Надежда Бабенко "Выпускается 10 «А»"

пяти-десяти шагов можно рассмотреть лица.

Много знакомых у Матвея Изотовича. Все это родители учеников или рабочие с предприятия, шефствующего над школой. На каждое приветствие Андронников отвечает каким-то юношеским порывом благодарности. Довольная улыбка не сходит с его лица.

Но особую радость Матвею Изотовичу доставляют встречи со школьниками. Увидит его какой-нибудь первоклассник, почтительно замрет на месте, смотрит обожающе, взволнованно скандирует: «Здравствуйте, Матвей Изотович!» И прохожему, оказавшемуся поблизости, с величайшей гордостью: «Наш директор!»

Андронников поглядывал по сторонам: почему-то до сих пор не встретился ни один ученик. Ну да, воскресенье, наверное, валяются в постелях. Во второй половине дня будут ходить целыми косяками. Легки на помине! Смеясь и оживленно жестикулируя, навстречу ему шли Данчук и Вьюнов.

Сейчас ребята поздороваются, начнут болтать с сыном. Спросят как зовут мальчика, сколько ему лет… Кого он больше любит – папу или маму. А завтра чуть не всей школе станет известно каждое слово из их беседы. Ученики очень любопытны до всех подробностей личной жизни педагогов.

Но что это? Десятиклассники вдруг притихли и, подтолкнув друг друга плечом, поспешили перейти на другую сторону улицы. Может, они не заметили директора? Нет, это было не так.

Матвей Изотович спустил с рук ребенка, изумленно посмотрел им вслед. Сразу же пропал интерес к красоте осеннего утра.

Данчук и Вьюнов шли по другой стороне улицы. Вот Игорь полуобернулся, скользнул взглядом по фигуре Андронникова и, что-то сказав товарищу, втянул голову в плечи.

– Пойдем к маме, – сказал Матвей Изотович сыну и крупно зашагал в сторону своего дома. Раздосадованный Сережа плаксиво захныкал, упирался ногами, вырывал руку. Он не хотел домой.

– Хватит, хватит! Чего тут хорошего? Туман, сырость, – возражал Матвей Изотович, искренне почувствовав нелепость ранних прогулок.

Дома, сняв пальто и бросив жене: «Дина, пожалуйста, раздень сына», – ушел в свою комнату. Теперь, не скрывая досады, не заботясь о выражении лица, можно было осмыслить сложившееся положение.

Как на это ни закрывай глаза, вопрос ясен. После злосчастной истории с десятым «А» в его взаимоотношениях с выпускниками что-то надломилось. Не стало прежней искренности, не помнит он, чтобы за последние две-три недели кто-нибудь из них зашел к нему в кабинет. А сколько прежде выслушивал он идей и предложений по оформлению школьного здания, колонны демонстрантов, зала к праздничному вечеру. Обиделись? Так неужели не поняли, какой проступок совершили, как виноваты перед школой!

6.

Свой очередной отпуск Соболева провела в Феодосии. Она приехала домой, когда Галя была в школе. Елизавета Александровна обещала известить ее телеграммой, но передумала: не хотела отрывать от занятий.

У ворот Соболеву встретила Жучка, маленькая, пушистая дворняжка. Узнав хозяйку, собака весело запрыгала, заскулила, сверкая мелкими белыми зубами. На двери дома висел замок. Елизавета Александровна поставила чемодан на землю, приподняла камень у крылечка. Ключ лежал там. «Значит, ждала», – подумала она о дочери и вошла в квартиру с чувством, понятным и знакомым каждому, возвратившемуся в родные места: всюду хорошо, а дома лучше.

Счастливая и взволнованная, Елизавета Александровна прошла вперед, и вдруг ей показалось, что все предметы, заполнявшие комнаты, сдвинулись, наступая на нее… После просторных вестибюлей санатория здесь все было настолько миниатюрным, что появилось опасение, как бы неловким движением не опрокинуть чего.

В небольшой квадратной прихожей, в темной спаленке и двух других комнатах чисто и свежо. Елизавета Александровна подошла к зеркалу, провела ладонью по темным, гладко зачесанным волосам. Что-то новое появилось в ее строгом облике. Ну да, загар, ровный, южный загар и какая-то ясность во взгляде. Там, на юге, Соболева отдохнула душой от всех своих нелегких дел и забот вдовы и матери. Она была окружена доброжелательством, уважением и даже вниманием.

