Двое обретавшихся при складе мелких мальчишек сверкнули любопытными глазёнками, прикинули размер, прошвырнулись вдоль полок и шустро собрали две смены одежды. Чего-то шкрябнули на выуженном из стопки листе бересты и придвинули собранный скарб к Тимке.
– Переодеться за загородкой. Грязную одёжу – в мешок. Новенький? Тебя куда определили?
– Чего?
– Поселили, говорю, куда?
Тимка малость растерялся.
– В кузню пока…
Мальчишки переглянулись, почесали затылки, а потом приняли решение.
– Значится, на кузню и отнесём. А наставник Макар – вон он, в телеге. Лучше ты к нему иди, а то ему трудно.
Мальчик несмело подошёл к Макару и покосился на деловито снующих неподалеку отроков.
«И чего ему сказать? Вроде как докладываться надо. А как? Ну не кланяться ж в пояс: “Здра-а-асьте, дядька Макар”. И эти, со склада, стоят, лыбятся. Щас скажут – из какой деревни, Емеля…»
Макар, глядя на душевные терзания найдёныша, ухмыльнулся. Надо же, озаботился, как правильно себя поставить. Крепко, видать, вбита в него эта наука, раз в новом месте да среди чужих сама выскакивает.
– Кузнечик? Не стой столбом, давай сюда, – выручил он мальчишку.
Тимка облегчённо вздохнул и запрыгнул на телегу, устраиваясь на соломе позади наставника. Макар оглянулся, покачал головой и похлопал рядом с собой – сюда, мол. Телега тронулась и направилась к воротам, оставляя за спиной любопытствующие рожицы складских мальчишек. Ну, интересно же! Не каждый день цельный наставник сопляка рядом с собой сажает.
За воротами дежурный отрок взял коня под уздцы и, успокаивающе поглаживая по морде, провёл через мостки на паром. Отроки взялись за колесо. Тимка с интересом смотрел, как тяжёлый мокрый канат, степенно роняя капли, взбирался на паром, затем, обернувшись несколько раз вокруг тяжёлой дубовой оси, отжимал из себя остатки воды и неспешно нырял обратно в реку с другой стороны.
– А покрутить можно?
Отрок зыркнул из-под шлема сначала на Кузнечика, а потом на наставника.
– Не положено.
Тимка смутился.
«Ну и ладно, не больно-то и хотелось. Просто интересно, а они видят, что канат на барабан не ровно подымается, а сбоку. Он же трется сильно, крутить тяжело. Да и смазка у них того… А всего-то надо канат во-о-н через тот столбик перекинуть».
Пожав плечами, мальчик отвернулся. Макар улыбнулся и решил потихоньку начать разговор, ради которого и усадил мальчишку рядом с собой.
– Что, мастер, парома никогда не видал?
– Не видал. У нас мост через реку. И плотина. А на ней такое здоровенное водяное колесо стоит, ещё побольше вашего. И когда крутится, такая сила слышится… Кажется, прицепи – и гору подымет. А у парома… Не столько сила, скорее, воля – вот велено ему на тот берег, и он идет – хоть ты что ему делай.
Паром добрался до другого берега, и Макар, тронув поводья, направил телегу к дороге.
– Ишь ты! Так, получается, у каждой вещи своя сила есть?
– Не знаю. Наверное… Волхв говорил, что вся сила у богов. Вот ветер, огонь, вода или земля – в них сила. Или у человека, но людей тоже боги сделали. Дядька Климентий говорил, что сила только у бога, а остальное – тщета. А папка говорил, что настоящая сила только та, к которой человек руку приложил, а остальная – просто дикая, ничейная она. Вот ветер – могучий, как богатырский конь. Но толку с того коня, пока он по полю носится. А накинь уздечку – так и телегу тащит, и человека несёт. Или вода – колесо вращает, огонь – металл плавит, а камень – крепость крепит. Это полезная сила. А остальная… не знаю.
– А что, волхв ваш дикую силу приручить не может?
– Ха! Хвалится только. Я ещё ни разу не видел, чтоб он молнию звал железо греть или громами ковал. Правда, из кузни его громыхает знатно. А всё равно старый Дамир мечи лучше куёт. Знаешь, какие делает – узорные, сталь играет, как шёлком укрытая. И по-человечьи куёт – горн да молот. Не, волхв только говорит про силу богов, а сам, когда надо, человечьей пользуется. Правда, говорят, у вас тут, за болотом, колдунья живёт. Вот она умеет. Давеча вон пошесть наслала. Недаром её Невеей кличут – как одну из сестер-лихорадок.
