Елена Валентиновна Муравьева "Нерешенная задача"

Доктор Цобик приехал с Мирано и с Истваном в одном единственном на всю больницу экипаже, переделанном под скорый лазарет, где можно было поместить несколько носилок. Над несчастным рабочим выстроилась целая толпа. Его боялись тронуть, пошевелить, потому что никто не знал, сколько у него переломов. Войцеховский угрюмо выспрашивал управляющего:

– Кто он, почему без страховки? – и когда узнал, что это сталевар, которого направили заниматься окраской труб на высоте, побелел от злости и все видели, какие неимоверные усилия он прилагает, чтобы не выпустить ярость наружу. Работник использовался не по специальности. Это нарушение всех правил и техники безопасности.

Доктор Цобик, при помощи Мирано, осторожно и медленно стали осматривать пострадавшего. Он дышал, но от болевого шока был без сознания. Ему вкололи двухпроцентный раствор Кокаина для обезболивания и два кубика снотворного, чтобы благополучно перевезти в больницу. Доктор констатировал перелом плеча, ноги в двух местах, раздроблен локоть и косточки черепной коробки торчали наружу. Кто-то, закрыв рот рукой, судорожно рыдал сзади, кто-то периодически охал, а кто-то ходил в нервном тике взад и вперед, хватаясь за голову и причитал:

– Ах, Никола, Никола, как же так! Что же теперь! О, дева Мария! О Дева Мария!

У Войцеховского руки были сжаты в кулаки и желваки ходили ходуном на щеках, но он молча следил за работой врачей. Когда разбившегося погрузили на носилки, Истван взялся помогать их нести. Войцеховский пошел с доктором рядом, его вопросы были жестки и лаконичны:

– Он выживет? Есть шансы?

Доктор Цобик медлил и это напрягало еще больше. Нервы ходили ходуном и волна яростного раздражения, даже, от дунувшего навстречу открытой двери воздуха, наваливалась во всю свою силу.

– Доктор, почему молчите?

– Я ничего не могу гарантировать! Ничего! Ну, и заранее похоронить человека, тоже не могу! Случай тяжелейший, самый тяжелейший! У нас такого давно не было! – потом помямлил губами и четко произнес:

– У нас не хватает медикаментов. Вам бы в клинику.

– Нам там отказали, нет мест, но… доктор. Я еду с вами, и я оплачу все… все расходы, вы назовите лекарства, мы достанем все, все что нужно!

– Да… это уже хорошо, – проговорил Цобик. – Жаль, только кровь ему не достанете. Он теряет много крови!

Войцеховский отвернулся. И все замолчали. Молчание было тяжелое, гнетущее.

Пострадавшего рабочего сразу доставили в операционную. Анни разложила инструменты. И быстро стала обрезать волосы с головы пациента, а затем тщательно их сбривать. Сестра следом обрабатывала участок для операции анестетиком. С Артуром Войцеховским, Анни неожиданно для себя столкнулась в коридоре. И она поняла его присутствие здесь. Но обмолвиться даже словом не было времени. Когда доктор Цобик и Анже Мирано мыли руки перед обеззараживанием до операционной, доктор сетовал:

– Самое ужасное, что придется делать краниотомию черепной коробки, у него височные кости раздроблены и торчат наружу. Если мы их просто удалим, у него в виске образуется огромная выемка. Это изуродует ему всю голову. Мы оставляли себе обработанные широкие фасции бедра. Нужно взять их и постараться закрыть выемку. У нас очень мало воска, вот пусть сестра быстро скажет князю Войцеховскому об этом. В аптеке на улице Ваци продавался хороший воск. Заодно, пусть купит побольше прорезиненных повязок, бинтов и анестетика, он дорогой, а нам не лишним будет, хинин, 1%-ый раствор желатина, несколько упаковок – если выживет, ему его много нужно будет, и … пусть купит много шелка. Пока все. Но это только пока.

Сестра очень живо направилась передавать поручение, а доктора, закончив процедуру обеззараживания рук, поспешно вошли в операционную. Анни стояла у изголовья, держа наготове дыхательные трубки. Когда доктор Цобик кивнул головой, она быстро ввела их в горло пациента. Скальпелем, доктор стал делать разрез кожи головы.

Анри Мирано быстро прижигал кровь.

– Вы будете делать по схеме Крейлейна? – спросил. – Нам нужно дождаться Войцеховского с воском.

Доктор ответил:

– Успеет, нам нужно удалить еще все осколки и гематому. – он осторожно отодвигал пласт кожи. – Бедняга – озадаченно сказал он. – Ему еще жить и жить. Молодой, полон сил. Что с давлением?

Анни с механическим тонометром все время слушала удары пульса. – Падает, 115 было, сейчас 110. Мы его можем потерять, если дальше будет падать.

– Да, дорогуша, но не каркай мне под руку, я сам все отлично знаю.

Упреки во время операции были обычным делом от доктора Цобика. На них никто не обижался. И он стал напряженно скальпелем доставать осколки черепа и выбрасывать их на железную миску. Время шло, он делал это осторожно, чтобы не повредить сосуды и нервы. – Ну что, что там с воском? Он скоро уже понадобиться!

