В то же время поэтические трИбуны шестидесятых оставались по сути советскими людьми, готовыми писать поэмы про вождей революции и колебаться вместе с линией партии – впрочем, они делали это изящно, сохраняя европейский флёр и манеры (Евтушенко, Вознесенский), продолжая общаться и с фрондирующей, диссиденствующей частью интеллигенции, и с советским начальством.
Совсем иное представление о мире и человеке – в неоклассических строках Арсения Тарковского, отца выдающегося режиссера Андрея Тарковского:
Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд.
Я между ними лег во весь свой рост -
Два берега связующее море,
Два космоса соединивший мост.
Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия.
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия,
И прошлое кляну, как нищий царь.
Я больше мертвецов о смерти знаю,
Я из живого самое живое.
И – боже мой! – какой-то мотылек,
Как девочка, смеется надо мною,
Как золотого шелка лоскуток.
(Посредине мира. 1958)
Неслыханную популярность приобретает бардовская (авторская) песня – пение стихов под гитару самими сочинителями (Б.Окуджава, Н.Матвеева, Ю.Визбор, А.Галич, позже В.Высоцкий и др.), пришедшая на смену коллективистским маршам сталинской эпохи. Позже Владимир Высоцкий станет кумиром городской интеллигенции, её «Пушкиным», выразителем её настроений и мироощущения. В то же время, в связи с публикацией романа Б.Пастернака «Доктор Живаго» за границей и присуждением ему Нобелевской премии, начинается травля писателя, которого в 1958 г.исключает из Союза писателей. Прорывом к правде станет публикация рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в главном журнале оттепельной поры «Новый мир» в 1962 г. Большую роль в «пробивании» рассказа на лагерную тему сыграл сам главный редактор журнала, поэт и фронтовик Александр Твардовский, автор прославленного «Тёркина». Решение о публикации принималось под давлением Хрущева на Президиуме ЦК КПСС (!). Но Ленинской премии рассказ, выдвинутый «Новым миром», не получил, а в годы правления Брежнева его стали критиковать за антисоветизм (так высказался первый секретарь ЦК КП Узбекистана Рашидов!), а после изгнания Солженицына из СССР в 1974 г. этот рассказ, как и другие произведения писателя, были изъяты из библиотек.
Безыскусная история русского мужика, живущего и выживающего в лагере, поражала читателей, не знающих о быте и бытии обитателей чудовищного лагерного архипелага. Напротив, отсидевшие в первый раз прочитали правду о себе:
«Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот
кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит
стучать».
«– Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка?
Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. Он улыбнулся
простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в
сорок третьем году, когда он доходил. Так доходил, что кровавым поносом
начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел. А
теперь только шепелявенье от того времени и осталось.
–– От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. Не
упомню, какая она и баба.
–– Та'к вот они моют… Ничего, падлы, делать не умеют и не хотят.
Хлеба того не стоят, что им дают. Дерьмом бы их кормить.
–– Да на хрена' его и мыть каждый день? Сырость не переводится. Ты вот
что, слышь, восемьсот пятьдесят четвертый! Ты легонько протри, чтоб только
мокровато было, и вали отсюда.
–– Рис! Пшёнку с рисом ты не равняй!
Шухов бойко управлялся.
Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество
дай, для начальника делаешь – дай показуху.
А иначе б давно все подохли, дело известное».
«Шухов молча смотрел в потолок. Уж сам он не знал, хотел он воли или
нет. Поначалу-то очень хотел и каждый вечер считал, сколько дней от сроку
прошло, сколько осталось. А потом надоело. А потом проясняться стало, что
домой таких не пускают, гонят в ссылку. И где ему будет житуха лучше – тут
ли, там – неведомо.
Только б то и хотелось ему у Бога попросить, чтобы – домой.
А домой не пустят…»
Рассказ об одном дне из жизни простого зэка Шухова, живущего в лагере под номером Щ-854; дне, наполненном подневольным трудом, заботой о пайке; дне, который обычному человеку кажется каким-то нескончаемым адом, заканчивался так:
«Засыпал Шухов, вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много
удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он
закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с
ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И
не заболел, перемогся.
Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый.
Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.
Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…».
В 1963 г. в газете «Известия» ее главный редактор и по совместительству зять Хрущёва Алексей Аджубей напечатал запрещенную до этого поэму Твардовского «Василий Тёркин на том свете». Там тоже прозвучала тема погибших заключенных, которых Тёркин встречает в Особом отделе загробного мира:
«…Там – рядами по годам
Шли в строю незримом
Колыма и Магадан,
Воркута с Нарымом.
За черту из-за черты,
С разницею малой,
Область вечной мерзлоты
В вечность их списала.
Из-за проволоки той
Белой-поседелой -
С их особою статьёй,
Приобщённой к делу…
Кто, за что, по воле чьей -
Разберись, наука.
Ни оркестров, ни речей,
Вот уж где – ни звука…
Память, как ты ни горька,
Будь зарубкой на века!»
Фактический конец оттепели в 1964 г. ознаменован еще одной, после случая с Пастернаком, литературной репрессией – судом на поэтом Иосифом Бродским, еще одним будущим нобелиатом. 5 марта 1966 года умирает Анна Ахматова, один из последних «осколков» серебряного века, завершая эпоху, заканчивая «оттепель». Уже в наступившие новые, «брежневские» времена, в 1965 году Михаил Шолохов был удостоен Нобелевской премии, а в 1966 году в журнале «Москва» с купюрами и предисловием К.Симонова был опубликован роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита» – одно из самых великих, многослойных и обаятельных литературных произведений ХХ века. В хрущевское время появляются и первые самиздатские журналы. Начинается «подпольная» жизнь Александра Солженицына, ставшего голосом потаённой, лагерной России, его великая эпопея написания и публикации «энциклопедии России в концлагере» – романа-были «Архипелаг ГУЛАГ».
В архитектуре на смену помпезности и пышности «сталинского ампира» приходит массовое жилищное строительство по унифицированным образцам, блочные дома, которые будут позже названы «хрущевками». Они стали появляться с 1957 г., некоторые предполагалось снести через 25 лет, другие имели ресурс до 50 лет, но стоят до сих пор. Для многих советских людей начало шестидесятых годов будет ознаменовано переездом в первое собственное некоммунальное жилище. Справедливости ради, надо сказать, что идея массового жилищного строительства появилась в послевоенные годы, еще при Сталине, и тогда же началось строительство заводов железобетонных конструкций. После коммунального быта люди были счастливы оказаться в собственном жилье – пусть малогабаритном, с низкими потолками, убогой архитектурой. Позже «хрущевки» стали в народе называть «хрущобами» (по ассоциации со словом «трущобы»), но подобное типовое строительство, лишь улучшенное по качеству отделочных материалов, существовало в эпоху неоконструктивизма и в европейских крупных городах. Для советских же людей, массово живших в коммуналках, бараках, подвалах, это была подлинная жилищная революция. В домах помимо радиоточек появляются телевизоры (в 1957 году телевизоров в СССР было больше миллиона, первые серийные цветные телевизоры появились в 1967 году, с 1963 по 1967 год строится Останкинская телебашня – самое высокое тогда сооружение в мире). Квартиры предлагалось украшать уже не «мещанскими» ковриками, вазочками и статуэтками, а высокохудожественными эстампами. Возникает понятие «дизайна интерьера», внедряются методы художественного конструирования, в 1964 году появляется журнал «Техническая эстетика».
(Здесьможно припомнить слова В.Солоухина (см.ниже) о новом стиле конца 1950-1960-х гг.: “Я помню, как откуда-то с Запада захлестнула Москву повальная мода на модерную мебель. Совпало к тому же с большим жилищным строительством, то есть, значит, с переселением на новые квартиры. Пошли в ход столики на четырех раскоряченных тонюсеньких ножках, табуреточки на трех раскоряченных ножках, фанерные шкафики, фанерные полочки, пластмассовые абажурчики и настольные лампы, гли-няная посуда с облагороженным звучанием – керамика. Взбудораженные москвичи пошли выбрасывать из своих квартир красное дерево, карельскую березу, ампир,
