Приглушённые жарой и ворчанием рынка крики больше не тревожили мою сонную голову. Наоборот, постоянная ругань этих двух старикашек заменяла мне радио. Практически каждый день один из них пытался сбить цену за очередную бестолковщину, которую продавал второй. Ругались они так громко, что слышно их было практически из любой точки рынка, так что казалось, будто бы их брань останется у меня в голове, куда бы я ни пошёл. Многих на рынке они раздражали, кто-то даже тщетно пытался унять их спор, но затихали старики только на время. Характерного запаха злости, однако, я от них не ощущал.
– Не лезь к ним, пусть собачатся, – сказала мне однажды Щепка.
– Как бы у них до драки не дошло, – отвечал я, опасаясь любых конфликтов, даже чужих и незначительных.
Щепка рассмеялась.
– Эти-то? И подерутся? Не смеши мои кости. У них любовь-то друг к другу покрепче будет, чем во многих браках!
– Как это?
– Эти старые пердуны всю жизнь дружат и помирать пойдут вместе. А крик разводят просто потому, что по-другому не умеют.
– Выходит, дружба у них такая…– задумался я. – А как тогда они по-настоящему ссорятся?
– Чёрт их разберёшь, – Щепка пожала плечами. – На то они и ворчливые старики.
Да уж. Ворчат хоть куда. Отец так ворчал, когда по радио рассказывали новости. Ругался он правда в пустоту, записанный голос ведущего в ответ ему не дерзил. Может, папе бы понравилось иметь собеседника для перебранок.
Я опёрся щекой на ладонь, локтем на согнутую коленку, и прикрыл глаза. Клонило в сон неумолимо, и даже будучи так близко к «друзьям», я кимарил, пригретый солнышком, пока меня не будил резкий вскрик или другой внезапный шум. Здесь, под прилавком Щепки, я чувствовал себя наиболее комфортно и защищённо. Настолько привык к ней и её подругам-торговкам, лавки которых были рядом, что дремать тут мне было куда приятнее, чем в своём шалаше. Женщины на рынке хоть и не предлагали мне ночлег, но я нравился им, и мне казалось, что рядом с ними безопасно. И голод уже не так пугал меня, и мысли о маме не донимали так сильно, как когда я был один. Проваливаясь в сон, я вспоминал о своём недавнем госте, пытался придумать, как обезопасить от таких ситуаций своё убежище, пока мысли не начали сливаться в один неясный ком.
Вдруг меня ошарашило жутким грохотом. Я вскочил, как подорванный, напрочь забыв о собаке. Кто-то абсолютно неуклюжий и неповоротливый снёс поддоны с жестяными банками, которые я так старательно складывал на протяжении, наверное, целого часа. Неизвестный быстро скрылся, так что я даже приблизительно не мог узнать, кто это сделал. У меня жутко колотилось сердце от неожиданного пробуждения, а от вида разбросанных по всему рынку банок у меня и вовсе заболела голова, так что я еле сдержался, чтобы со злости не пнуть поддон вдогонку. На шум вышла Щепка, оглядела эту печальную картину с безучастным лицом, затем заметила мою кислую мину и сочувственно сдвинула брови.
– Я соберу, – вздохнул я.
Она покачала головой и ушла, видимо, решив не мешать мне делать свою работу. В такие моменты Щепка, как и другие торгаши, скорее изображала сочувствие, чем действительно его проявляла. Я чётко чуял эту её холодность, и мне от этого запаха становилось не по себе, мурашки пробегали по рукам. Я, бывало, ранился, сажал занозы, падал, а она интересовалась лишь, смогу ли я продолжать работу. Единственное, что было важно – это закончить дело. Я не обижался на эту требовательность. Слишком сильно и прямо от этой халтуры зависела моя жизнь.