Анже Мирано бегом бросился к выходу и из коридора только доносился его громкий голос:

– Приехали? Все быстро, быстро в операционную. Приехали? Вот, вот хорошо! – и он радостный вернулся назад. – Есть воск!

Операция длилась четыре часа. Больной выжил. Но теперь необходимо было провести операцию на ноге и руке. Такого длительного наркоза, сердце не выдержит сразу. Решено было пациенту два дня колоть снотворное, а потом провести следующие операции.

Когда Войцеховскому Анни сказала, что пока все складывается для больного удачно, в его глазах зажегся огонек надежды. Все это время он мерил шагами коридор. Внешне он выглядел спокойно, но бледность лица и играющие желваки на щеках, выдавали сильнейшее напряжение. Всегда подтянутый и одетый во все самое дорогое, для Анни сейчас его внешний вид был не привычен. Но, она его давно не видела. За навалившимися неприятностями и заботами, он потерял временно весь свой привычный лоск и ему это было безразлично. В одной жилетке, накинутой на полу распахнутую рубашку из дорогого шелка, в нем трудно было разглядеть руководителя крупного завода.

Иштван же вел себя по-другому. Он сидел на скамейке и только раскачивался взад и вперед, взгляд его уперся тупо в пол. Все понимали. Самое главное – это спасти жизнь рабочему, ну а все неприятные разбирательства еще предстоят. Войцеховский был, конечно, зол. На предприятии не соблюдалась техника безопасности, и рабочий был использован не по назначению. Но, когда он мимоходом задевал своим взглядом сидевшего, всего серого и поникшего управляющего, ему становилось его жалко так же, как и пострадавшего рабочего. Прежде всего, Войцеховский винил себя. А Иштван и не знал, что его начальник и не думает его увольнять. Эта мера была уже бесполезна. И Войцеховскому не доставляло удовольствия раболепие в глазах подчиненных и проведение карательных мероприятий. Главное, вынести из этого урок и сделать все, чтобы такого больше не повторилось. Когда Анни сообщила о результатах операции, Артур отправил своего управляющего назад на завод, чтобы начались устраняться беспорядки и возобновился нормальный режим работы.

Артур хотел поговорить с Анни, когда сила произошедшего несчастья перестала давить на плечи и появилась надежда, а колотившееся суматошно сердце стало понемногу успокаиваться. Он устало опустился на скамейку. У него на лбу выступил холодный пот, как при волнении на защите патентов. Желваки перестали играть на лице и напряженное выражение сменилось отрешенным, направленным вглубь себя, взглядом, глубоко уставшего человека. Он сел, а Анни в его присутствии разволновалась, как маленькая девочка. Ее сердце, как и всегда, стало учащенно биться и она, желая скрыть свое бурное волнение и нахлынувшую силу чувств, попыталась ускользнуть незаметно, но была поймана за запястье, и он силой притянул её, заставив присесть на скамейку рядом. Еще некоторое время он молчал, собираясь с мыслями, после пережитого стресса, но её ладонь в его руке была зажата с силой, так, что Анни даже показалось, что у него это движение на фоне пережитого – чисто машинальное, настолько крепка как камень была его рука. Не стала вырываться, подумав, может ему это необходимо в этот момент? Но вот, рука стала мягче и теплее, и её ладошка почувствовала легкие пожимания, потом он поднес её к губам и прильнул к ней надолго, словно она была для него в этот момент укрытием, теплым и уютным. Она повернулась к нему всем своим корпусом и когда он оторвался губами от её ладони и поднял глаза, у неё «засосало под ложечкой». «О, дева Мария!» Эти бездонные, жгучие-карие глаза, одни на целом свете и когда они обращены на её глаза, она терялась в потоке захватывающего и не контролируемого вихря, лишающего её сил. Тело становилось как ватное и единственное что ей хотелось в этот момент, упасть безропотно ему на грудь и оказаться в горячем кольце его обнимающих рук. И как всегда, когда она чувствовала, что начинает проваливаться в это небытие, захватывающее все члены тела, силовым усилием воли она заставляла себя выдернуться из этого обволакивающего потока. Она еще могла себя контролировать. В коридор в любой момент могли выйти люди, и она медленно стала отбирать у него свою ладонь. Он отпустил.

– Как ваша жизнь, Анни? – тихо спросил он.

– Моя жизнь, вот она. Вы видели. А у вас, я так понимаю, неприятности.

– Я не про это, Анни. – он облокотился на спинку скамейки, и она видела, что ему сейчас необходим хороший сон, просто хороший сон. Он осунулся за последнее время и даже постарел, но по-прежнему, был для неё красивее всех мужчин.

– Вы еще не беременны?

– Как? – она прямо была удивлена столь откровенным вопросом и еще внимательней заглянула ему в лицо, он в качестве подтрунивания или действительно его это интересует?

Он усмехнулся:

– Вы зачали ребенка, Анни?

Она замешкалась, он сам прочитал в её глазах, что еще нет и с облегчением выдохнул. Так как она сидела совсем рядом, она почувствовала этот выдох и с еще большим изумлением стала искать что-то в его глазах, ибо не могла ответить сама для себя, почему его это так беспокоит. И решила спросить:

– Это вас беспокоит чем-то?

