– А-а!
– Ну, слушайте! Был мне двадцать один год. Я только из армии вернулся. Мои сверстники тогда по три года служили. Военное поколение. В смысле, рождённое в военные годы. Как счас помню, дали нам делянку в лесу, на поляне. Вот в этом, в нашем, что за огородом. – Евгений Фёдорович понимающе кивнул. – Я с косой оттуда, значит, возвращаюсь. Сенокос тогда был. Иду усталый, потный. Задумался, по сторонам не смотрю. Потом глаза поднял, глядь, а передо мной по дороге девка молодая идёт! И до того хороша! На голове косыночка белая, из-под неё – коса длинная, жгучая, чёрная, до пояса. Талия тоненькая, попка круглая торчит под подолом. Она обернулась – глазищи чёрные, улыбка лукавая, а в руках баночка с квасом. Как видение! А грудь какая сочная! Я и про усталость свою тотчас забыл. Ум за разум у меня зашёл! Я косу бросил и за нею бегом, она – от меня. Поймал я её за косу. Она не растерялась – протягивает мне баночку квасу. Ну, кто ж откажется в жару, да ещё после такой работы! Я пить, а она опять бежать! Я банку бросил и – за ней. Схватил её и держу. Она мне: «Пусти!» А я ей: «Не пущу!» И так несколько раз. «Моей будешь!» – говорю. Повалил её на папоротник с хвощём и своё дело это сделал. А она не плачет, не кричит, а улыбается, как будто и не понимает вовсе, что с ней происходит. Потом и сама меня ногами обхватила и давай все соки последние из меня выжимать. А как выжала, встала, в платье разорванное завернулась и ушла. Потом пять лет я её забыть не мог, всё искал. Мне бы не нежиться в траве, а расспросить, кто, откуда да как звать. Встретил её потом в посёлке на базаре. Она там с матерью была. Так я на мать не посмотрел, прижал её к груди и говорю: «Выходи за меня!» Она говорит: «Да!» А было ей тогда, в лесу, пятнадцать лет! Как Олеське сейчас. Мне, правда, не тридцать шесть. После уж я узнал, кто такая, чья, откуда. Вот такая история!
– М-да… Вы хотите сказать мне этим рассказом, это у вас семейное – пятнадцатилетних девчонок в траву заваливать?
– По всему выходит, да. Я женился тогда на Клаве-то. Может, и Тимка на Олесе женится?
– Не знаю. От следствия он это дело хотел утаить. Но он оплошал: кувыркался с ней в сене при восьми свидетелях и ещё презервативы оставил в качестве доказательства. И пусть там было темно, и свидетели сами заняты были, но, думаю, ни один из них не засомневается в том, что между Тимофеем и Олесей происходило. Кстати, вашу историю мы, пожалуй, в протокол заносить не будем и в суде о ней промолчим, согласны? Не доставим им такого удовольствия!
Захар Платонович кивнул, тряхнув бородой, и спросил:
– Это что ж, все в нашем сарае были? А мы, выходит, и слыхом ничего не слыхивали?
– Выходит, так.
– Ну и Тимоха! – помотал головой Захар Платонович. – Так зачем же Ванька в сарай к нам залез?
– У вас есть какие-нибудь идеи на этот счёт? – поднял брови Евгений Фёдорович.
– Ума не приложу… Дайте-ка подумать… Что, из-за Олеськи, что ли?
– Это одна из версий. Только у Тимофея вашего эта версия не созрела, поэтому он пытался из парня выбить причину. И остальных дуралеев малолетних он к этому привлёк. Как вы думаете, кто из ребят там был?
– Наверняка не обошлось без Лёхи Рысева и Дениса Певунова.
– Точно так. А ещё Василий Леонов в этом участвовал.
– Как, и Васька?
– Да.
– Вот сюрприз для его батьки!
– Так что они вчетвером над Ванькой потрудились!
– Вот сучье отродье! Справились вчетвером с сопляком! Что ж Тимка один с ним не мог разобраться?
– Они могли и не справиться, но только он им сопротивления не оказывал!
– Как же так? А почему же?
– А вот так! Да кто ж его знает?
В комнату воротилась Клавдия Семёновна и заговорила первой:
– А, вы всё беседуете? Я уж и корову домой привела и покормила её яблоками, и подоила. Молочка хотите парного, Евгений Фёдорович?
– Нет. Благодарю покорно. Шустро вы. Мы не так уж много обговорить успели.
– И что? Все вопросы решили? – спросила женщина, усталою рукою снимая косынку и приглаживая волосы.
– Нет, не все. Не убивал Ваньку ваш Тимофей Захарыч.
– Как так?
– Рысев с ножом его обогнал. А Певунов толкнул на нож.