– Ты про боярыню Нинею, что ль? Ну, нет. Боярыня – бабка сильная, но лихорадку – нет. У неё самой от пошести вся весь вымерла. Да вон её дом, на пригорке. И внучата её там. А старшенькая её в крепость всё время шастает, так что познакомишься.
Кузнечик чуть не подпрыгнул, уставившись на дом, стоявший на пригорке, чуть в стороне от веси, мимо которой вела дорога. Там и правда носилась какая-то совсем мелкая ребятня, которая совершенно не отличалась от любой другой, даже в его слободе.
– И что, она их не съест? А волхв-то стращал…
Макар тихонько рассмеялся в бороду, стараясь, чтоб Тимка не увидел – ещё обидится вдруг.
– Не любит, видать, волхв твоего отца, раз он про силу богов так сказывает.
– А волхв никого не любит, себя только. Ну, и ещё богов немного.
– Сам так думаешь, или отец говорил?
– Отец сказывал, что в заморской стране водится такой драгоценный камень. Жемчуг называется, ну, перл по-нашему. Наши-то перлы мелкие, из речки которые, а заморский бывает очень большой, с орех примерно. Но ценится он ой как дорого. А чтоб заработать, купцы жульничают. Берут шарик стеклянный или каменный, а то и вовсе песок и подсаживают в жемчужницу. Шарик покрывается тонким слоем жемчуга, а купцы и рады выдать его за настоящий. И деньги, как за настоящий, хотят. Только разница между ними вот в чём: настоящий жемчуг хоть ножом шкреби, хоть напильником дери – он внутри всё равно жемчуг. А поддельный ковырни – а внутри дрянное стекло. А деда как услыхал, так и говорит: «Неча за ним далеко ездить, у нас свой такой есть. Вон, волхва и шкрябать не надо, песок так и сыплется. А цену за себя, как за настоящего, хочет».
– Мудрёные сказки твой отец знает. Ученый, видать, человек. А что ты с ним не остался?
– Пропал он. С боярином Журавлем уехал, и не видели его больше.
– Сгинул?
– Пропал. Он вернется. И обязательно меня найдёт. Он обещал, что всегда вернётся.
Макар задумался, наступила неловкая пауза.
– Вот что, Кузнечик, давай-ка мы с тобой поохотимся. Зайцев вокруг много, подстрелить-то я могу, а забрать, сам видишь, мне трудно. Отец Михаил деда твоего похоронит, конечно, только вот негоже к нему без гостинца ехать. Я подстрелю, ты подберёшь. Сам монах только постным питается, но ничего – отцу Михаилу я с собой рыбки прихватил, а зайчатиной тётку Алену порадуем…
К тому времени, как подъехали к Ратному, в соломе, за спиной у умотавшегося Тимки, лежали целых два русака, подстреленных Макаром на лугу у леса. Сам Кузнечик, на время позабыв о своих горестях, с увлечением обсуждал третьего косого, в панике метавшегося по траве, но всё же сумевшего скрыться в подлеске. Макар, улыбаясь мальчишечьему азарту, подогревал его интерес, рассказывая о повадках и хитростях лесного зверья, которое решительно не желало подставляться под стрелу охотника.
– А ты меня стрелять так научишь, дядька Макар?
– Отчего нет. Останешься в крепости – научим, конечно.
Тимка, разом вспомнив, почему он здесь, сразу погрустнел. Ну да. Если останется.
– Стрельбами у нас наставник Прокоп ведает. Только тебе, наверное, сначала самострельному бою научиться стоит. Он всё ж полегче, – Макар оглянулся на поникшего мальчишку и поправил ему съехавшую чуть не на нос шапку. – Не переживай, всё хорошо будет.
Телега проехала распахнутые ворота и свернула в какой-то проулок.
– Ну вот, почитай, и приехали. Сейчас с дядькой Аристархом переговорим, и сразу к отцу Михаилу.