И опять он усмехнулся. Она видела, он все еще её любит. В глазах было столько нежности! С улыбкой в уголках губ, он стал говорить – Пусть вы не рядом, Анни, но я знаю, что со мной в одном городе, и я знаю, что милая женщина обо мне вспоминает, это дает мне смысл жить. Я боюсь вас потерять. Роды так опасны для женщин. Я, думаю, граф позаботится, чтобы вы рожали в самой лучшей клинике Австрии? Я правильно понимаю?

Анни пожала плечами. От этих слов, она готова была просто раствориться в его объятьях, у неё даже на глаза набежали слезы, и она отвернулась, чтобы он этого не заметил. Но …но чувства оказались сильнее, как она не подавляла свои эмоции, у неё вырвалось глухое «О…» – и, поняв, что эмоции вырвались наружу, от замешательства и обиды на саму себя, слезы стали катиться еще сильнее, она поспешила их смахнуть. Но эти обманщики накатывались на глаза снова и снова, и она поняла, что их скрывать уже нет смысла и просто в эмоциональном порыве решила обратиться в бегство.

Артур машинально подался рывком вперед за ней, но передумал. Этого делать не следовало, ни в этот момент и не в этом месте. Отпустив напряжение, он привел свои мысли в порядок, встал и безучастно побрел к выходу. Да, необходимо было хорошенько выспаться, но перед этим надо заехать на завод.

Пресса сработала так быстро, что никто не ожидал. Во всех газетах на первых страницах мусолился инцидент на предприятии князя Войцеховского. Скандал раздули и профсоюзы, и сами газетчики. Краски были сгущены, все писали, что рабочий чудом выжил, что условия для работы на предприятии для людей ужасны, к этому добавили баснословные задержки по зарплате, неимоверно огромную нагрузку объемов работы на каждого человека и низкую оплату труда. Из Войцеховского сделали злодея, уклоняющегося от комментариев, хотя он еще и не слышал и не читал того, что о нем написали. Вернувшись домой в первом часу ночи, он не стал никого будить и не имея даже аппетита поужинать, лег спать. Утром спал долго, так как организм взял свое. Был первый выходной, и он решил не ездить на предприятие до обеда. Проснувшись и оторвав голову от подушки, что далось ему с большим трудом, он дотянулся до часов на тумбочке, и отметив для себя время, опять упал на подушку. Он с радостью готов был еще поспать, но к двери приближался веселый визг мосек баронессы и у него из груди вырвался громкий стон. Было понятно, что вихрем сейчас распахнется дверь и этот шумный карнавал ворвется в комнату и войдет супруга. От злости, он даже сжал подушку. Настроение было не веселое и предчувствовалось что-то нехорошее. Так и случилось. Дверь распахнулась и на кровать стали запрыгивать с разных сторон собачонки. Любимая борзая хозяина, замыкающая процессию, осторожно подошла сбоку, обнюхалась и ласкаясь, положила морду на край кровати. Артур машинально стал её гладить рукой, внимательно рассматривая в это время фигуру супруги. Баронесса вошла с охапкой газет и лицо её выражало крайнюю взволнованность. Стремительным движением она уселась на край кровати и протянула Артуру газеты:

– Прости, что не даем тебе выспаться, но ты должен это, поскорее узнать. У тебя на заводе вчера разбился человек? Все, все газеты сегодня пестрят об этом. Господи! Что случилось! Мне Марк с утра принес прессу. Ты же знаешь, я не читаю. Но он сказал, что нужно обязательно прочитать в этот раз. Там столько грязи на тебя, на твое предприятие!

И чем больше её волнение распалялось, тем спокойнее оставался Войцеховский. Там уже и читать было незачем, баронесса своим выражением лица и бурной жестикуляцией все продемонстрировала наглядно. Он помрачнел, но никакого волнение ни его взгляд, ни телодвижения не проявило. Баронесса в ожидании ответа напряженно смотрела ему в глаза и от его не понятного спокойствия, её напряжение увеличивалось. Не дождавшись, она снова набросилась с расспросами.

– Артур, я вправе знать, что у тебя происходит? Что-то давно уже происходит! И я не понимаю – что!

Тогда он стал подыматься. Его голое до пояса тело, такое сильное и рельефное, было для баронессы как приманка для изголодавшегося зверя. Когда он стал вставать и на спине задвигались от движений мускулы, у неё загудело в голове и мысли одна за другой стали смешиваться с совершенно другими мыслями, вплывающими в разум с этого момента. Она подсела и облокотилась ему на плечо, повиснув сбоку на руке и мешая одеваться. Он терпеливо остановился в своем намерении одеться, но ему только этого сейчас не доставало! Глубоко вздохнув, он потер сложенными руками свое лицо, выражая желание отрешиться от всей этой суеты. Отвечать баронессе, что-то же надо было, и он стал говорить, медленно и спокойно:

– Вчера, в нарушение техники безопасности, сталевар упал с лесов. Леса были ненамеренно задеты другим рабочим, несшим носилки с песком. Произошел несчастный случай. Мы отвезли рабочего в больницу. Он жив. Ему еще предстоят операции, и я возьму на себя не только все расходы по его лечению, но и по содержанию его семьи, до полного восстановления его работоспособности.

– А если он останется инвалидом? – испуганно произнесла баронесса.

– Значит предприятие будет пожизненно выплачивать ему компенсацию!