Банки понемногу растаскивал ветер. Я пробежался по двору, согнав их ногами в одну кучу, растащил поддоны так, чтобы удобно было набивать их пустыми жестянками. А как только присел, потянувшись за первой банкой, почувствовал запах, не характерный для этого района рынка. Запах был мимолётный, и у меня не вышло точно его определить. Однако это, возможно, была зацепка для поисков виновника этого беспорядка. Собирая несчастные банки заново, я всё больше убеждался в том, что должен найти этого человека. Когда работа была завершена, я не без труда составил поддоны друг на друга и выпрямился, с хрустом размяв спину и шею. Взглянул на опускающееся к горизонту солнце и протяжно зевнул.
Я появился за лавкой, где Щепка болтала с другими торговками, как призрак, и одним только измождённым выражением лица потребовал награду. Женщины наигранно заворковали надо мной, некоторые даже позвали завтра к себе на обед. Конечно, не за так. Щепка завернула мне что-то уже холодное и слабо пахнущее пищей с собой, и я поплёлся обратно. Как можно аккуратнее я прошёл мимо поддонов и повернул в сторону, противоположную обычному моему направлению.
Вспомнить запах преступника у меня не получалось, но я был уверен, что пойму, если снова его почувствую. В пути я надеялся придумать, что буду делать, если найду его. Мне, скорее, хотелось просто узнать, как у кого-то вышло снести такую громоздкую постройку, чем действительно наказать виновника. Мои скитания заводили меня всё дальше от шалаша, но я так и не находил ничего, напоминающего злоумышленника. Внезапно для себя я почувствовал совсем другой знакомый аромат. Пахло странной, но необыкновенно ловкой девчонкой с лохматыми хвостиками и родинкой под глазом. Я моментально подорвался и побежал в сторону, откуда исходил запах, лишь по дороге заметив, что несусь прямо к лавке Лысого.
Буквально за несколько метров до опасности я, придя в себя, притормозил и спрятался за ближайшую брезентовую палатку. За прилавком Лысого не было ни Урсулы, ни его самого, но именно оттуда исходили запахи их обоих. Видимо, они были за самой палаткой. Что Урсула делала рядом с этим безобразным торгашом? Может, я ошибся? Я стал аккуратно пробираться ближе, готовый, в случае чего, дать дёру, подлез к самому прилавку, весь трясясь от напряжения и волнения. В голове промелькнула мысль о краже еды, но я отмахнулся от неё, как от назойливого насекомого. Урчащий живот не беспокоил меня так же сильно, как запах Урсулы, какой-то тревожный и настораживающий. Он жутко меня интересовал, но также порождал во мне целую кучу вопросов. Неужели все эти новые запахи – это чужие чувства?
Из-за волнения все мои движения становились дёргаными и корявыми, но, тем не менее, подкрасться незамеченным к лавке Лысого мне удалось. Я аккуратно заглянул за заднюю часть прилавка, когда услышал голоса. Они с Урсулой стояли чуть поодаль.
Я увидел огромную, лоснящуюся от пота спину Лысого, размахивающего своими массивными лапами. Он был похож на здоровенного краба с поднятыми клешнями. Интересно даже, на что способны руки такого размера. Урсулу я видел совсем плохо, её почти целиком заслонял великан. Лысый отчитывал её за что-то, по его мнению, «из ряда вон» и «ещё хуже, чем в прошлый раз». Он много её оскорблял, с пеной у рта убеждал в том, какая она никчёмная и бестолковая. Урсула по большей части молчала, но только от того, что Лысый не давал ей и слова вставить. Но я понимал всё, что ей хотелось сказать. Она пыталась возражать, защищаться от грубых слов, оправдываться, но даже то, что ей удавалось высказать, тут же становилось перевёрнутым и обращённым против неё. Я чувствовал её гнев и обиду как свои собственные, но всё же не до конца понимал, почему она не убежит, не перестанет выслушивать гадости от какого-то толстяка-торговца?
