– Пошли, – резко кинул он Инге. – Не то мясо у них подгорит.
Он выскочил из машины и, не дожидаясь замешкавшуюся с портфелем девушку, двинулся к забору, до которого оставалось с полтора десятка шагов. Подошел к запертой калитке, сваренной из узорчатых кованых прутьев, ухватился за них и легко, как в «Сумерках» (Инга соврала Худому, на первую часть ее затащили в кино), бросил свое тело вверх и вперед. Приземлился по ту сторону дверцы чуть ниже человеческого роста и, открыв ее перед Ингой, повернулся к спешащему навстречу хозяину дома.
– Что вам надо? Вы кто такие?
– Расскажи ему, кто мы такие, раз он не догоняет, – кивнул Худой Инге, сближаясь с бизнесменом.
– Э-э-э… – Инга поняла, что снова забыла имя неудачливого предпринимателя. Черт, как же глупо. Это все стресс. Обычное такое… – Извините, – придушенным голосом произнесла она, обращаясь неизвестно к кому, и, расстегнув блестящий замок на портфеле, полезла в него за документами.
– Я худею… Ты? бабки Арнольдычу торчишь? – Худой вплотную приблизился к генеральному директору. – Торчишь, правильно. Значит, не ошиблись домом. А отдавать когда собираешься?
– Я с ним этот вопрос уладил, – шагнув назад, проговорил должник.
– С ним? Уладил? – Худой прищурился, будто услышал оскорбление в свой адрес. – А теперь с нами давай уладь… Сколько ты там должен, а? Небось и сам не знаешь? Сколько? – он ухватил бизнесмена за воротник песочного цвета куртки, рывком потянул на себя.
Треск рвущейся ткани заглушил невнятный возглас неудачливого бизнесмена. Инга мельком глянула на женщину и ребенка у дома. Неправильно у них на глазах прессовать главу семьи. Сказать бы об этом…
– Нет, это три месяца назад столько было! Новенькая, озвучь ему, сколько он торчит!
– Пять… Пять миллионов триста семнадцать тысяч, – нетвердым голосом прочитала Инга в предписании, которое только сейчас достала из портфеля.
– Сколько?.. – просипел бизнесмен, будто спущенный мячик выпустил остатки воздуха. – Да не может быть! Откуда?..
– Догадайся! Ты бы еще дольше гасился по норам, сука! – Худой толкнул Крюкова, и тот, не удержавшись на ногах, полетел на дорожку, засыпанную отсевом. – Опять за мусоров думаешь спрятаться? Не выйдет, козлина! За такие деньги не то что убивают – убивают дважды.
Мимо Инги шагнул похожий на Худого его напарник из ржавого «транзита» с поводком вокруг запястья, на другом конце которого с бешеным лаем и капающей из пасти слюной рвался из ошейника английский мастиф. Не обратив внимания на девушку, пес проскочил мимо нее. На секунду вся их троица замерла. Худой смотрел на Крюкова, а тот вместе с Ингой провожали глазами коллектора с рычащей собакой на поводке.
У дома завизжали, перебивая лай мастифа. Сначала ребенок, потом – его мать. Ужас в их воплях взметнулся ледяным жгутом, обвиваясь вокруг Инги. Она неловко переступила, будто стояла не на ногах, а на ходулях. Чуть было не выронила из затрясшихся рук документы. Чего-то подобного она и ожидала.
Визг стих, когда мать поймала ребенка в объятия, но оглушительный собачий лай не прекратился.
– Нет! – крикнул хозяин семейства в спину коллектору. – Дом! – посмотрел он на жену. – Запритесь в доме!
Та не услышала. Безумными, вылезающими из орбит глазами она смотрела на агрессивно настроенного бойцовского пса, приближавшегося к ним с сыном. Лай мастифа в клочья рвал весенний день. Инге захотелось пальцами заткнуть уши и зажмуриться.
– Нет! – закричала жена Крюкова. – Нет! Уйдите! Убери собаку!
– Маккартни! – скомандовал коллектор мастифу, и тот, словно взбесившись от звука его хриплого тяжелого голоса, прыгнул вперед.
Отчаянный визг женщины ушел куда-то в частоты ультразвука. С неистовым лаем собака бесновалась в паре метров от жертв. Упираясь короткими ногами, из-под которых летел песок, она пыталась добраться до застывших соляными столбами матери и сына. Коллектор с усилием удерживал струной натянувшийся поводок. «Если он порвется…» – пришла в голову Инге ужасная мысль. У нее тряслись поджилки. А потом она почувствовала, что может обмочиться прямо здесь.