– Но нигде такого нет!

– Лиза, у нас будет и все закроют рты!

Она стала гладить его по плечу, положила голову ему на спину и голос её стал жалостливым и просящим:

– Артур. Ну не могу я понять, не могу, ну зачем тебе этот завод?! Что, вообще происходит! Тебе нравиться такая жизнь? Ты богат. Ты очень богат, а живешь… и выспаться нормально не можешь? Зачем это все? – она подняла голову, как будто её осенила догадка. – Я бы еще понимала, если бы ты жил в страхе, что это все можешь потерять! Поэтому эти бессонные ночи, этот «трудоголизм»! Но у нас же все по-другому. Все твое, я же в могилу с собой это не заберу.

Он повернулся к ней и взял её за руки.

– Лиза. Ну это моя жизнь! Это я не высыпаюсь. Что ты то переживаешь? Я же не нарушаю твой покой!

– Но, я не понимаю. Понимаешь, я не понимаю! Скажи, ну неужели человек добровольно ищет трудности, когда у него все есть? Разве такое бывает? Для чего?

– Потому что мне претит мысль быть альфонсом! Я здоровый, крепкий, дееспособный мужик. Я должен что-то делать, что-то преодолевать, за что-то бороться и переживать. А жизнь в сытости и в праздности до отупения – это не моя жизнь. Ты же меня знаешь!

Она покачала головой и потянула руки к нему – Я так жалею, так жалею, что мы уехали из Австрии! Ты бы целиком занялся наукой, но все было бы спокойно. А этот завод! Ты понимаешь, что это не игрушка! Ты погрузился в это производство, но ты же его не знаешь, у нас никто этим никогда не занимался! Там люди, много людей, там свои законы, там такой жестокий мир, конкуренция! Ответственность! Я тебя не вижу! Мы стали совсем чужие! И я не ревную. Просто завод забирает у тебя все силы! Прости, милый, но …я никак не могу понять смысл всему что ты сейчас делаешь?

– Потерпи. – он сперва перехватил её руки и хотел отстраниться, но и в этих отношениях здравый рассудок включился вовремя, и он понимал, что так отгородиться от семьи и от супруги, как это делал он за последние месяцы нельзя. Это слишком! Поэтому сам обхватил её за плечи в ответ и прижал к себе, легонько поглаживая по плечу. – Потерпи. Работа наладиться, все определиться по своим местам. Я стану свободнее. А для меня это чисто спортивный интерес. Как на скачках! Я сам наберусь знаний, работники разберутся, мы поднимем предприятие еще до мирового уровня! Здесь самая дешевая рабочая сила, Лиза и пока правительство занимается межнациональными вопросами, мы сможем манипулировать несовершенством налогового законодательства, ты, женщина, ты не видишь здесь преимуществ, а их вижу. Все будет хорошо, все будет хорошо, на все нужно только время и силы. Сил у меня хватит!

– А что с прессой! Я никогда не думала, что в нашем государстве все так озабоченны судьбой простого рабочего! Я просто ничего не понимаю уже! Они против тебя! Кто он, а кто ты! Мне может заняться этим вопросом, Артур? Они больше никогда не позволят себе злоязычие в твою сторону.

– Лиза, это все элементарно и естественно! Мои конкуренты хорошо знают свое дело! Это же бизнес! Здесь честных правил не бывает! Или ты конкурента или он тебя!

– Ты ничего не будешь предпринимать? Но …когда льется грязь на тебя, она льется и на меня, так не должно быть… – и она отстранилась, заглядывая ему в лицо, испрашивая разрешение на то, чтобы принять участие в его проблемах и видно было, даже оживилась, так как появилась причина, занять себя серьезным делом и избавится от скуки.

– Нет. Они, что, завод у меня отберут? А тратить силы, на то, чтобы отмыться от грязи, зачем? Мне на другое нужно много времени! Лиза … Мне нужно время! А ты не обращай ни на что внимание, потому что в любом случае это будет выглядеть как ходатайство обеспокоенной мамочки за нерадивого сына. Не надо.

– Давай я помогу! Давай я займусь газетчиками. Я подам на них в суд и найму лучших адвокатов! Они в следующий раз десять раз подумают, прежде чем затрагивать твое имя в прессе. Надо один раз показать свою силу, потом уже не понадобиться.

Он подумал. Предложение было не пустое. Но, нет. В это даже вникать не хотелось.

– Не стоит!

– Ну, хорошо, хорошо. Ну, сегодня – выходной, ты останешься дома?

Он встал и продолжил одеваться. – Давай позавтракаем. Я не ужинал и, по-моему, не обедал, вчера.

