– Попробую, – пообещала я, уже направляясь проверить других моих пациентов. Я бы не смогла ей рассказать, даже если бы что-то узнала.
Ночь становилась все насыщеннее, и до четырех я ни разу не присела. Я налила себе кофе и включила компьютер, собираясь заняться записями, пока у меня короткая передышка. Стефани пододвинула ко мне стул.
– Слышала, что случилось? – спросила она.
Я уже и забыла про полицию. Я покачала головой.
– У меня ни секунды свободной не было. Мы еще и люмбальную пункцию пациенту с шестой кровати делали. – Я открыла файл первого пациента и принялась просматривать его анализы крови в поисках нужного для отчета. – Что я пропустила?
– Полиция привезла брошенную маленькую девочку. Ее избили. Бродила по парковке в одном подгузнике и каком-то странном ошейнике на шее. Ужас, да? – Она говорила быстро, чтобы успеть рассказать прежде, чем ее позовут к следующему пациенту. – Она не подпускала к себе полицию. Полицейским только втроем удалось запихнуть ее в машину. Грязная, руки в крови, а нам не разрешают ее помыть, пока они не соберут все улики. Никто понятия не имеет, кто она и откуда.
Во мне поднялся гнев на несправедливость. Почему в этом мире детей дают тем, кто их бьет? Почему не тем, кто мечтает о ребенке, как я?
Мы с мужем, Кристофером, годами пытались завести ребенка, но нас подстерегало одно разочарование за другим. Когда наш врач поставил мне бесплодие, мы обратились к другому, но тот лишь подтвердил диагноз: я никогда не смогу сама зачать ребенка. Я сглотнула с горечью. Бывают дни легче, но сегодня не один из них.
– О родителях что-нибудь известно? – спросила я.
– Нет. Ничего. Подозревают, что она либо пришла из трейлерного парка по другую сторону дороги, либо ее там кто-то высадил.
Она поморщилась от отвращения.
– Она тощая, словно много дней ничего не ела.
– Бедняжка. Надеюсь, ее родителей найдут, и это окажется случайностью, каким-нибудь недоразумением.
Стефани подняла брови.
– Случайность? Что за недоразумение может привести к тому, что твой младенец потеряется на парковке в одном подгузнике? И еще кровь. Об этом ты забыла?
– Кто-то же должен быть оптимистом.
Хотела бы я и вправду быть столь оптимистична, как делала вид. Раньше я была такой. Больше не могу.
Стефани рассмеялась и сжала мою руку.
– Вот это мне в тебе и нравится, – сказала она перед уходом.
Дома Кристофер ждал меня с чашкой ромашкового чая. В одной руке у него была собственная чашка утреннего кофе, а в другой – моя любимая кружка с надписью «Мопсов много не бывает», хотя собак у меня никогда не было. В последние два года я работала в ночные смены, а он – днем, если ничего не случалось, так что мы редко бывали дома одновременно, но нам такой график подходил. Он давал нам возможность соскучиться, а это иногда важно для отношений, даже если любить друг друга так сильно, как мы.
Я сбросила туфли, взяла кружку и прошла за ним в гостиную. Плюхнулась на диван, утонув в нем, перьевые подушки приняли форму моего тела. Когда мы только купили дом и обставляли его, этот предмет мебели вызвал больше всего споров. Гостиная – первая комната, которую видишь, войдя в дом, и ему казалось, там уместен строгий диван, чтобы все выглядело мило и безупречно. Но дом не очень большой, и другой гостиной в нем не предполагалось, так что я понимала, что здесь мы будем проводить все время, а значит, диван должен быть удобным. В итоге я победила, а он потом неоднократно говорил, как рад, что его не ждет дома жесткий диван.
Он сел на другом конце, я вытянула ноги ему на колени. Он снял с меня носки и начал массировать ступни. Когда я первый раз рассказала сестре, как он массирует мне ноги после работы, она заявила, что это только пока мы молодожены, но он все еще так делал спустя много лет брака. Если я заставала его дома после смены, он массировал мне ступни. Точка. И неважно, если сам оперировал двенадцать часов подряд.
– Ну? – спросил он, поднимая брови.
Невозможно работать в медицине и не попасть под ее влияние. С течением лет мы стали личными психотерапевтами друг для друга. Мы, как никто другой, понимали, что значило нести ответственность за жизни других людей. Не работающему в медицине этого не понять.
– Элоиз опять у нас.
– Что на этот раз?
– Тромб.
– И?
– Отрицательно.
Он улыбнулся. Он зачесывал темные волосы назад, прикрывая прядями начинающую лысеть макушку. Его очень беспокоила потеря волос, а мне было все равно. Я любила его усталый вид, как по мне, он с годами становился только привлекательнее. Мужчинам в этом плане вообще везет. Даже морщины ему к лицу.
– Как у тебя прошел день? – спросила я.
– Две операции. Три консультации.