– Вот тебе на…
– Но, если бы Тимофей отпустил пацана с миром, а не затеял эту возню с пленом и пытками… Ну, сами понимаете. Если появятся какие-нибудь ещё вопросы, я знаю, где вас искать. Возьмите мой рабочий телефон на всякий случай. – Следователь вынул из кармашка папки визитку и положил на стол. – Позвольте, я у вас тут ещё бумагу маленько помараю, а вы пока ужинайте. Не обращайте на меня внимания. Я после вашего молочка совсем не голоден.
Евгений Фёдорович достал снежно-белую бумагу, разместился с ней на дальнем краешке, чтобы не мешать хозяйке накрывать на стол, и начал быстро писать. В начале он задал им ещё несколько вопросов о возрасте и месте рождения, паспортных данных. А потом молча писал. В общем-то, протокол получился не слишком длинным и содержательным. Все интересные истории, кроме личных качеств убийцы и того, что всё-таки нашлась женщина, которая его в самом начале взрослой и независимой жизни обидела, он опустил.
У Глуховых на ужин не было никаких кулинарных изысков: была сухая круглая картошка, приправленная сливочным маслом и укропом; был салат из крупно порезанных помидоров и огурцов с репчатым луком и подсолнечным маслом; мясное вовсе отсутствовало; после картошки с салатом пили простоквашу с плюшками, выпеченными самой хозяйкой в русской печке.
– У меня теперь дачники не будут брать ни молока, ни яиц, – пожаловалась хозяйка.
– Не переживайте, у нас народ такой: ему всё – хрен по деревне. Так что будут брать, как миленькие! – утешил следователь.
– Ваши слова да Богу в уши! – сказала на это Клавдия Семёновна.
– Если Тимофей женится на Олесе Елоховой, то ему совсем мало дадут. Правда, только если удастся доказать, что убийство – случайность, по неосторожности. Как полностью зовут Дусю, соседку Себровых?
– Рысакова Евдокия Вениаминовна, – отозвалась женщина. – Муж у неё помер, сын в Москве живёт и работает, Валеркой звать, не чета нашему Тиме, вроде всё у него хорошо, а семьи нет, спивается мужик.
Евгений Фёдорович понимающе закачал головой:
– У меня порой такое ощущение, что во всей области только наш следственный отдел не спивается. Я молчу про обычных рабочих мужиков. Их косит водка и смерть. Пять из шести спиваются. Оперативники спиваются, автоинспекция спивается, прокуратура спивается, медики и учителя спиваются, спецслужбы и военные спиваются. Если не на службе, когда выходят на пенсию, спиваются. Молодёжь спивается с младых ногтей. Только что младенцы не спиваются, хотя и такие случаи были. Зато их мамаши и папаши запросто спиваются. Я не говорю про всех без исключения. Но посмотрите, сколько убожества вокруг!
– Да вот я люблю выпить, и самогон гоню для себя, но не спиваюсь, – заговорил о себе Захар Платонович. – Попробовал бы я спиться при такой-то жене. Да и Тимофей алкоголем начал увлекаться через эту бабу его, как бишь её звали? Светка?
– Светка. Светка.
– Много преступлений через алкоголь и совершается. – Продолжил свою мысль следователь. – Некоторые просто с катушек съезжают. Пьяный часто либо сам совершает преступление, либо жертвой преступника становится. Наш мужик такой: брошено в него семя саморазрушения, которое прорастает, за редким исключением, до размеров баобаба. Не хочется ему ежедневно выпалывать сорняки, и он запускает их до размеров катастрофы.
– А следователи спиваются? – поинтересовалась Клавдия Семёновна.
– Всё бывает. – И, немного помолчав: – Почему у нас вызывает усмешку желание ратовать за своё здоровье и качество жизни?
XVI
Когда Палашов откланялся у Глуховых, он решил нанести визит Евдокии Вениаминовне. Такие деревенские женщины много интересного могут рассказать. Любопытство и встревание в чужие дела – это неотъемлемая часть их натуры. Не имея ничего за душой, они стараются заполнить пустоту чужими делами, проблемами, жизнями. Но такой человек, который в ином, может быть, и вызовет раздраженье, незаменимый помощник для того, кто пытается разобраться в сложных перипетиях чужой жизни. Одним словом – находка для следователя. Только разговор с такой находкой очень напряжённый. Приходится следить за каждым словом, чтобы после эта сорока не разнесла что-нибудь очень важное по деревне на своём хвосте.
Войдя за покосившуюся калитку, следователь увидал нового четвероного знакомого. Дымок выскочил из-за дома и сразу же узнал Палашова, узнал и признал за своего, осев и завиляв.