ГЛАВА 35

Граф фон Махель несколько раз пригласил Анни в оперетту, и она заболела этим. Ей казалось, что она попадает в сказку и только там она сумела не думать о работе, о Артуре. Там же она черпала источник вдохновения для жизни и поэтому, потом уже посещение оперетты для этой семейной четы стало традиционным. Если у графа идти не было настроения или он был занят делами, Анни ходила с Хелен или с тетушкой. Такой же заядлой поклонницей оперетты всегда была и баронесса фон Гайзерштад. Но ходила она на оперетту одна. Граф фон Махель в антракте всегда подходил поздороваться к баронессе. С ним она была учтива и приветлива. Анни же просто игнорировала. Это никому не бросалось в глаза. Заметили такое странное поведение только граф и Анни. Сам же граф фон Махель и виду не подавал, что это его хоть чем-то беспокоит и не выказывал беспокойства, а Анни вначале обижалась. У неё резко портилось настроение, становилось дискомфортно, как дома у графа, когда в нем находился его сын. Но, однажды, сам граф подобрал к её сердцу ключик должными словами и после их, ей совершенно стало безразлично отношение к ней графини. А сказал граф такие слова: «Неужели ты позволишь какой то чудачке, которая просто завидует твоей красоте и молодости, портить твое настроение и вечер? Если это так, значит в душе ты ставишь себя ниже её, а это неправильно. Тебя Господь наш наделил гораздо более щедро в этой жизни!» И после, отношение к таким чудачествам баронессы, у молодой женщины полностью изменилось, и баронесса на невербальном уровне это почувствовала. Это её напрягать стало еще больше. А однажды, её отношение к этой простолюдинке навсегда превратилось в желание уничтожить её, испепелить раз и навсегда. И это при том, что больше ни к кому на свете таких чувств она никогда не испытывала! Ее саму это стало угнетать и сжигать изнутри. Но справиться со своими эмоциями, баронесса была не в силах. Однажды вечером желание посетить оперетту появилось и у Войцеховского. Баронесса чутко отметила про себя, что такое желание у него возникло, не смотря на его загруженность делами, сразу после того, как она беспечно обмолвилась своим отношением к новобрачной чете фон Махель, посещающих оперетту периодически, произнеся такую фразу:

– Чтобы посещать оперетту, нужно иметь вкус, а откуда он может быть у золушки, проснувшейся принцессой, её, видимо граф стал к этому терпеливо приучать, чтобы хоть как-то ввести в высшее общество! – И когда баронесса, уже сто раз пожалела о своих высказываниях, стало поздно, у её супруга проснулось это желание, а её интерес к театру угас, он же стал настаивать на том, чтобы она составила ему компанию во что бы то ни стало ни сейчас, так в следующий раз. И вот с этого времени, посещение театра для баронессы ассоциировалось с негативными ощущениями. В тот раз, когда ей пришлось составить компанию своему супругу, вся её миссия обернулась контролем со стороны за двумя любящими друг друга людьми. Анни заметила Войцеховского только во время антракта, но графиня знала, свой бинокль он не всегда направлял на сцену. Он искал её и нашел. Она сидела с графом на противоположном балконе, как обычно, и увлеченно следила за разворачивающимися действиями на сцене. Во время антракта, граф с Анни, поспешил поприветствовать всех знакомых, посещающих театр и баронессу в том числе. Держась за руку супруга, она четко ощутила, как он напрягся при встрече с четой фон Махель. Бросив мимоходом сбоку взгляд на его лицо, невозможно было не увидеть, как он на неё смотрит! Баронесса давно чувствовала – это очень серьезно! Более того, это стало уже страшно. Это не увлечение. Это чувства большей силы и управлять ими уже не получиться. Прилагая неимоверные усилия для того, чтобы держать себя в руках и натягивать сквозь боль веселую улыбку на лицо, графиня тратила всю свою энергию и домой после театра возвращалась раздавленной, обескровленной и совершенно ни к чему было задавать своему дорогому супругу эти нелепые, детские вопросы, чем мотивировано его неожиданно возникшее желание посещать театр! Спустя какое-то время, у баронессы совершенно пропало желание ездить в оперетту, и она стала увлекаться кино. Его тогда все чаще стали заводить из Франции и Германии. Но туда уже ходить, у её супруга желания не было. Но …кто знает, измениться все может неожиданно!

ГЛАВА 36

На экспериментальной базе завода Войцеховского разгорелись новые дискуссии по получению новых материалов. Идею подал сам Войцеховский. Он уже несколько месяцев решал возникшую перед ним задачу, повышения производительности его завода. Нужны были новые технологии и увеличение скорости работы, для того чтобы обогнать конкурентов и увеличить количества заказчиков и покупателей новой продукции. С появлением электричества и электрических ламп накала, спрос на проволоку и нитей кабелей резко вырос. Требовалось монополизировать это производство именно в данный момент, иначе потом будет поздно. Шанс нельзя упускать. Он измучился сам и измучились его инженеры-технологи. Время торопило. Часто они задерживались на производстве до 3 часов ночи, спали три-четыре часа, даже не возвращаясь домой, на кожаных диванах, и опять включались в исследования. Нужна была проволока определенного диаметра и её требовалось производить в большом количестве. Но самое интересное, что работая с металлами и изучая их под микроскоп, проделывая различные эксперименты по добавлению к металлам при различных температурах примесей было обнаружено повышение их прочности и стойкости к сопротивлению и коррозии. И эти исследования подводили к созданию новых видов твердых сплавов – быстрорежущей стали. Войцеховский понимал, что это нужно запатентовать и это навсегда произведет переворот в машиностроении.

На основании стойкостных испытаний режущих инструментов и экспериментальных плавок был определен оптимальный состав легированной инструментальной стали, получившей название быстрорежущей: С – 0,67 %; W – 18,91 %; Cr – 5,47 %; V – 0,29 %; Fe – остальное.