Короткое путешествие в мир своей молодости и мечты…

Женщина еще раз всмотрелась в свои помолодевшие черты, усмехнулась: быстротечный обманчивый сон. И вот пробуждение. Но не почувствовала ни огорчения, ни сожаления: в каждом возрасте есть своя цель… Со временем ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. И все же хорошо, если ты не одинок, не совсем одинок.

Сердце Елизаветы Александровны переполнилось теплом, когда она мысленно вернулась к дочери. Галя составляла весь смысл ее жизни.

Соболева вышла во двор, чтобы проверить свое хозяйство – десяток кур и «побеседовать» с Жучкой.

За месяц отсутствия она так соскучилась по всему этому… Даже покосившийся забор казался ей родным и милым. Он был поставлен мужем за год до смерти.

В третьем часу пришла Галя.

Елизавета Александровна стояла у окна, дожидаясь ее. Девушка еще издали увидела улыбающееся лицо матери и, как козленок, боком, задыхаясь от радости и давясь собственным визгом, бросилась к ней.

Мать и дочь встретились на крыльце. Обнявшись, они расцеловались.

– Похудела-то как, – сказала Елизавета Александровна. Но тут же вспомнив, что Галя, как, впрочем, и все девушки ее возраста, превыше всего ставит изящество фигуры, только улыбнулась и крепче прижала к груди голову дочери.

– Уж скажете! – держа мать за талию и входя в сени, возразила Галя. – Посмотрите, ручищи-то какие А щеки! Фу, как подушки! Хорошо, что в последние дни я перестала есть супы, а то и вовсе была бы как пышка. Вот Света Чекушкина у нас, это да! Понимаете, мама, была раза в два толще меня. Летом бог послал на нее воспаление легких, она целый месяц болела, зато теперь такая тоненькая, хорошенькая, как балерина. Нет, правда, мама, в талии можно вот так руками обхватить. Честное слово! Мы так завидуем ей!

– Боже мой, какие вы еще дурочки… Мы в эти годы бывало…

Но Галя перебила ее:

– Ну уж дурочки! Ничего не дурочки. Разве не правда, что женщина должна быть красивой, изящной, привлекательной!

– Это, Галочка, для кого же? – робко спросила Елизавета Александровна, смягчая вопрос улыбкой. Девушка вскинула на мать глаза, в которых мелькнуло смущение.

– Не для кого, – виновато ответила она. – Для себя, конечно. – Но тут же, поддавшись прежнему воодушевлению, завертелась перед зеркалом, поджимая живот.

– А я тебе кое-что привезла, – сказала Елизавета Александровна и подняла крышку чемодана, стоявшего на стуле.

– Босоножки на шпильке?

У матери опустились руки.

– Да нет, доченька, они ведь тридцать рублей, а у меня…

– Шляпу с начесом?.. Знаете, мама, – тотчас забыв о подарке, продолжала девушка, – в прошлую субботу у нас было только пять уроков. И мы решили всем классом смотаться в город. Решено – сделано! Доехали до крытого рынка, сошли…

Елизавета Александровна вынула со дна чемодана две морские раковины, молча протянула их дочери. Галя взяла их, мельком взглянув, положила на край стола.

– Ну вот, значит, – продолжала она, сверкая глазами. – В нашем классе есть Саша Данчук. Я вам когда-то о нем говорила. Помните? Так вот… на углу стоит тетенька и продает цветы. Этот самый Данчук, мама, подходит к ней, покупает один букет и… дает мне! Ну, девчонки готовы были с ума сойти! Такие хорошие цветы! Астры, последние, осенние… Потом мы решили пойти в кино.

Елизавета Александровна вынула из чемодана кулечек с разноцветной морской галькой. Чтобы привлечь внимание дочери, шумно высыпала ее на стол.

– Что это? – спросила Галя.

– Морские камни.

– А… – без всякого интереса отозвалась девушка, и глаза ее снова вспыхнули. – Ну вот, мама, идем мы по проспекту Ленина, а там есть магазин игрушек. Данчук и говорит мне: хочешь, что-нибудь куплю? Купи, говорю, Пусть, думаю, девчонки позлятся… Заходим в магазин, а продавец показывает маленькой девочке заводную машину. Данчук спрашивает: нравится? Говорю: нравится! И он купил ее мне! Вот она, сейчас покажу, Хорошенькая, как настоящая.

Галя метнулась в соседнюю комнату, и через минуту оттуда выехала серая игрушечная «Чайка». Она, как мышонок, добежала до двери, ткнулась о порог, отскочила в сторону и опрокинулась, вертя колесами и жужжа, как шмель.