– А, хвостатый! – мужчина наклонился и потрепал подбежавшего пса за ухом. – Спасибо тебе, дружище, ты меня нынче очень выручил. Это твой дом, приятель?
Дымок побежал в сторону входной двери, словно провожая гостя к себе домой. День клонился к концу. Смеркалось. Из-за этого пёс стал глубокого серого цвета. Он поскрёб лапой дверь и шмыгнул в дом через образовавшуюся щель. Палашов последовал за собакой и подошёл близко к двери. До него донёсся скрипучий голос хозяйки:
– Вернулся, проходимец! Жрать, небось, хочешь?
Мужчина решил стуком известить о приходе. Заслышав шум, пёс гавкнул пару раз для порядка, отрабатывая кормёжку.
– Кого несёт на ночь глядя? – скрипел приближающийся голос.
Палашов не растерялся и представился её же словами, запавшими ему глубоко в душу:
– Это хмырь, который ошивается по деревне, высоченный, вихрастый, в джинсах.
Показалось круглое лицо Евдокии, выглянувшее из-за двери. Вот кого в Спиридоновке природа не наделила красотой!
– А, это вы!
Женщина как будто была удивлена, но не слишком. Вероятно, она поразилась его словам, а не тому, что он зашёл к ней.
– Простите, что так поздно. Работы много. Следователь Палашов. Вы, кажется, были понятой вчера утром на оперативно-следственных мероприятиях? Хочу порасспросить вас о некоторых здешних жителях. Разрешите войти?
– Проходите, проходите! – распахнула она дверь и уступила дорогу входящему.
Палашов прошёл в дом и, окинув взглядом не очень опрятные сенцы и комнату, совсем даже не удивился обстановке. Почему-то он предчувствовал подобную картину. В спину ему выговаривала следующая за ним хозяйка:
– Только я что? Я здесь ни при чём!
– Да вы не переживайте, вас никто ни в чём не подозревает! И тем более не обвиняет.
Следователь присел на стул за квадратным столом, накрытым старой жёлтой клеёнкой в подсолнухах, где потёртой, где насквозь прорезанной ножом. Папку он не стал класть, заметив крошки и жирные пятна.
– Послушайте, Евдокия Вениаминовна, вы ведь не отказываетесь от соседства с Себровыми?
– Нет, конечно. Бедняга Ванька… А Маша… Что они там с Тимофеем?
Хозяйка тяжело вздохнула и разместилась напротив за столом.
– Вот и расскажите мне о них.
– Да что рассказывать? Одни они на целом свете. Ванька меня называл «тёть Дусь». Мой-то охламон, сынок мой, в смысле, не часто заявляется, вот парнишка и помогал мне нет да нет. Покосит, дощечку какую прибьёт, хлебушка купит. Всё за «спасибо». Клубничкой я его подкармливала. Да так, всякой всячиной с огорода мы с Манькой обменивались. Ах… Водички принесёт с родника. Себе ходку, мне ходку. Мы никогда ничего не делили. А чего делить-то обоюдным сиротам? Машка – неконфликтная баба. А я к ней и не цепляюсь, что твой репей. Зачем отношения-то портить? Ванечка тот вообще сама вежливость, спокойствие и доброта. Молчун такой. Ну, никогда слова грубого не скажет. В дом кого ни попадя не тащит. Один Пашка Круглов к нему приходил, да и то не в дом, а всё больше в сад и домик садовый, в котором Ванька летом спал. Девчонки у него не было. Правда, видела я его пару раз с Милкой. Да они, похоже, просто друзья были, без всякого забвения. Да и видались не часто. У Круглова, у того – мотоцикл. Так они катались на нём порой. Пашка, тот и с Рысевым разъезжал. У того отцов мотоцикл. Да про него, про Лёху-то, поговаривали, будто он за деревню выедет, остановится, бак откроет и нюхает сидит бензин, наслаждается. А то и клей в пакетике нюхает. Я у Ваньки раз спросила, он говорит: «Правда это, тёть Дусь. Но я этим не увлекаюсь. Мы с Пашкой сколько раз его вразумить пытались! Не слушает, дурачок!» Чего с него возьмёшь, с Лёшки-то? Мать – алкашка, отец терпит её ради сына. Но тоже нетвёрдый мужик. Не может сына держать. Девки шалависты пошли. Шарятся с этими по кустам, с одним, с другим, с третьим по очереди. Тьфу! Но Ванька с ними ни-ни. Может, застенчивый, а, может, высоко себя ценил. – Она пожала плечами.
– А с Тимофеем Глуховым Иван в каких отношениях был?