В результате постоянных экспериментов и хронического недосыпа, бдительность и реакция его были притуплены. В один из дней, он сильно обжег себе участок руки и это вывело его из рабочего состояния на несколько дней. Он отправился в больницу, в надежде увидеться с Анни, но его постигло разочарование. Игн сообщил, что ей сильно нездоровиться и она не выходит на работу. Лечить руку Войцеховский доверил Игн. После, принимая обезболивающие до момента заживания руки он вынужден был остаться на вынужденном отдыхе дома, занялся чтением самой новейшей, только поступившей в продажу научной литературы и в этот момент чуть не довел себя до инфаркта, так как из журналов стало известно, что теми же самыми вопросами по изучению свойств металлов и их примесей занимались на тот момент американские ученые Ф. Тейлор и М. Уайт, с разницей лишь в том, что они добавляли к железу вольфрам, а Войцеховский молибден. Но никто еще не запатентовал свои идеи и разработки. У Войцеховского случился самый первый в его жизни приступ. Ему по-настоящему стало страшно. Он впервые, почувствовал, как это все дается в науке. Когда твой мозг, практически никогда не отдыхает и хаотично работает. Тебя осеняют догадки, а порой по ночам какая-то сила будит тебя и к тебе в голову осторожно закладывается новая мысль. Чтобы её не потерять, ты торопишься её законспектировать, и не важно, день это или ночь, а потом начинаются эксперименты, один за другим, неудачные. На протяжении длительного времени ты находишься на нулевой отметке и когда свою идею уже сбрасываешь со счетов, в какой -то момент времени ты нарушаешь установившейся шаблон, что-то происходит не так как всегда, и ты близок к удачному завершению эксперимента. Получается то, что ты и предполагал. И тогда ты начинаешь изучать весь по детальный ход эксперимента, где ты нарушил эту тонкую цепочку традиционных этапов прохождения исследования и что подвигло к появлению новых изменений!? Ты этим словно болеешь. Ты выпадаешь из жизни, ты терпеливо и упорно бьешь в одну точку и когда ты приблизился к самому долгожданному результату и предвкушаешь победу, перед тобой обрушивается стена! И разверзается пропасть! И сердце в немом шоке дает сбой! Оно не выдерживает такого накала энергии.

Баронесса ходила взад и вперед по комнате и тихонько выла в платочек, когда над Войцеховским колдовал доктор с клиники, тот самый, когда Артур с Анни первый раз вошли в этот дом и девушке требовалось вправить вывих руки.

Вколов Войцеховскому несколько кубиков нитроглицерина, он посоветовал отвезти его в больницу. Сам доктор был изумлен, что достаточно молодой человек получил себе уже первый приступ. Баронессе же казалось, что вот-вот придет её очередь. Она, действительно, стала ощущать сильную боль и ею пришлось заняться тоже.

Доктор, после обескураженно поинтересовался, что у них такое происходит в жизни и сколько Войцеховскому, реально лет. У него выпало пенсне из прищуренного глаза, когда он услышал, что Артуру всего 35 лет.

Ложиться на лечение Войцеховский наотрез отказался. И у баронессы чуть не случился припадок, когда на второй день она не обнаружила его дома. Войцеховский торопился закончить эксперименты и уехать со своими запротоколированными исследованиями в Германию чтобы сделать попытку запатентовать свои разработки раньше американских ученых. Он сам желал получить на этот раз свой первый патент. Но, мимоходом, следует сказать, что давно нанятый им человек для того, чтобы незримо контролировать жизнь Анни фон Махель, ему донес причину её недомогания. Женщина беременна и у неё сильнейший токсикоз на самом раннем сроке беременности. У неё начинался новый, ответственный этап в жизни каждой женщины. Бог сделал ей подарок – стать матерью.

Войцеховский через три недели получил патент и практически одновременно в Америке патент получили ученые физики Ф. Тейлор и М. Уайт. И совсем для всех неожиданно он уехал в Америку. Возглавлять его производство остался управляющий Иштван. Баронесса вообще не понимала, что происходит последнее время. Такой одержимости у своего супруга она никогда не замечала. Ее мозг не принимал оправдание, которое он сам себе придумал. Она чувствовала, что он лукавит, но где и зачем, не понимала. Ну, никак не могла она согласится с тем, что погоня за богатством, имея его, может быть настолько изматывающей для человека. Люди способны работать до изнеможения, чтобы потом, достигнув определенной состоятельности начать вкушать в жизни чувство покоя и получать удовольствие от своих возможностей. Но, имея это состояние, человек за что борется и к чему стремиться, ради славы… ради будущего своих детей, ради любимого человека, нуждающегося в помощи? У неё ответа не было?! Ее мозг не мог его придумать. Ясно было одно, для неё настали мрачные дни. Она его теряла. Или уже потеряла. С ней жила только оболочка человека. Вся его суть, его душа, его мозг и его сердце находились не рядом с ней и не в этом доме.