Мне пришло в голову, что нужно как-нибудь отвлечь Лысого. Так у Урсулы наверняка появится шанс удрать. Вооружившись камнем, я прополз за самой его спиной, нервно подрагивая. Прямо за небольшим двориком, где были только мы втроём, начинались ветхие на вид постройки. Мой глаз сразу лёг на примыкающую стену одной из них. Можно было бы забраться в крохотную щель между стенами, а оттуда, подгадав момент, сорваться и побежать в лабиринт из несуразных зданий. Только бы отвлечь Лысого, не показываясь ему!
Я проскочил через двор, едва не выдав себя шорохом путающихся в песке ног. Может, Урсула уже заметила меня и только ждала, пока я наконец сделаю что-нибудь? На это я и надеялся, рассчитывая, что она не позволит толстяку внезапно оглянуться, например.
Когда Лысый замахнулся на Урсулу, я был готов и не мог ждать ни секунды. Метя точно в его прилавок, я швырнул камень, что было силы. И попал! Снёс ему крайнюю коробку с бананами, которые, будто следуя моему плану, глухими ударами рассыпались по земле. Лысый мгновенно озверел ещё больше. Он покраснел от злости даже самой своей лысиной, глядя на беспорядок, что я учинил. Урсула вообще перестала его интересовать.
– Кто это сделал?! – остервенело заорал он, туда-сюда вертя головой с надутыми ноздрями, из которых будто шёл пар.
Я втиснулся в свой уголок так сильно, как только мог, затаив дыхание. Ищущие глаза на бордовом лице Лысого пару раз проскользнули мимо меня, заставив напрячься и вовсе перестать дышать, но он меня не заметил. Наоборот, полностью повёлся на мою уловку и вышел за прилавок, разводя балаган и крик там. Радостный, я высунул нос из тени и замахал рукой Урсуле. Она и с места не сдвинулась, всё ворчала себе что-то под нос.
– Эй! Это я! – вполголоса позвал её я, боясь быть услышанным лишними людьми.
Она посмотрела на меня строго, сощурилась и наклонила голову вбок. Я движением головы позвал её за собой, намекая на переулок. Время уходило, я нервничал с каждой секундой всё сильнее, а почему-то Урсула медлила. Наконец, увидев мою обеспокоенность ситуацией, она вздохнула и нехотя зашагала в мою сторону. Как только она приблизилась ко мне на достаточное расстояние, я вылез, схватил её за руку и потянул за собой.
– Почему сама не побежала? – запыхавшись, спросил я.
Мы пробежали достаточное расстояние, чтобы Лысый при всём желании не мог нас догнать, и теперь просто брели по запутанным узким улицам. Иногда поднимался ветер и сквозняком осыпал нас песчаной волной.
– Когда бегаю, он ещё больше бесится, – она пнула камушек, и он покатился вперёд, весело стуча по земле. – Всё равно придётся вернуться.
– Зачем? – озадачился я сперва, но потом понял. – Погоди, он что, твой…
– Ага. Отец, – она понуро опустила голову.
Я почуял от неё легкую кислоту стыда.
– Извини, – мне пришлось прибавить шаг, так как Урсула вдруг ускорилась. – Я не знал.
– Вот и хорошо, – она на секунду заглянула мне в глаза. – Пусть никто не знает. Разболтаешь кому-то из мальчишек – убью.
– Кому например?
– Не знаю. Ману, Гилю, ещё кому-нибудь.
– Ману меня ненавидит, – усмехнулся я. – Ему точно не скажу.
– Правда? – она вмиг повеселела и легко толкнула меня в плечо, – Что ты ему сделал?
– Не знаю, – растерялся я. – Ничего.
– Да ну? Тогда сделай! Чтобы ему было, за что цепляться.
Я кривовато ей улыбнулся и промолчал.
Мы всё бродили, болтая о Ману и его компании. Урсулу особенно веселило обсуждать Рике, который, по её рассказам, не мог даже определить, где лево, а где право. А когда я рассказал, как Рике однажды у меня на глазах споткнулся о собственный башмак, а своей массой повалил ещё и Ману, она хохотала так, что птицы вокруг нас в страхе разлетались в стороны.