– Да, можно сказать, что ни в каких. Тимка-то моему ровесник. Вот с ним общался да с Игорьком Елоховым. Да и не дюже он общительный-то. А потом что-то на молодняк его потянуло. Начал с ними по ночам на гулянки ходить. Я сразу и смекнула, что, должно быть, курочку какую себе присмотрел, потоптать вздумал. А там поди разбери их! Когда-то давно он под Марью-соседку клинья подбивал – это после его неудачной вылазки в город; он там бабу-то свою ошеячил, она его и попёрла восвояси, – а Марья ни в какую. Отшила его, больше он к ней и не приставал, вроде.
– А Ваня знал об этом?
– Он тогда ещё цыплёнком был неоперившимся. Что он там понимал, поди разбери!
– И больше вы Тимофея с Марьей Антоновной не видели вместе?
– Почему? Видела вчера утром, когда его милиционеры забирали.
– А до вчерашнего дня?
– Нет. Не припомню. Давно не видала. Она, Маша-то, избегала его, что ли. Он мужик такой своенравный, себе на уме. Мы все его маленько опасаемся.
– Лично вам он принёс какой-нибудь вред?
Палашов не сводил с женщины внимательных глаз с чуть сдвинутыми сосредоточенными бровями.
– Да нет. Ничего он мне не сделал. Разве что забор подправил, который чуть не рухнул – столбы-то прогнили от старости. Но у него просто, знаете ли, репутация такая… Грубоватый он, бесцеремонный.
– С кем, вы говорите, Тимофей общался?
– Ну, как? С Лёхой Рысевым и общался. Они, как в этом… в мультике-то про Маугли. Помните, там был тигр такой, а за ним шакал всё бегал? Вот Тимка – тигр, а Лёшка – шакал.
Следователь усмехнулся такому сравнению. Евдокия Вениаминовна тоже хохотнула.
– Потом с Денисом Певуновым… – продолжила она.
– Вы сразу дайте какое-нибудь сравнение, а я пойму, как они друг к другу относились.
– Ну, этот вам не Лёха Рысев. Этот с замашками. Воображала ещё тот. Парень-то видный, не тебе Васька Леонов какой-нибудь. Здоровый такой бычара. Но пройдёт, иной раз даже не поздоровается. А уж чтоб помог кому, так даже не мечтай. Дома мать-то на него жалуется. Лодырь, говорит, хороший. Да с гонором. Она ему – слово, он ей – десять. Ох, и не знаю, что из этого добра вырастет. Какое будущее России? Обеих соседок захомутал. Ходит, обеих за бока их держит, не стесняется. Это я про Вальку Белову с Женькой Ивановой. С кем он из них – не знаю.
– А Павел Круглов с девушками общался?
– Да тот тоже таскался с ними. Кто ж знает? Может, и подмял кого. Но не буду врать, с кем-то конкретным я его не видела. Говорят, в городе у него какая-то цаца есть. А чего это вы про них меня спрашиваете? Они имеют отношение?
– Следствие покажет, – уклонился Палашов от ответа.
– Ох и работа вам! Таскайся теперь в эту глушь.
– Вы за меня не беспокойтесь. Ещё ночку в машине переночую и завтра уеду.
– А чего стряслось? Чего не поделили-то они?
– В этом и пытаюсь разобраться.
– Зарплата, небось, копеечная, а ночевать вон в машине приходится.
– Не жалуюсь, – встал Палашов, поняв, что они поменялись ролями, и желая прервать разговор. Дымок, лежавший под дверью, тоже подскочил и потянул в сторону мужчины чёрным носом; он-то точно знал, где этот дядька ночует, вот только заберёт эту тайну с собой в сырую землю. – Вы меня извините, Евдокия Вениаминовна, пойду я. Мне ещё с бумагами копаться. Доброй ночи!
– До свидания. Успеха вам в расследовании.
Следователь кивнул и вышел, слегка пригибая голову под дверной притолокой. На улице совсем стемнело. Командирские часы показывали девятый час. Дымок проводил его до калитки. Не так уж много нового узнал он у соседки Себровых. Почему-то пошёл он не по короткой дороге, а углом мимо домов, как будто хотел подготовиться к встрече с Милой, настроиться, что ли. Птицы уже попрятались, только невидимые кузнечики стрекотали в траве. После душного дома, его приятно овевал свежий августовский ветерок. «Курить!» Он достал сигарету и прикурил. «Какой там очередной сюрприз меня ждёт?» Он представил нежное бледное Милино лицо. «Ах, девочка… моя!» У Глуховых горел в окнах свет. «Уютный дом…» – подумалось ему. Проходя безмолвный дом Елоховых, он заметил соблазнительно торчащий между штакетин розовый цветок астры. Не удержался и дёрнул его.