– Нет! Уберите собаку! – вновь крикнул ошалевший от дикого зрелища должник. – А-а-а! – закричал он вдруг, когда, нагнувшись к нему, Худой взмахнул рукой.
Неизвестно откуда оказавшаяся в ней крестовая отвертка пробила левую ладонь Крюкова и с мерзким хрустом воткнулась в утоптанный отсев дорожки. Сидящий на земле бизнесмен выгнулся дугой, ухватился здоровой рукой за черно-красную ребристую рукоять отвертки и попытался вытащить ее из раны. Худой мгновенно пресек эту попытку, наступив на руку Крюкову ботинком с тяжелым протектором.
– Ум-м-м, – будто с заклеенным ртом замычал бизнесмен, когда прижатая ногой рукоятка отвертки впечаталась в его ладонь, пришпиленную к земле огромной бледной, с алыми пятнами на крыльях бабочкой.
В разные стороны полетели брызги, будто уронили на пол бутылку кетчупа. Крюков заорал неожиданным для его комплекции басом. У дома яростно щелкал зубами мечущийся на поводке мастиф. Мальчик в руках бледной как смерть матери громко ревел, отвернувшись от пса и время от времени на него оглядываясь. Его заплаканное лицо покраснело от натуги. От опрокинутой жаровни пахло горелым мясом. Пролившееся вино напоминало кровь. Инга с застывшим как маска лицом неподвижно стояла внутри этого разверзшегося ада и пыталась понять замороженными мозгами, что ей делать. К запахам крови и подгоревшего мяса добавилась вонь мочи, темным пятном проступившей на джинсах корчащегося от боли коммерсанта. Вечером, видимо от пережитого стресса, у Инги на несколько дней раньше срока начнутся, как она их называла, «счастливые часы суши».
– Так что с долгом? Не слышу! Отдашь? – спросил у Крюкова Худой. – Когда?
Крепко зажмурившись и не открывая глаз, гендиректор еле слышно попросил:
– Уберите собаку, пожалуйста… Я все сделаю, все заплачу?… Пожалуйста…
Худой поднял голову и свистнул напарнику.
– Готов!
– Фу, Маккартни!.. Фу, я сказал!..
– Убрали собаку. Пока… Рассказывай, как будешь платить. Мы тебя слушаем.
– Я… Я не знаю…
– Блядь, – с руганью ударил Худой бизнесмена в живот ногой. – Что, вторая серия начинается?
Крюков скривился от боли, затараторил сбиваясь:
– Нет, погодите! «Гелендваген» стоит в гараже, двухгодовалый. Можно продать за…
– Продадим, – кивнул Худой. – Еще что?
– На счете в банке еще… Тысяч триста, может быть… На зарплату людям…
– Так, все понятно. Дом застрахован?
– Нет, – Крюков помотал головой, всхлипнул и повторил еще раз. – Нет.
– Тогда страхуй. Сожжем, получишь деньги, отдашь нам. Молись, чтобы страховки хватило… Вставай, – Худой с усилием выдернул отвертку из отсева, а потом из руки.
Бизнесмен коротко вскрикнул и уставился на отвратительного вида рану в ладони.
– Что ты как девочка? – поморщился коллектор. – Идем, напишешь доверку на «гелек», генеральную потом у нотариуса оформим, техпаспорт с ключами сейчас отдашь… Тачка пока у нас постоит. Если со страховкой срастется, вернем. Будешь в нем жить, пока заново не отстроишься… Долго собрался сидеть?.. И ты тоже, новенькая. Двигай.
Стены в доме Крюкова были увешаны головами диких зверей. Лось и кабан оценивающе разглядывали незваных гостей стеклянными глазами, пока присевший к низкому столику в гостиной Крюков пытался подрагивающей рукой написать доверенность на управление транспортным средством.
– Вот, – протянул он документ Худому.
– И кому я ее покажу? Всю в крови измазал. Ты бы еще написал на ней: «Помогите!» Я худею… Переписывай!.. Смотрю, ты охотник, да? И оружие, наверное, есть?.. Тоже конфискуем, чтобы в спину сдуру не шмальнул…
Потом они втроем спустились в гараж, откуда уже не был слышен плач мальчика, спрятанного перепуганной матерью где-то наверху. Антрацитового цвета «гелендваген» напоминал броневик.
– Держи ключи, – Худой протянул Инге брелок.
– Что это? Зачем?
– Поедешь на нем за мной.
– Я? – растерялась Инга.
– Ну не я же. Говорила же, что водишь машину. Сашок с Маккартни на «транзите» поедут, я – на нашем «мерсе». Так что «гелек» тебе достается.