Когда Анни переболела период острого токсикоза в самый ранний триместр беременности и угроза выкидыша миновала, она вернулась на работу. Рабочий, получивший столько травм на производстве Войцеховского, быстро поправлялся. Но его рука никогда не будет работать так как раньше. Лицо его было искошено и это навсегда. Но, от Войцеховского он получил солидную компенсацию, что позволяло ему проходить хороший курс лечения и получать хороший уход. Каждое утро, Анни стала наведывать его и приносить фрукты, сладости. Он, оказался сладкоежкой. К нему каждый день приходила маленькая дочка с супругой, мать. Он незаметно привыкал к своему состоянию, он чувствовал защищенность и заботу.

Как-то, в театре, когда Анни пошли с Хелен, так как граф не смог, та вскользь сказала ей, что Войцеховский уехал в Америку, и её подруге сделалось дурно. В антракте они уже возвращались домой, потому что Хелен перепугалась за состояние её здоровья. Та, зажав рот рукой, слабо скулила как собачонка, отрешенно уставившись в окно экипажа и слезы медленно катились из глаз. И до Хелен дошло…, она хлопнула себя по лбу.

– Тьфу, ты. Это ты из-за него так убиваешься? Но, баронесса же осталась. Он вернется. А ты, что подумала, что навсегда уехал!?

Анни даже взвизгнула. Она, действительно то и подумала. Ее охватила такая паника и сразу, в ту же секунду, чувство огромного горя навалилось на плечи, потери, отчаяния. Она вспомнила его слова. – «Пусть вы не рядом, но со мной в одном городе и я этим живу» – и только сейчас осознание этих слов прожгло её насквозь. И так же нечаянно её посетила огромная радость, как только опровергалась эта страшная новость. Хелен облегченно выдохнула и продолжала:

– Что ты! У него дела налаживаются. Я слышала, он там что-то изобрел. Получил патент. Предприятие работает, он расширяется и скоро вернется.

Анни стала успокаиваться, а Хелен внимательно глядела на неё со стороны и лукаво улыбалась:

– Ты его так любишь! О, дева Мария! Как, должно быть трудно каждый день играть роль верной и любящей супруги? Анни, Анни. Когда мы с тобой были еще моложе, я и не предполагала, что ты сможешь это сделать. А ведь я тебя всегда к этому подталкивала. А ребеночка ты хочешь или как?

– Хочу, Хелен. Хочу подруга.

– Но, он же не от любимого мужчины, это обуза, ты молода, богата. А может после родов фигура испортиться?

– Это мой ребенок. Моя кровь и плоть! Я помню, как меня любила мама и отец. Я хочу так же.

– Ну, хорошо. Тогда все хорошо! Любовь твоя к Войцеховскому платоническая и пусть будет, это даже полезно для женщины!

И они прижались к друг другу, как два воробушка. Хелен любила свою подругу.

Разработка быстрорежущей стали дало рождение появлению новым инструментам обработки металла. Сверла, метчики, плашки. Резко возросла производительность механической обработки и это предшествовало изобретению быстроходных станков и автоматов.

В самом конце 19 века – почти одновременно внедряются три новых процесса получения стали: бессемеровский, мартеновский и томасовский. Производительность плавки стали возрастает резко до 6 тн. в час.

Войцеховский сам не понимал своих ощущений. Он двигался, у него были идеи, у него были патенты. Доходы стали расти, он высоко поднял оплату всему своему новаторскому коллективу инженеров-конструкторов и инженеров-технологов, но к своей мечте он не приблизился. Он сильно желал заниматься усовершенствованием автомобиля, сделать его совершенно закрытым, комфортным. Его разработки уклонили его в другое направление, а автомобиль совершенствовался и очень быстрыми темпами. Об этом периодически освещалось в научной литературе.