В конце концов, я выбился из сил и стал идти гораздо медленнее, почти тащился за Урсулой. Она быстро это заметила.
– Эй, ну ты совсем как слизень! – покачала она головой, вынужденная в очередной раз обернуться на меня.
Только я хотел возразить, как она стала быстро оглядываться, запрокидывая наверх голову.
– Смотри, – она указала на крышу сарая, стоящего неподалёку. – Полезли, посидим.
– На крыше? – удивился я.
Урсула посмотрела на меня с непониманием, будто даже с презрением, и молча пошла к сараю. Я поплёлся за ней. Никогда ещё не видел, чтобы так ловко взбирались по стенам, вообще не пригодным для лазания. Урсула взобралась на крышу легко, как взлетела, и я, стараясь повторять движения за ней, вскарабкался туда с огромным трудом, едва избежав падения.
– Как ты это… – весь красный, я подполз к ней.
Я был возмущён, что оказался настолько плох физически, что не поспевал за Урсулой, но в то же время был просто потрясён её способностями.
– Ну ты и неженка, – хихикнула она.
Девчонка с лохматыми хвостиками села на самый край крыши, свесив ноги. Солнце опускалось к земле, как сдувающийся воздушный шарик. Сегодня оно красило закат в розовый цвет с необычным сиреневым оттенком. Можно было почувствовать аромат этого неба, таким близким и приятным оно было. Лучи оседали на смуглом лице Урсулы, нежно подсвечивая её гладкую кожу.
Она закрыла глаза, наслаждаясь свежим, свободным от пыли вечерним воздухом, и слабо улыбнулась.
Я аккуратно подсел ближе, наверное, кошмарно пялясь. Ведь совсем недавно она бегала, кричала, хохотала, взбиралась на крышу разваливающегося сарая, а теперь вдруг замерла и стала такой спокойной и безмятежной, что я попросту не мог отвести от неё глаз. Не думал, что она так может.
– Так ты чей? – тихо произнесла она.
Поначалу я даже не узнал её голос, так сильно она для меня изменилась.
– И ты туда же, – грустно вздохнул я. – Тоже бить будешь?
Мне стало горько от этого вопроса. И печалил меня не тот единственно правдивый ответ, который я не хотел озвучивать, а скорее сам факт того, что моё происхождение почему-то влияло на то, как ко мне будут относиться.
– Бить не буду. Наверное, щепкин? На рынке все так говорят. Я её плохо знаю, обычная тётка, как по мне.
– Ману до сих пор думает, что я Кастильо, – усмехнулся я. – А я не знаю даже, кто это.
Урсула засмеялась. В такой же манере, как хохотала раньше, только тише и нежнее.
– Да ну, – фыркнула она. – Кастильо – дурачьё. Ещё и хромой.
– И с бородавкой, – добавил я. – На носу.
– На хромого ты и правда похож, когда бегаешь.
Мы снова засмеялись.
– А имя-то чего у тебя такое странное? Не Хуан, а как-то… Я даже не запомнила, – она рассуждала вслух, будто разговаривая не со мной.
Я не стал её перебивать, захотел послушать, каких смешных имён она придумает, пока будет вспоминать. Она перебирала разные буквы, будто пробуя их на вкус, но к истине так и не подобралась.
– Джей! – воскликнула она наконец, заставив меня буквально подавиться от смеха. – Что, нет?
Я не хотел забирать у неё победу, поэтому одобрительно закивал, и лишь через какое-то время сказал, будто бы между делом:
– На самом деле, я Жан.
– Ну и что это за имя? – она словно была им недовольна. – Оно не испанское, да? Как твои родители вообще его придумали?
Этот вопрос загнал меня в тупик. О своём имени я знал немного. Придумывать приютским детям имена приходилось, если они попадали туда совсем маленькими, до того, как начинали говорить. Однако даже малышей иногда оставляли нам с записанным на листке именем. Так было со мной. Мама не любила об этом говорить, но рассказывала, как её удивило иностранное имя в записке. Наверняка люди, которые подбросили меня ей, были французами или просто невозможными чудаками.