– Но он же… И прав у меня нет, – испугалась Инга. – А если остановят…
– Я худею… Да не ссы ты. Доверка же есть, хоть и кривая. Пэтээска тоже. Права, скажешь, дома забыла, извините, гражданин начальник, улыбнешься. Я рядом буду, отмажу деньгами, если что. Не возьмет денег, покажу вот это, – Худой поправил висящий у него на плече хозяйский охотничий карабин, выглядевший как ближайший родственник АК. – Открывай ворота, не стой! – кивнул он генеральному директору.
– Я не могу, не хочу! – помотала головой Инга. – Я на такое не подписывалась. Не собираюсь я ездить на угнанной машине!
– Да почему угнанная, я худею… Ты же не будешь заявлять? – повернулся Худой к Крюкову. – А хочешь, пусть он ведет «гелек», а ты сзади будешь сидеть, «сайгу» у его головы держать. Выбирай…
Обратную дорогу Инга помнила смутно. В памяти остались только ее вцепившиеся в руль скрюченные пальцы и «стопы» «мерса», на котором перед ней ехал Худой.
– Молодец! Нормально водишь, не по-бабски, – похвалил ее коллектор, когда она загнала «гелендваген» в огромный полукруглый ангар из серого рифленого металла.
Ангар находился на территории какого-то полудохлого автопредприятия в Обухово и был, как автосалон, на треть заставлен дорогими иномарками, тускло отражающими свет висящих под потолком прожекторов.
– Ключи в машине, – сказала девушка пожилому охраннику, отпершему ангар.
Тот показал Инге место, куда ставить машину, и вышел на улицу.
– Всё в порядке, я уже сфотографировал на телефон, «сдал-принял», – заулыбался он, когда девушка присоединилась к нему. – Новенькая?
– Хозяин говорил, два года ей, кажется, – ответила Инга, которую до сих пор потряхивало.
– Да нет, ты – новенькая?
– Извините, не поняла сразу. Да, скоро месяц будет.
– Я и вижу, бледная вся… А зовут-то как?
Она промолчала, быстрым шагом отошла за угол ангара и стала громко блевать, пытаясь исторгнуть из себя вместе с переваренной едой и остро пахнущей желчью страх и вину. Когда спазмы утихли, Инга вытерла рот найденной в кармане бумажной салфеткой и подошла к стоявшему у «мерседеса» Худому.
– Нам надо здесь находиться?
– Больше нет, мы свою работу сделали. Поехали.
– В офис? – спросила Инга, усаживаясь в салон.
– На сегодня рабочий день кончился, – покачал головой Худой.
– Тогда подбрось меня до дома, – попросила она и подумала, что там что-то нужно будет говорить родителям, а завтра с утра снова идти на эту работу.
– Без проблем, – кивнул Худой.
Но обманул ее, потому что привез не домой, а в угрюмого вида кабак в центре.
– Что это? – испугалась Инга, разглядывая из машины вывеску и закопченные от выхлопных газов окна.
– Пойдем. Тебе выпить надо. И чем больше, тем лучше.
– Я в такие не хожу, – покачала головой девушка, – здесь, наверное, только бандиты бухают.
– А мы с тобой кто? Учителя? Или пожарники? Как раз самые настоящие бандиты. Рэкетиры. Шучу… Мохито тут, конечно, не делают, но водка у них настоящая. Так что идем, слушай меня и радио.
Внутри было торжественно и малолюдно (ранний вечер). Дальние столы (громоздкий дизайн не позволял назвать их «столиками») терялись в полумраке, который безуспешно пытался разогнать красно-коричневый свет висящих по стенам вычурных, в восточном стиле, ламп. Инга с Худым сели за стол, за которым свободно могла бы поместиться компания из восьми человек. Официант в белой рубашке, меню в переплете из кожи царя, графин холодной водки, салат «Столичный», соленые огурцы, селедка, антрекот с картофелем по-деревенски.
– Я есть не буду, – помотала головой Инга.
– А ты не ешь, ты закусывай, – Худой наполнил рюмки. – Давай выпьем.
– Я так и не знаю, как тебя зовут, – произнесла она, взяв рюмку в руку.
– Павел. За знакомство.
Инга опрокинула в себя алкоголь, поморщилась. Водку она не любила и пила лишь от случая к случаю.
– Лекарство сладким не бывает, – прокомментировал ее гримасу Павел. – И закусывай, чтоб не развезло через двадцать минут.
– Угу… Павел… Ничего, что я с набитым ртом?.. Ты мне скажи, ты этим каждый день занимаешься?
