: прямо под моими окнами залаяли гиены. Я поднял голову и ущипнул себя: уж не сон ли это – гиены в самом сердце Германии?! Словно не желая дать мне ответ на этот вопрос, гиены умолкли. Вновь зависла непробиваемая завеса темноты и тишины. В покое было душно, несмотря на распахнутое окно.
Не спалось. Я с горечью подумал, что приближающаяся старость делает меня пугливым и мнительным. Однако раздавшийся звук отвлек от раздумий. Звук был тих, но он пронизал собою всю пелену пространства. Казалось, что кто-то трет кос-тью о кость. Звук исходил сразу отовсюду и ниоткуда. Он приближался ко мне. Я рассердился не на шутку, вскочил и взмахнул секирой.
– Кто бы вы ни были, – бросил я во тьму, – я снесу вам головы!
Но звук не прекратился и не сменил направления. Я зажег огарок моей свечи и вздрогнул от омерзения: шурша друг об друга хитиновыми панцирями, по покою перемещались скопища сколопендр и скорпионов. Они спускались сверху по пологу на ложе и оттуда ползли дальше. Они преодолевали любые препятствия и лишь шерстяной нити преодолеть не могли. Я стал топтать их сапогами, но, вспомнив о Вайце, бросил это бесплодное занятие и поспешил на помощь слуге. Вайца я застал на его постели дрожащим от страха. Скорпионы через щель в стене проникли и к нему. Я несколько раз ударил его по щекам, привел в себя. Уже вдвоем мы выбежали из его каморки, тщательно закрыли двери.
– И часто у вас так бывает? – поинтересовался я у Вайца.
Он все еще с трудом говорил, щелкал зубами и, соответственно, заторможенно думал:
– Это все луна! Проклятая луна!
Я страшно закричал на него, ударил, и только после этого он стал способен что-то понимать.
– Как ты смог увидеть насекомых в такой тьме? – спросил я его.
Вайц дико посмотрел на меня.
– Каких насекомых? – выдавил он.
Я, признаться, подумал, что бедняга тронулся.
– Тех, которые напугали тебя! – взревел я. – Клянусь святым Георгием, ты лязгал зубами не от приятного расположения духа!
– Я не знаю никаких насекомых! – проблеял он. – Я увидел герра Шнайдера! Он приходил, он горел зеленым пламенем! Я отгородился святым крестом!
Вайц говорил еще что-то, меня же раскаленным железом резанула мысль о судьбе Розалин. Я схватил Вайца за загривок и приказал вести в хозяйские покои. Вайц попытался роптать, но я дал понять, что переломлю ему шею, и он покорился. Мы, подобно поводырю и слепому, устремились по темным переходам, где носились обезумевшие нетопыри. Пламя свечи в вихре, поднятом ими, задрожало и вскоре погасло. Мы очутились в полной темноте. Я стал искать огниво и на мгновенье отпустил Вайца. Во тьме возник ореол зеленого огня, Вайц по-мышиному пискнул и куда-то исчез.
– Герр Шнайдер?! – спросил я.
Но это был не герр Шнайдер. Передо мною предстало подобие баронессы фон Ронбе. Она фосфоресцировала, и я хорошо видел когти, выросшие на ее руках, клыки, портившие привлекательную когда-то линию губ… Глаза ее были красными, казалось, что она видела в темноте. Но по тому, как баронесса озиралась, я понял, что она ничего не видит. Она только услышала писк Вайца.
– Поди сюда! – сказала баронесса, глядя в мою сторону. – Ты слуга, ты обязан подчиняться! Вайц, я знаю, что ты тут! Подойди, хозяйка хочет есть!
– Прожуешь ли ты мою еду? – усмехнулся я и, выскочив из темноты, разрубил ее поперек тела.
Хлынула черная кровь. Баронесса упала на каменный пол и вдруг захохотала. Я поднес крестообразную секиру к ее голове.
– Остановись! – воскликнула она, продолжая смеяться. – Рыцарь! Кто ты, ангел? Ты человек! Ты мнишь себя Зигфридом? Взгляните на дракона, возомнившего себя Зигфридом!
С этими словами проклятия она умерла. Я побежал дальше, пробираясь на ощупь; я победил вампира! Гордыня и себялюбие переполняли меня, я шагал уверенно и нагло, осознавая невиданную свою силу. Безумная ночь продолжалась, сумасшедшая луна за стенами замка взбесила все живое, подбивая его на подвиг или на преступление. Я увидел приоткрытую дверь, узкую полоску света.
– Розалин! – не подумал, а скорее почувствовал я и переступил порог дамского будуара…
Легко, словно дыхание младенца, трепетала там занавесь под дуновением ветра, перекрывавшим прерывистое дыхание Розалин… Все там состояло из глубокого вздоха, какой бывает только перед смертью. Бесновались огоньки свечей в подсвечниках, да огромным серебряным диском заглядывала в распахнутое окно луна… Я подумал, что не зря Иуде заплатили сребрениками вместо золотых, солнечных монет. Розалин сидела на ложе в тонком ночном одеянии. Она прижалась точеными плечиками к стене, в руках же, белых как мрамор, сжимала подрагивающее распятие.