На последнем месяце беременности чета фон Махель въехали в свой новый дом. Анни выбрала себе спальню на втором этаже и все подобрала только по своему вкусу, а также гостиную и библиотеку, комнату для гостей, ванную, мансарду, кухню, комнату для Доры и детскую, доверив своему супругу обустройство только своего кабинета. Хотя она снизошла до того, чтобы Дора по своему желанию выбрала себе кровать и мягкую мебель для отдыха. Они широко отпраздновали свое новоселье. Анни изъявила желание пригласить на праздничный ужин, не только самых близких друзей, но и людей, которых искренне полюбила в своей больнице. Доктора Цобика и доктора Мирано. Пришли Хелен и Игн, тетушка. Дора переехала в новый дом вместе с ними с большой охотой, так как оставаться с младшим представителем рода фон Махель ей не хотелось. Она стала близким и дорогим для молодой женщины человеком, к которому молодая хозяйка привязалась за это время, пользовалась её советами и в отсутствие рядом тетушки, восполняла чувство одиночества в чужой семье ненавязчивым присутствием строгой, всегда уравновешенной, но доброй женщины. И с первым же днём, после прошедшего новоселья, Анни на работу уже не выходила, по решению всех членов семьи. Ей стало очень трудно ходить. Быстро уставала, болела спина, стала неуклюжей и малоподвижной. Граф давно уже выкупил место для своей супруги в дорогой и известной клинике Австрии, и они готовились к отъезду. Таким счастливым и помолодевшим граф привлекал внимание всего своего респектабельного окружения. О них возобновились разговоры, которые не всегда были добрыми. Граф Томас фон Махель уверял любителей сплетен, что ребенок совершенно не графа. Тогда чей он? Догадки выдвигались разносторонние. Его отцом предположительно называли Игн. И даже, даже ввязали и фамилию Войцеховского, хотя вместе их никогда никто не видел, после совместного танца на Новогоднем вечере в университете. Люди запомнили тот случай, как ни странно, и украсили его даже сверх того разными фантазиями, уж слишком они для их утомленного обыденностью воображения были подходящей парой. Молоды, красивы, эксцентричны и даже стойки в своем неприятии укоренившихся за столетия традиций у представителей высшего общества. Впрочем, времена настали такие, что что-то расшатывалось в обществе, что-то старое изживало себя и приходило новое. Но, толком, что приходило новое, никто не мог разобрать. Молодежь, оканчивающая университеты, не так уже гордилась своей знатностью, если это был ребенок богатого семейства, а хорошо учившийся студент, не придавал столь острого внимания тому, что его семья не относится к знати. Все общались на равных, все хотели оставить свой след и в науке и в своей стране и в мировом пространстве. Рабочее движение расширялось и набирало силу. Все осознавали, что ими движут справедливые требования и интересы, а масштаб разрастающегося движения начинал устрашать. Рядом была Россия, и оттуда доносились отклики появления терактов в Москве и Петербурге, размах черносотенского движения и все большее недовольство царской властью. Правительство Будапешта и полиция, просто обескровилась в вечной борьбе за возникающими то тут то там дебошами и их подавлением, а в особенности нахлынувшей политической литературой, где вскрывались пороки существующего строя – капитализма и разносторонне описывался прогресс в этом социализма. Умы заражались этими идеями. Этот строй привлекал равенством, надеждой, позитивом. Люди, вынужденные упорно и много трудится для выживания, услышав только лишь маленькую часть из всей этой глубокой и масштабной науки развития человеческого общества, пропускали это через себя и принимали, как надежду на избавление от безысходности и всего тупика своей жизни, где царят только нужда, зависимость, усталость и болезни.

Через две недели Анни с графом фон Махелем уехали в Австрию, где графом была арендована целая комната в знаменитой частной клинике Рудольфинерхаус, созданной в 1882 году известнейшим хирургом по имени Теодора Биллорта, в одном из самых живописных районов Вены.

Анни спокойно и тщательно прошла обследование, которое не выявило ни малейшего отклонения от нормы и беременность протекала хорошо. Молодая, здоровая женщина и её плод гармонично сосуществовали вместе, а как иначе? Но, но …это было начало 20 века! Медицина развивалась со скоростью, напоминающей извержение вулкана. Однако же, на то время суть её была такова, как дал ей определение Мефистофель: «Дух медицины понять нетрудно – вы тщательно изучаете и большой и малый мир, чтобы в конце концов предоставить всему идти, как угодно Богу!» Роды сами по себе в те времена, были для женщины как игра в рулетку и шансы всегда устанавливались 50х50. Их не ожидали в восторженной дымке парения над землей от радости и гордости, а также значимости просто божественного, предстоящего появления на свет человека! Радовались только после благополучного разрешения и лишь только после этого, так как смертельные случаи переживала практически каждая семья, не зависимо от своего финансового благополучия. С медицинской точки зрения жизнь женщины была полна опасностей. Способность производить детей на свет означала главный смысл в жизни женщины. Брак без детей не мог считаться полноценным. Продолжая род своего мужа, женщина-аристократка одновременно укрепляла и свое собственное положение внутри семьи, а также приобретала вес в обществе. Здоровью женщины немалую опасность представляли прежде всего многочисленные беременности. Предохранение почти не практиковалось из религиозных соображений, поэтому аристократки часто беременели и рожали в среднем по 5 детей каждая (и это не считая выкидышей) Проблемы могли начаться еще во время беременности, до родов. Пренатальная (дородовая) диагностика в 19 веке была на очень низком уровне, врачи знали мало о развитии плода и профилактических мерах по предотвращению возможных проблем. В середине 19-го века из Франции в габсбургскую империю пришел новый метод – метод выслушивания стетоскопом сердцебиения плода в утробе матери. Это позволило точно диагностировать замершую беременность и своевременно извлекать плод, не дожидаясь опасных для жизни матери осложнений. Как и ко всем последующим новым достижениям медицины, самыми первыми доступ к этому методу получали представители „высших“ кругов. Часто беременность заканчивалась преждевременно выкидышем. В корреспонденции женщин-аристократок тех времен это весьма часто упоминаемый факт. Многие беременные женщины зашнуровывали талию и носили корсеты. И хотя это очень осуждалось в обществе, и в случае выкидыша носившую корсет женщину семья осыпала упреками за безответственность, но, видимо, для многих беременных тщеславие и желание выглядеть стройной были превыше всякого благоразумия.

Как только появлялись какие-то осложнения, жизнь роженицы 19 века часто висела на волоске… Потому что на случай тяжелых родов тогдашняя медицина располагала очень малым арсеналом средств и далеко не всегда могла помочь. А осложнений могло быть много – «неправильное» положение плода, многоплодная беременность, асфиксия, крупный плод, преждевременное отслоение плаценты, инфекции, диспропорции тела плода…

Если плод лежал «неправильно», искусная повитуха могла попытаться рукой повернуть плод в утробе матери. Но тут появлялась опасность отслоения плаценты (кровотечение!) или придавление пуповины (перекрывается кислород плоду!).