– Ведь правда, как настоящая? Это еще не все! – сказала девушка, заметив, что мать захлопнула чемодан и направилась к выходу. Знаете, что он мне еще ска- зал? Ой, мама, прямо смех один! Говорит, как окончит институт, настоящую мне подарит. А я ему нарочно, конечно; а ты сейчас подари. А он: сейчас у нас только «москвич», да и тот не мой. Боюсь, отец отлупит. А Витька злится!..

Спеша высказаться, Галя говорила захлебываясь, вся светилась счастьем. О неприятностях в школе девочка и не заикнулась: не к спеху, для этого еще будет время, когда мама отдохнет, придет в себя…

Елизавета Александровна отошла к окну, присела на подоконник. Она смотрела на восторженное лицо дочери, и ее сердце сжималось от боли: как же это? Совсем недавно, кажется, еще месяц назад, Галя была совсем ребенком. По крайней мере, так казалось. А теперь? Она не узнает своей дочери. Мать, оказывается, так далека ей… ни подарки, ни долгое отсутствие… Когда же все это произошло?

Елизавета Александровна выдвинула ящик стола, сложила в него свои камешки, ракушки, вышла во двор. Ей хотелось плакать. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой и несчастной. Вся ее жизнь была наполнена заботой о своем ребенке. Хотелось думать, что для Гали тоже нет никого роднее, ближе матери. И вдруг… Какой-то Данчук, Витька… Это какой же Витька? Ах да, с тракторного завода. Галя когда-то рассказывала… Он обучал ее работе на станке. Но матери в голову не приходило, что с каких-то пор знакомство с юношей будет иметь столь большое значение.

Елизавета Александровна вышла за ворота, присела на скамеечку. Рядом с ней, повизгивая, вертелась Жучка. Она все норовила положить передние лапки на колени хозяйки, лизнуть ей руку.

– Что, Жучка, – печально сказала женщина, лаская лохматую голову собаки. – Видно, только ты и соскучилась по мне.

– С приездом, соседка! Как отдыхалось? – из двора напротив крикнула пожилая женщина, подходя к забору.

– Здравствуйте, тетя Тося! Спасибо. Хорошо отдохнула.

– Ну и слава богу, божий свет хоть увидела.

– Вы тут как?

– Да как мы… Все по-старому: стирка, уборка так и верчусь день-деньской.

Елизавете Александровне казалось, что соседка вот-вот скажет что-нибудь нелестное о ее дочери. С парнями, мол, видали.

– Галя-то, чай, рада!

– Рада, – ответила несчастная мать, чувствуя, как краснеют у нее щеки.

– Надо думать, замаялась одна. Я уж старуха,а как уедет куда мужик, все смотрю в окно: не показался ли?

По улице прошли юноша и девушка Галиного возраста.

– Миколая Иваныча дочка, – сказала соседка. – Заведующего хлебным магазином. Знаешь, чай? Елизавета Александровна ждала, что тетя Тося добавит что-нибудь вроде: совсем девочка, а уже с парнем. И та, действительно, заметила:

– Кажется, совсем недавно была вот такая, а уже, гляди, настало время, идет с кавалером.

– Так ведь старый старится, малый растет, – вопреки своему настроению, ответила Соболева.

– А как же!

У Елизаветы Александровны слегка отлегло на душе: «А как же!» И в самом деле! Чего же это она так расстроилась? Гале скоро семнадцать, последний год в школе. Сама же она в восемнадцать вышла замуж, а через год стала матерью. Не умри ее первый сын, она, наверное, давно бы стала свекровью, а то и бабушкой.

Женщина представила в своем доме оживление, суету, детский писк. Как хорошо! И она с ними как за каменной стеной. Так чего же она так с Галей? Ревнует? Глупая… Парни – парнями, а мать – матерью. Да и не замуж Галя выходит…

Елизавета Александровна вернулась в дом. Дочь сидела за столом и рассматривала ее подарки.

– Ой, какие хорошенькие! – вскочила она навстречу матери с полными горстями цветной морской гальки. – Завтра возьму в школу. Можно, мама? А теперь расскажите, как отдыхали, на сколько поправились. Мне было так плохо без вас…

7.

– Просто беда! – входя в класс, сказала Курганова. И в сердцах хлопнула портфелем по парте.

– Что такое? Что случилось? – встревожились Крякина и Чекушкина.