Макар остановил телегу перед большим подворьем с добротно сделанным тыном. В ответ на стук хмурый холоп открыл калитку, глянул на Макара и без единого слова стал отворять ворота. Макар тяжело спустился с телеги, передал вожжи подбежавшему парню и, поморщившись, чуть опёрся на плечо спрыгнувшего с телеги Кузнечика. Мальчишка поднял глаза.
– Ну, пошли, Кузнечик. Будем со старостой знакомиться.
* * *
Староста оказался здоровенным, очень крепким на вид дедом с тяжёлым, чуть придавливающим взглядом.
– Во, кто к нам пожаловал! – Аристарх поднялся из-за стола. – Да ещё не один, а гостя привёл. Здрав будь, Макар. Присаживайся, давай. А это у тебя что за малец?
Тимофей с трудом оторвал взгляд, прилипший к лицу старосты, и вопросительно посмотрел на наставника. Тот успокаивающе улыбнулся.
– Ох, Кузнечик, а гостинец-то дядьке Аристарху мы забыли, – Макар отпустил Тимкино плечо. – А ну-ка, смотайся к телеге, захвати одного зайца, что мы с тобой подстрелили. И скажи холопам, пусть торбу с овсом коню повесят, она там, где-то в телеге лежит.
Аристарх, подняв бровь, с интересом смотрел на Макара. Мальчишка, крутанувшись, шустро двинул на улицу.
– Ну, и что ты мне тут устраиваешь? – донеслось до него, пока он закрывал дверь.
Немного спустя Тимка осторожно поскрёбся в дверь, дождался рокочущего «заходи, давай!» и несмело переступил порог.
– Дядька Макар, так не было овса там, – помявшись, сообщил он, – холопы свою торбу повесили, – Тимка перевел опасливый взгляд на старосту.
– Ну, не было, так и не было. А ты чего зыркаешь? – Аристарх вдруг озорно ухмыльнулся, и тяжесть, ещё секунду назад таившаяся в его глазах, вдруг исчезла без следа. – Садись, раз уж пришёл. Беляна! А ну, принеси гостям квасу. И зайца у мальца забери, а то он ему сейчас последние уши оторвет.
Тимка отдал зайца вошедшей откуда-то сбоку улыбчивой женщине, шагнул вперед, заколебался и опять с вопросом в глазах посмотрел на Макара. Тот кивнул. Мальчишка аккуратно пристроился на краешке лавки.
– Во как, – Аристарх с любопытством разглядывал паренька. – Молодец.
Вернувшаяся Беляна поставила на стол две миски с пирожками.
– Вот эти – с творогом, а те – с грибами. А ты чего так с краю сел, не дотянешься ведь, – Беляна чуть подтолкнула мальчика ближе к середине. – Этим оглоедам только дай до миски дорваться, только зубами успеешь щелкнуть. Тебе квасу или узвару?
– А нечего зевать, – староста совсем по-мальчишечьи ухмыльнулся и выудил из миски самый большой пирожок. – Давай, трескай, а то и вправду оголодал, пока доехал.
Мальчик осторожно потянул угощение из ближайшей к нему миски и, убедившись, что Аристарх с Макаром завели разговор о чем-то своём и не обращают на него внимания, расслабился и принялся за еду.
– Эй, Кузнечик, – вопрос Макара застал Тимку посреди третьего пирожка. Он прекратил жевать и вопросительно посмотрел на наставника со старостой. – Да ты не давись, жуй, давай. Я вот чего хотел спросить. Ты вчера сказал, что мой нож – новгородской работы. А определил как? – Макар вытащил свой нож и положил на стол.
Тимка дожевал, запил узваром, поискал глазами, обо что руки вытереть, обнаружил заботливо подложенную Беляной тряпицу и только потом взялся за нож.
– Такие ножи делали в Новгороде очень давно. Сейчас почти не делают, – мальчик развернул клинок так, чтоб на него падал солнечный луч, пробивающийся сквозь волоковое окошко. – Вот смотри, дядька Макар. Эта полоса на лезвии, на самой кромке, говорит, что нож сварной. У него лезвие сделано из стальной полосы, а щёчки навариваются из мягкого железа. Притом полоска стали очень узкая, её почти не видно. А теперь вот тут, у острия посмотри. Видишь, как эта полоска загибается? Так получится, если стальная пластина на всю ширину клинка проложена. Разве что в центре между стальными ещё одну полосу ставят – снаружи её не видно, но нож очень крепкий получается. На вид он вроде как из трёх полос состоит, а на самом деле из пяти: внутри три и снаружи две щёчки. Похожие ножи новгородцы в старину делали, сейчас редко кто такие клинки куёт. Кузнецы делают проще. На край железной пластины наваривают полоску стали. У такого ножа полоса пошире будет и не так загибается к острию.