Кристофер работал хирургом-ортопедом в больнице «Нортфилд Мемориал», там же, где и я. Это самый крупный региональный госпиталь в Огайо, мы и познакомились там в кафетерии, когда он еще был первокурсником, работал целый день и учился ночами. Он был таким сосредоточенным и целеустремленным, что едва не упустил меня из виду, но рабочая этика принесла свои плоды. В итоге он оказался в ординатуре, потом остался работать по специальности.
– Интересные случаи были? – спросила я.
Он покачал головой.
– Кстати, пока не забыл, обязательно прочитай письмо от Бианеллы. Она хочет, чтобы мы поехали на следующих выходных на семинар по международному усыновлению. Там будет круглый стол для родителей о скрытых сложностях при усыновлении детей из-за границы, – сказал он.
Бианелла – наш специалист из органов опеки. Мы связались с ней после того, как репродуктолог в последний раз усадил нас перед собой и рассказал мрачную статистику. Мне уже было под сорок, и нас не прельщала судьба престарелых родителей. Я тогда думала, что усыновить ребенка очень легко, но в свое время я так же думала, что очень легко забеременеть. У нас уже была одна неудачная попытка, и она принесла столько же боли, как и выкидыши.
– Я не уверена, что готова взять ребенка-иностранца, – сказала я.
– Знаю. Я тоже. Просто почитай письмо и скажи потом, что ты думаешь. – Кристофер убрал мои ноги с коленей. – Мне пора собираться.
Он пошел на кухню поставить кружку в посудомойку, я двинулась прямиком в спальню, но вдруг кое-что вспомнила.
– Кристофер! – окликнула я.
– Что?
– Я забыла кое-что рассказать. – Я сделала паузу, чтобы убедиться, что он слушает. – Полиция сегодня привезла брошенного маленького ребенка.
2
Кристофер Бауэр
Я только что вернулся в кабинет после изнурительной шестичасовой операции по восстановлению кисти, которая оказалась гораздо сложнее, чем мы ожидали. Я как раз наливал себе чашку кофе, когда вошел Дэн, заведующий хирургией. Выглядел он расстроенным.
– Можно с тобой поговорить? – спросил он, закрывая за собой дверь.
– Садись, – предложил я, показывая на стул перед моим столом. У нас не принято закрывать двери, так что, видимо, дело серьезное.
Он покачал головой, взъерошивая темные волосы. На лбу отпечаталась тревога.
– Что творится с людьми? Как можно быть такими монстрами? – говорил он, меряя шагами кабинет.
Мы уже много лет работали вместе, и я впервые видел, чтобы он так нервничал.
– Может, все-таки присядешь?
– Нет-нет, спасибо. Я бы лучше выпил, – он с горечью усмехнулся. – Та девочка, которую привезли вчера ночью в отделение неотложной помощи, – жуткий случай. Ничего подобного не видел. Никогда, – он боролся с эмоциями, видимо, думая о собственных трех дочерях, чьи фотографии в ряд стояли на его рабочем столе. – Представить не могу, что кто-то может сделать такое с ребенком. Просто не могу.
– О чем ты говоришь? – спросил я, подавляя любопытство.
– Наверное, теперь тебе стоит присесть, – сказал он, почти не шутя. – Ее привезла полиция вместе со специалистами по защите прав детей. Судя по всему, ее обнаружили на парковке с западной стороны от Парк Стейшн. Знаешь ее?
Я кивнул. Все знали Парк Стейшн и трейлерный парк на улицах за ней. Там цвело городское сообщество наркоманов. В эту часть города ходили только с одной целью.
– Все тело девочки покрыто старыми шрамами и синяками. Ее, видимо, долго избивали, – ему пришлось прикладывать усилия, чтобы сохранять самообладание. – Она истощена и обезвожена и выглядит как голодающие сироты в телевизоре. Понимаешь, о ком я? – Он продолжил, не дожидаясь моего ответа: – У нее на ногах сыпь, как от септической инфекции. Рентген показывает множественные переломы. Некоторые старые, другие совсем свежие. Вероятно, у врача она никогда не была, так что кто знает, что еще мы можем обнаружить. – Он прочистил горло, потом переключился на роль руководителя. – Ею будут заниматься много врачей, нам нужны лучшие, поэтому я хочу, чтобы ты взял ее дело. Первый консилиум состоится завтра утром, так что отмени все дела.
– Хорошо, конечно. Уверен, Алексис сможет все устроить, – сказал я, доставая телефон и быстро набирая письмо своему секретарю.
– Что ж, пойдем, – Дэн пошел к двери, я следом. – Как только в СМИ узнают, поднимется шумиха. Пока еще ничего не утекло. Мы попытаемся как можно дольше сохранить дело в тайне, но ты же понимаешь, что это только вопрос времени, пока они пронюхают. Уровень секретности понятен?