– Да ничего особенного, только говорю: не успеешь привыкнуть к одной моде, как появляется новая. Класс ответил ей шутливо удрученными вздохами, насмешливыми восклицаниями.

Но Зину это нисколько не обескуражило, она привыкла к такому отношению. Да уж если говорить по чести, и ее-то не очень огорчало непостоянство мод Просто это был повод привлечь к себе внимание. Встретив заинтересованный взгляд Светланы, Зина, уже обращаясь к ней, стала рассказывать: Теперь модно шить платья вот с таким вырезом. Она провела рукой от плеча к плечу. – Грудь и спина сильно открыты, как раньше, до революции носили.

– Скажите, какая барыня, – пошутил кто-то.

– Ну, об этом говорить не будем, – авторитетно отпарировала Курганова. И довольная, что оказалась в центре внимания, обратилась опять к Чекушкиной:

– У тебя плечи модные, покатые. Тебе пойдет такой фасон. Сделай обязательно. Я уже шью себе. Не из нового, правда, но для лета, под солнцем, сойдет. А прическа, прическа – во… – Зина взбила свои короткие волосы, будто разворошила копну сена. – Начес уже не моден.

Мальчишки взвизгнули от изумления: какая красотища! Не дай бог во сне увидеть.

Зину и это не смутило.

– Ничего смешного! Так модно. И за границей носят. Видели в заграничных фильмах? Наша Лена и то так подстриглась. Сначала, говорит, как-то не по себе было, а теперь привыкается.

– Зина, а тригонометрию выучила? Михаил Степанович сегодня спросит, – заметила Виноградова. Курганова сразу помрачнела. Ох, уж эта тяжелая обязанность вечно перед кем-то дрожать!

– Я писала…

Все знали, как не доверяет Курганова своей памяти, поверхностной, ненатренированной. Вместо того, чтобы разобраться в материале, запомнить его, она почти к каждому уроку заготавливала шпаргалки. И так искусно ими пользовалась, что, приложи столько мастерства к другому, более уважаемому делу, давно бы стала знаменитой.

– Писала? Ты говоришь «писала»? – Голос Соболевой, властный и нетерпеливый, вырвался из общего шума и обжег Курганову. – Когда ты будешь учить, а не писать?

– Подумаешь! – возмутилась Зина, презрительно кривя полные розовые губы. – Мне ты не мамаша и не папаша, поэтому не кричи, не поучай.

На смуглом лице Гали проступили яркие пятна.

– Я… я тебя не поучаю…а если бы и так… Ты в десятом «А» учишься? Учишься? Отвечай! Значит и его интересы…

Курганова деланно рассмеялась, передразнивая Соболеву:– «Учишься? Учишься? Значит, и его интересы»… – но, зная горячий нрав комсорга и его авторитет, решила побыстрее усесться на свое место, заняться более верным делом.

– Нюсенька, – шепнула она своей соседке по парте, Крякиной, как только ее оставили в покое. – Ты с задачкой по тригонометрии, конечно, справилась?..

– Конечно, справилась, – ответила Крякина, улыбаясь хитрыми умными глазами. – Дать списать?

– Меня сегодня могут спросить, а я, понимаешь…

– Понимаю. На, срисуй, – Крякина, нагло глядя на подругу, показала ей кукиш. – У тебя Крякина только чтобы списывать, а как чуть – нос от нее, воротишь. Как же! Из плохой семьи, родители «торговцы» – редиску продают. Вот Курганова Зина – это да! Отец у нее был большущий начальник – фотограф-пятиминутка – и то их бросил, а мать… мать тоже большая шишка – санитарка больницы! Только об этом никто не знает. А Зина… разве она скажет правду. Отец, оказывается, у нее инженерно-технический работник… Вот как! А мать… конечно, не ниже врача. В больнице ведь работает. Некоторые дураки даже верят – Зина так модно одевается, у нее такие нежные ручки – ну, интеллигенция!

Курганова сидела, опустив голову, едва дыша. Искоса поглядывала по сторонам:

не прислушивается ли кто к ворчанию Крякиной, прозванной «буржуйкой» за необщительный характер и жадность.

– Ты рассердилась за вчерашнее? – чуть слышно прошептала Курганова. – Но я, честное слово, не хотела тебя обидеть. Вот честное комсомольское! Ну, сказала «редисочница», а что в этом особого? Ты редисочница, а я что, лучше тебя, что ли?

– Лучше, наверное, думаешь, раз так говоришь.

– Но ведь ты-то знаешь…