– Ишь ты! – Аристарх достал откуда-то из-за спины ещё один нож и подал Тимке. – Вот такой? А в чём разница?
– А старые ножи покрепче будут, дядька Аристарх, – Кузнечик положил оба ножа рядом. – Старый нож – он весь стальной, а значит, и твердый. А чтоб не сломался при ударе, как раз железо и наварено. Сталь проглядывает только тут, вдоль острия. Железо мягкое, значит, и стачивается оно быстрее, когда им режут что-то. Вот и выходит, что стальная сердцевина всегда снаружи остаётся. Ты им режешь что-то твёрдое, а нож сам себя затачивает. Его править редко надо, только когда зазубрины появляются. И сломать его трудно – сталь железом прикрыта. Вот потому у него у острия и заточка с обеих сторон идет. Редкий клинок.
Тимка подвинул вперед Аристархов нож.
– Этот нож сделать проще, значит, кузнецу быстрее. И стали в нем меньше. Значит, он дешевле. Вот только сталь у него железом не прикрыта, а потому сломать его проще, особенно если сталь с изъяном. Затачивать его тоже всё время надо, а значит, снашивается он быстрее. А когда стальное лезвие сточится или сломается, то его останется только выбросить… – Тимка взял клинок в руки и провел пальцами вдоль лезвия. – Это неплохой нож, дядька Аристарх, не из дешёвых. А тот – хороший.
Аристарх задумался, заметил, что Тимка прицеливается глазом на ещё один пирожок, подтолкнул к нему миску – жуй, мол. Затем, решившись, направился в угол комнаты, принес оттуда меч, с тихим шелестом вытянул его из ножен и положил на стол.
– Ну, а такие клинки как делаются, знаешь?
Тимка отвлекся от кружки с узваром и взглянул на лежащий перед ним меч.
– Вроде Дамирова работа… а вроде и нет, – мальчишка склонился над оружием, внимательно его разглядывая. – Дамир на свои мечи клеймо не ставит, говорит, их завсегда по узору видно. Тут узор покрупнее, а у него ещё как будто лесенка по лезвию идет. Если и Дамиров, то очень старый.
Тимка вытер руки о тряпицу и взялся за меч.
– Делаются такие мечи очень просто и очень сложно, дядька Аристарх. Вот если взять нож наставника Макара, расковать его тонко, потом сложить вдвое-втрое и опять расковать, а потом ещё и ещё… – Тимка старательно рассказывал, явно повторяя чьё-то объяснение. Или как будто урок повторял. – Вот и получится, что если у ножа три слоя, то у меча их, наверно, триста, а может, и поболее будет. Тут я не знаю точно. А трудность заключается в том, что если какие-то слои не сварились правильно, то внутри такого меча невидимый изъян будет, и меч подвести может. Чтоб непровара не было, для флюса специальное стекло варится. Но самое трудное тут – закалка. У нас такие мечи только Дамир умеет делать, ну, может, ещё сын его. Да и то, раз на раз не приходится. Только это неправильный меч для такой стали, дядька Аристарх.
– Неправильный? И что так?
– Правильно такие мечи делать чуток изогнутыми, на манер сарацинских. Эти клинки, они ведь тоже из мягких и твердых слоев состоят, а значит, и затачиваются сами. А раз узор мелкий, то на лезвии что-то вроде пилы выходит, только зуб тоже мелкий. Таким оружием сподручнее резать, а не рубить. Но этот меч, наверное, для нурман делался, а они прямые клинки любят. Но всё равно такой меч, если правильно сделан, крепче и гибче новгородского выходит.
– Умно, едрён дрищ, ничего не скажешь, – Аристарх покачал головой и убрал меч в ножны. – Ну а сам-то ты что делаешь?