– Фрики у «зерен» выбиваю? Не каждый. Выходные никто не отменял, – ответил коллектор.
– Фрики? – переспросила девушка.
– Деньги. Бабки. Лавэ. Финики. Фрики. Как хочешь, так и называй.
– И что, постоянно возите с собой мастифа?
Худой налил еще по одной, выпили.
– Нет, просто упертый тип попался тебе для первого раза. Наглый как танк. Я же говорил, менты у него подвязаны там. Родственники какие-то. Вот мы и пугнули его псом. Теперь будет по струнке ходить, за сына дрожать. Глядишь, дом и вправду спалит…
– Так спокойно об этом говоришь… – сощурилась Инга.
– А что мне делать? У меня работа такая. И у тебя, кстати, тоже. Привыкай. Нет-нет да и случаются жмоты, которые пытаются зажать фрики. Бизнесмены, в основном. Как этот вот… Ты не вздумай его жалеть или еще что. Если бы врасплох его не застали, еще неизвестно, как бы все обернулось. Ты же видела, он охотник. Саданул бы картечью тебе в живот из «сайги», и не сидела бы ты сейчас здесь. Сразу бы поняла, что жизнь состоит не из трех половин. Я худею…
Инга представила эту ситуацию, и ее замутило. Павел сказал, не замечая ее состояния:
– Давай поедим, что ли…
Через полчаса Инга почувствовала, что поплыла от сытости и недавнего стресса. И еще от пяти рюмок водки.
– Ты, Павел, прямо как Железный человек, – предположила она, продолжая на некоторое время затихший разговор. – Всё нипочем.
– Железный? – пожал он плечами. – Тогда бы печень по утрам не болела… Вряд ли. Думаю, я просто обычный хер, всего-то чуть посмелее других. Знаешь, я в третий класс пошел, когда отец у меня погиб в автокатастрофе. Мать стала пить горькую. Через год повесилась в ванной. Нас с братом забрала к себе двоюродная бабка по материнской линии. Она жила в деревне Глухое в Вологодской области. Настоящий медвежий угол, я худею. Пять раскиданных по опушке леса домов, соседей видишь два раза в неделю, если только не пойдешь к ним специально. Дороги из Глухого все через болота. Зимники, летом по ним и пройти-то трудно. Вокруг леса, озёра и несколько таких же деревень. Две пустые законсервированные «зоны», где валили лес еще военнопленные – финны, гансы. Они же построили узкоколейку на конной тяге, чтобы вывозить лес к реке, по которой его потом сплавляли. Узкоколейку разобрали лет за десять до того, как мы с братом там появились. До райцентра доехать – проще туда-обратно на Марс слетать, честное слово… Знаешь, как время там проверяли? В два часа над деревней пролетал «кукурузник» в Рыбинск, по нему и подводили часы. Я худею… Конечно, ягоды, грибы, рыбалка – с этим там все в порядке, но жизнь как на другой планете. Настоящий Русский Север. И это еще при советской власти. Что там сейчас, вообще страшно представить. Я же там с детства не был. Вымерло, наверное, все… Так я к чему? Два года мы там прожили, а потом бабка по осени заболела и умерла. Быстро так, за неделю. Врачей, сама понимаешь, там отродясь не бывало. Сами все лечились. Травами всякими. И больше родных у нас не осталось. Мы с братом подумали, что нас теперь в детдом отправят. В общем, мы бабку тайком похоронили. Закопали ночью в лесу. И еще полгода потом ходили через две деревни на почту, получали за бабку пенсию и на нее жили. Ухаживали за скотиной. По хозяйству всякое. Брат поросенка зарезал. Тот визжал – я худею! Эти, из Парголова сегодня – так, цветочки. Я тогда уши себе затыкал, чтобы не слышать порося… Может, жили бы и дальше, но соседка заподозрила неладное, в милицию заяву накатала. Решила, что мы с братом бабку сами порешили. Приехал участковый, потом следствие, эксгумация, ничего не доказали, нас отправили в колонию для несовершеннолетних… Как сейчас прямо помню, как поросенку кишки выпускали. Он еще брата за руку цапнул. И как мертвую бабку на волокуше в ночной лес вдоль Студенки тащили… Ты, Инга, только одно запомни. Тут, не в коллекторах, а вообще, – Худой сделал руками всеобъемлющий жест, – либо ты зарплату получаешь, либо они кредит не возвращают. По мне лучше все-таки первое…
Инге, внимательно слушавшей историю, вдруг захотелось рассказать Худому что-нибудь такое, чтобы он понял, что она тоже вылеплена не из слоеного теста.
