«Всё миновало…»
Я в далёкий год
Знал женщину. Тогда казалось – близко.
Стихи о молчании
Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,
Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате
И меня, как скалу, огибают летучие звуки,
Простирая в пространство прозрачные крылья и руки.
Мне ли критиком быть высочайшей Господней работы,
Где в прекрасном согласии встали прекрасные ноты?
Но надмирный Маэстро, увы, не узнает, что значит
Быть молчащим меж тех, что смеются, поют или плачут.
Я себя утешаю: молчание необходимо!
Ведь недаром чудесно немое отчаянье мима,
И затишье заката, и ночь, где ни ветра, ни звука…
Ах, не верьте, не верьте! Быть паузой – тяжкая мука.
И что мудрость в молчанье – вы этому тоже не верьте,
Потому что звучать – есть отличие жизни от смерти,
Потому что иначе идти невозможно по краю!
Может быть, я проснусь… Может быть, ещё что-то сыграю.
Портрет пророка в молодости
Во дворце фараона прохладен бассейн,
Тишина опахал и услада ковров…
Ты ещё ни к чему не готов, Моисей,
Ты к великой и горькой судьбе не готов.
Ты неглуп, но пока беззаботен и пуст,
Ты царевич, ты выше похвал и обид! —
И такому ли явится пламенный куст,
Из которого Яхве с тобой говорит?
Лучше ласка рабынь и послушливость их,
Ловчий сокол и свита за правым плечом,
Чем однажды увидеть у стен городских,
Как твоих соплеменников гонят бичом.
Лучше жалких отринуть и слабых забыть,
Как предписано кодексом рангов и каст,
Чем, раба защищая, капо зарубить, —
И тобою спасённый тебя же предаст…
…Будет жизнь беглеца и пастушья сума,
И не знает ещё ни один звездочёт,
Что погибнут младенцы, что спустится тьма
Что кровавыми волнами Нил потечёт,
Что пойдут за тобой через дали пустынь
Не колонны героев, а толпы рабов,
Для которых похлёбка дороже святынь!
Моисей, ты ещё ни к чему не готов…
Но в обещанный рай, так похожий на ад,
Ты бредёшь по тропе, еле видной в пыли,
Где столетья спустя столько орд и армад
Станут прахом Святой заповедной земли.
А толпа позади тащит ропот и ложь,
Боль, надежду и страх за полтысячи лет…
Ты до края дойдёшь, но за край не зайдёшь
И в пустыне умрёшь, исполняя Завет.
И в последнюю ночь, в свой предутренний час,
Уползая за круг обветшалых шатров,
Ты прошепчешь во тьму угасающих глаз:
– Ты прости меня, Боже… Я был не готов…
Чужой
Я в глуби водной вижу признаки
Потусторонних измерений:
Вот рыбы тихо, будто призраки,
Скользят меж медленных растений.
Их плавников движенья мерные
Бесшумны в сумраке лазурном…
Здесь всё чужое – так, наверное,
Я проплывал бы над Сатурном.
Малёк метнётся, крабы спрячутся,
Порхая, уплывёт медуза…
В их памяти со мной не значится
Ни отторженья, ни союза.
Я здесь явленье инородное,
И в местной мокрой лотерее
Любое существо подводное
Меня живучей и хитрее.
Что ж делать, мы созданья пешие!
И выбравшись на берег вскоре,
Я скину ласты надоевшие,
Взгляну на сушу и на море,
На их границу белопенную,
Чей гул лишь вечности послушен, —
И снова вспомню ту Вселенную,
В которой я ничуть не нужен.
Не нужен – но зато единственный! —
А здесь я просто человечек…
Так по стезе своей таинственной
Скучает отставной разведчик.
Да, он, конечно же, старается
Изобразить, как славно дома,
А сам слоняется и мается,
И всё так пресно, так знакомо…
А ведь хотелось жизни радостной,
Рискованной и интересной!
Адреналина жар стоградусный
Манит туда, где нам не тесно,
Где нет ни массовых, ни кассовых
Дорог, что стелются под каждым…
А мне бы крыльев – хоть пластмассовых! —
И полетать на них однажды!
Мы и наши гении
Ах, эти Моцарты, Пушкины, Кафки!
Каждый – как дальней кометы осколок,
К нам залетевший случайно… Для справки:
Жизненный путь их обычно недолог.
Гения тронь – зазвенят отголоски
Детского стресса, страсти минутной —
Фокусы дедушки Фрейда… Для сноски:
Жить рядом с гением, ох, неуютно!
Хвалит наставник, а папа печален:
Сын-де замечен в пустом разгильдяйстве!
Что? Гениален? Ну пусть гениален,
Но не усерден в домашнем хозяйстве!
Женщины к гению валят толпою! —
Сереньким нам это очень обидно…
Но, если женится гений, не скрою,
Участь супруги его незавидна.
Гений и выгода редко совместны:
Смотрит на звёзды, а жизнь дорожает,
Дети растут, чем кормить – неизвестно,
Ну а жена всё рожает, рожает…
И кредиторы, и глупость, и зависть —
Лужа, в которой валяемся все мы!
Где же берёт он прекрасную завязь
Музыки, формулы, мысли, поэмы?
Кто он, сей баловень чудных мгновений,
Саженец странный средь поля людского?
Чёрт захохочет: – Ужо тебе, гений! —
И замолчит, чуя Божие слово…
Мальчик на холме
Мальчик смотрит с вершины крутого холма
На ушедший, колеблемый памятью мир…
Детство, солнце, июль, золотая хурма,
Ярко-красный гранат и лазурный инжир!
А зимой первый снег ослепительно чист
И сосулька вкусней, чем любой леденец!
И везде на портретах, усат и плечист,
В белом кителе Сталин! – наш вождь и отец.
Мальчик смотрит с вершины крутого холма.
Время юности. Смута желаний и дел.
Что-то буйствует в недрах души и ума,
Несовместное с сереньким словом «предел».
В лексиконе – «галактика» и «звездолёт»,
В моде – джинсы, походы, костры, неуют,
И Высоцкий в кассетнике хрипло поёт
Про разорванный парус и горный маршрут.
Мальчик смотрит с вершины крутого холма.
Бомбы, лозунги, съезды, всеобщий молчок.
Встанешь утром – в газете чернеет кайма:
Мол, скончался и этот генсек-старичок.
Ну да нам всё одно. А в империи сплошь
Воровство, пустословье, разор и раздор,
И пытается скрасить державная ложь