Разговаривать с Аристархом Тимке оказалось просто. Тот задавал интересные вопросы, над которыми надо было поразмыслить, интересовался мальчишечьей жизнью, что очень льстило, доброжелательно выслушивал рассказ о проделках, в которых Тимка даже деду не отваживался признаваться, легко поддерживал беседу, и никогда не хмыкал снисходительно, ссылаясь на возраст мальца. Чувствовалось, что тайную жизнь мальчишек он понимает и относится к ней очень серьёзно. А вопросы… Вопросы он задавал вроде и простые, а вот ответить на них было не всегда просто.
Видел ли Кузнечик боярина Журавля? Ну конечно, сто раз видел. А вот рассказать, какой он… Журавля Тимка воспринимал как некую данность, что существует сама по себе и ни в каких описаниях не нуждается. Вот как рассказать, какой ветер? Вот так и боярин Журавль, он есть и всё. А бывает он… Ну, как ветер, разный.
Тимка невольно вспомнил свой последний поход к кабинету боярина, что заставило заёрзать по лавке внезапно зазудевшей тощей задницей. Кабинет? Ну, это горница такая, там боярин сидит и кого надо к себе на разговор вызывает. Туда все боятся заходить. Не, Тимка не боялся. Ну, разве иногда, самую капельку. А как не забоишься, когда боярин к себе вызывает, а сам ничего не спрашивает, только прищурится и смотрит?.. Как прицеливается. Приходится самому выкладывать, всё подряд. Как-то раз они с пацанами в ведро с маслом расплавленную бронзу вылили. Надо ж было посмотреть, что выйдет. Вот дед стекло в воду льет, фрита получается, песок такой стеклянный. А если бронзу? Не, кузница не сгорела. Не вся. И не обгорел никто – ковшик-то на длинной ручке насажен был, не маленькие, чай, осторожность соблюдать приучены.
А за кузню, да, нагорело, полные порты, и не только ему. Вообще, если заводилой какой-нибудь проделки становился Кузнечик, то наказывали всегда меньше, а если всю вину выкладывал честно и брал её на себя, то почти всегда наказывали его одного, и то не сильно. Сообразившие это мастеровые мальчишки единодушно приняли его за главного в своих затеях, не оставляя, однако, отдуваться в одиночку в особо тяжёлых случаях.
Пацан? Это такой правильный отрок, который свой в доску, и на него можно положиться, не предаст. А может, и не только отрок, вона, Журавль говорил, что нурманы – правильные пацаны, а они уже старые все. Ты, дядька Аристарх? Ну, наверное… Верить можно, по-пустому не сдашь. Кузька? Важный он какой-то, Кузьмой Лавровичем величается и не покраснеет даже. Хотя он ничего, не задаётся. А вот Федька рыжий и близняшки, вот они – точно пацаны.
Тимка, польщённый дружеским вниманием сильного, уверенного в себе человека, щедро выплёскивал на него все свои секреты, все бродившие по слободе слухи, басни, а то и вовсе сказки.
Где, кроме кузни, ещё любил играть? Ну, пожалуй, в конюшне, где маленьких жеребят держат. Они такие потешные, и бегать с ними всегда весело. Только последнее время мальчишек на конюшню не пускали. А зря, между прочим – у Тимки была пара неслабых идей по её отоплению.
Отроки? Да, все мастеровые. Так слобода-то мастеровая, там больше никого и нету ну семьи и пацаны ещё, которые из других селищ в обучение привезены. Да, девок тоже привозили, их ткать учат. Отроков разному ремеслу обучают, но в основном по технике.
Техника? Это такие штуки, которые мастера делают. Не, меч – не техника. И молоток тоже. А вот меха на водяном колесе – техника. В дедовой мастерской меха ишак крутит – это тоже техника. Ишак – это так осла зовут. Маленькая лошадь такая, упрямая, скотина. Помнится, Тимка попытался его заставить по кругу ходить, чтоб без остановок.
Аристарх улыбнулся, заметив, что мальчишка опять поерзал задом по скамейке. В рассказе Кузнечика было много чего-то неясного, а чего именно, староста и сам уловить пока не мог. Так что пусть говорит, может, что выплывет. Аристарх посмотрел на Макара. Тот еле заметно качнул головой – у самого, мол, голова кругом идет, со вчера ещё.
А про коробочку такую, что там стрелка всегда на север кажет? Ну конечно, знает, компас это, деда их и делал, а Тимка помогал, даже два раза. Не, это не техника. Это – плибор. Кажется. Как какая разница? Тимка даже захихикал. Тут понимание иметь надобно: струментом – работают, техника – она сама работает, а плибором померить можно. И вовсе эти словечки не мудрёные – все так говорят.