О своей прошлой жизни с ними я не знал ничего. Лишь попавшим в приют младенцами так везло, как мне. Мы не помнили своих настоящих родителей, которые либо умерли, либо бросили нас малышами на произвол судьбы. Не помнить – значит быть благословлённым. Для помнящих прошлую жизнь приют становился новым, «правильным» домом, где любят и берегут. Что до таких, как я, этот дом у нас был первым и единственным.
Невольно я вспомнил свою первую встречу с Авелем. Он появился в приюте, когда мне было пять или шесть. Весь дом тогда стоял на ушах. Мы никогда раньше не видели настолько измученного ребёнка. Авель, как он сам рассказывал, сбежал от своих родителей, слонялся по городу несколько дней и очень удачно нашёл нас. Он был весь в синяках и гематомах, грязный с ног до головы, волосы торчали иголками в разные стороны. Я, наверное, никогда не смогу забыть этот образ чумазого, никому не доверяющего волчонка. Отец говорил, что у таких, как Авель, в глазах читается такой безумный страх, какой бывает только у загнанного животного. Тогда я ещё не мог понять, что это значит.
Когда Авель начал привыкать к новому дому, то всё чаще стал говорить со мной: мы были почти ровесниками, да и кровати наши стояли рядом. О настоящих родителях он говорить не любил, начинал злиться, если кто-то по неосторожности затрагивал эту тему, но кое-что я всё равно узнал. Он, бывало, рассказывая о своих прежних приключениях и выходках, добавлял «хорошо, что мамка не узнала» или «ну и отлупили меня тогда». Сам он не придавал этому значения, но для меня даже такие фразы были дикостью. Позже я стал замечать на его спине и руках круглые пятнышки, шрамы. У самого Авеля я спрашивать побоялся, поэтому донимал маму. Она ничего не отвечала, только вздыхала и морщилась сочувственно, как от боли.
– А хромого Кастильо как зовут? – вдруг спросил я у Урсулы, чем совершенно сбил её с толку.
– Э-э-э… Не знаю.
– Ну вот, – фыркнул я. – А ещё про меня что-то говоришь.
Она стала в шутку возмущаться и даже пихнула меня в плечо. Я в ответ ткнул её пальцем в бок. Она завопила и тут же, в качестве мести, начала меня щекотать. Эта наша «драка» сопровождалась её звонким хохотом и моим беззвучным, задыхающимся от щекотки смехом. Я изо всех сил пытался защититься от её атак, но смех сильно мешал мне двигаться.
– Стой, стой! – вскрикнул я.
Урсула правда остановилась. Я и не думал, что это сработает.
– Чувствуешь? – я принюхался.
– Хорошая уловка, – она скорчила недовольную гримасу.
– Да нет же, честно! Пахнет же…
– Чем? – я вскочил на ноги, а она медленно поднялась вслед за мной.
Я выпучил глаза и стал крутить головой, выискивая взглядом источник запаха.
– Собакой, – произнёс я в ту же секунду, как заметил несущегося по улицам-тропинкам лохматого серого пса.
Маленький принц
Зверь бежал со всех ног, поднимая пыль большим столпом. От него шёл тяжёлый, едкий запах такой силы, что мне жгло нос. Животное было напугано и бежало от опасности.
– Вон, видишь? – вскрикнул я, изумленный и взволнованный.
Похожий запах я уже ощущал раньше, когда впервые встретился здесь с собакой. Хотя…
– Ну собака и собака, – безучастно ответила Урсула, усаживаясь обратно. – Она тут часто бегает.
– Я знаю эту собаку, – выговорил я.
Урсула скучающе болтала ногами, перевязывая свои хвостики. Я не мог найти себе места.
– Кто её хозяин? – всё не унимался я, пока пёс бежал выше по улицам, ближе к нам.