– Конечно, – кивнул я, хотя мне еще не приходилось работать с засекреченными случаями. У нас в городке редко случалось что-то настолько серьезное, мне обычно доставались дети после аварий или спортивных травм. Я не мог в этом признаться, но меня очень будоражила возможность быть причастным к такому необычному делу.
Мы вошли в лифт на другом конце коридора. В нем было много народу, так что по пути на третий этаж мы молчали. Там Дэн открыл дверь и жестом показал мне выходить.
– Что она здесь делает? – спросил я. На третьем этаже отделение неврологии, здесь лежат пациенты после инфарктов и инсультов.
– Здесь ее никому не придет в голову искать, – сказал он.
– Ты о репортерах?
– Репортеров мы не боимся, их легко не пускать. Мы пытаемся уберечь ее на случай, если тот, кто сделал с ней все это, вернется и будет ее искать. Мы не знаем, кто нанес ей травмы и в безопасности ли она теперь. Мы даже не знаем, кто она такая.
Она говорит, что ее зовут Джейни, но кто знает. Она могла и придумать имя. Ее могли похитить. Постепенно мы узнаем больше.
Дэн на ходу кивал медсестрам, бегающим по отделению. Двое полицейских в форме стояли у двери в середине коридора. Дэн подошел к ним и показал удостоверение сотрудника. Я сделал то же самое. Он обернулся, посмотрел на меня и открыл дверь.
– Соберись, – сказал он.
Он зашел, и меня охватила волна печали, когда я увидел крошечного ребенка на кровати. К этому зрелищу я не был готов. Дэн сказал, что речь о маленькой девочке, но ребенок на кровати выглядел на год с небольшим. Ручки и ножки у нее были очень тонкие, казалось, они не выдержат ее, если она попытается встать. Живот вздувшийся, а голова слишком огромная по сравнению с крошечным тельцем, казалось, она не сможет ее удержать. Она была почти лысая. Только короткие клочки блондинистых волос там, где и волос быть не должно. Она посмотрела на нас глазами самого чистого голубого цвета, какие я только видел.
– Привет. – Ее губы изобразили подобие улыбки, открывая гнилой передний зуб.
– Привет, Джейни, – Дэн подошел к кровати и склонился над девочкой.
Она протянула руки.
– Обнимемся?
Он наклонился и аккуратно обнял ее, словно боялся повредить. Она вцепилась в его халат. Дэну было явно не по себе.
– Мне нравится, как ты пахнешь, – тихо, почти шепотом сказала она.
Девочка не отпускала его, так что Дэн обернулся ко мне и жестом подозвал поближе. Я обошел одну из медсестер и вошел в поле зрения девочки.
– Привет, Джейни. Меня зовут Кристофер. Я буду тебя лечить, – сказал я, тщательно подбирая слова. – Я помогу тебе.
Она отпустила Дэна и протянула руку ко мне. Ногти у нее были длинные и очень грязные. Пальцы скрючены так, что она не могла взять меня за руку.
– Привет, – задумчиво сказала она. – Вы меня вылечите?
Я кивнул:
– Да, солнышко. Обещаю.
3
Ханна Бауэр
Я была на кухне и собирала перекус на работу, когда открылась входная дверь: значит, Кристофер вернулся.
– Привет, любимая, я дома. Я так и не закончил подготовку к сегодняшнему вечеру. Затянула глупая бюрократия.
Он подошел сзади и обнял меня. Поцеловал в макушку и глубоко вздохнул. Я вытерла руки о полотенце у раковины и повернулась. Лицо у него было грустное.
– Потерял пациента? – спросила я. У него это редко случалось, но иногда бывало, если возникали другие осложнения.
Он покачал головой.
– Я видел ту брошенную девочку.
– Правда? – Я усадила его за стол.
– Бедняжка. Вся в синяках и заморенная голодом, – слова застревали у него в горле. – Люди с домашними животными обращаются лучше, чем обращались с ней.
– Все настолько ужасно? – спросила я.
Он кивнул.
Я налила ему стопку его любимого скотча и села напротив. Он пригубил, потом принялся водить пальцем по краю стакана, глядя в окно над раковиной. Я протянула руку через стол, взяла его за руку, погладила большим пальцем по тыльной стороне ладони. Я понимала, почему тема детей так задевала его. Когда мы только поженились, такого не было, но годы борьбы с бесплодием сделали нас очень чувствительными ко всему связанному с детьми, особенно с малышами.
– Ее зовут Джейни, и она прелестна. У нее такие огромные светло-голубые глаза, что просто забываешь обо всем. – Он сделал еще глоток. – Я просматривал ее карту перед уходом. Ее так долго морили голодом, что тело начало поедать само себя. У нее множество старых нелеченых переломов, поэтому некоторые кости срослись. Ни один кусочек ее тела не остался целым. – В глазах светился гнев. – Кто мог такое сотворить?
Оба мы знали ответ на вопрос: монстр. Говорить вслух было необязательно.