Учиться, да, тяжело. Весь день и учатся. Какие-то уроки все вместе учат – чтение, письмо или там математику. Это всем надо, даже из лешачей слободы лешачата на полдня приходят. Вот эти закорючки, как на ноже? Ну да, числа и есть. А что, и другие бывают? Ну, так теми только в письмах писать. А считать – числами. А после уроков все расходятся по мастерам, ну, кто к какому делу приспособлен, тот у того мастера и учится. А лешачата к себе – но подраться всё равно успеваем. Не, не сильно. А вот нечего задаваться.
Сам Кузнечик учился у многих мастеров, почти у всех понемногу. Но больше всего – у деда, и у отца ещё, когда тот дома был. Ещё Фифан учит, но тот почти всегда с дедом работает. Фифан – он аж из самого Царьграда. Ну, вообще-то он Феофан, так Фифан же легче выговаривать. Боярин его Феофаном Греком дразнит и смеется, а Фифан злится, хотя он и взаправду грек. Рисовать учит и резать по дереву ещё. Учёный муж. Алхимик. С придурью только. Чем алхимик занимается? Ну, этого точно вообще никто не знает. Видел, что спирт делает, говорит, для спиртовок, а сам пьёт. Тимка поморщился. Угу, вот так, как в этой фляге, и воняет.
Взрослые? Учатся, конечно. Лешаки, к примеру, всегда около слободы тренируются. Лешаки – это вои такие, они всегда в лесу воюют и прятаться горазды. У них ещё одёжа такая, ну, из лоскутков, как из листиков, сшитая. Прошлой осенью бабы матерьял луковой шелухой красили, так такая одёжа получилась, что в осеннем лесу ни в жисть не разглядишь. Смотришь – куст-кустом, пока не споткнешься об него, так и не поймешь, что человек живой.
А учёба ихняя – это смех один. Вона, прошлым летом они тренировались реку фоль… фор… Перебираться через реку, в общем. И чего там учиться-то – плавай да купайся. Они почти что цельный день так и делали. Эт тебе не молотом махать, пацаны на такую учебу все как один обзавидовались. А чего у нас учатся? Так живут они через реку, там и слобода ихняя. Ну, и нашу охраняют. И пацаны ихние у нас часто бывают. Они нам свистульки делают, ну, такие, чтоб птиц подманивать. А мы им зимой на коньках кататься даем. Коньки? Ну, это такие штуки, на ноги цепляются, чтоб по льду на речке быстро бегать. Весело. Ещё лыжи бывают. Это как полозья от саней, тоже на ноги цепляются. В них по снегу бегать можно. Не, в снегоступах с горки не покатаешься.
Христиане в слободе есть, да, почитай, половина мастеров христиане. А мастер Дамир с сыном так и вовсе Магомета чтят. Волхв злится, а Журавль сказал – пусть. Он мастеров никогда не обижает. Это Тороп, гнида, на него наговаривает – и что девок ему в крепость посылают, и что людей боярин в подвале мучит. Брехня это – что, Тимка дядьку Журавля не знает? Ну да, дядька, все слободские пацаны его так кличут. А другим нельзя, только мы. И про подвалы брешут, Тимка их все излазил, ничего там интересного нет, бумаги только. Ну да, на Горке которая, крепость-то. И ничего она не каменная, обложена только. Вот подвалы да, каменные, потому сухие, а горницы – ну разве ж нормальный человек среди каменючья жить станет? Так то ж греки, у них всё не как у нормальных людей.
Чего? Почему Тороп гнида? А деда говорил. Тороп вообще никакой не главный, просто, когда Журавль уехал, его в охрану поставили, вот и важничает, нос дерет. Ведет себя, как будто думает, что боярин не вернётся и ему не задаст.
Мамка у Тимки умерла, он ещё маленький был. Он её почти не помнит, но очень скучает. Как скучает, если не помнит? Вот потому и скучает, потому что не может вспомнить. У всех мальчишек мамка есть. Когда надо – поплакаться можно. А когда и взгреет, ну так Тимка не боится, он всегда честно терпел за всё, что натворил. И даже у пацанов из других селищ, которых от родителей забрали, мамка всё равно есть. Где-то там, но есть. Где папка, Тимка не знает. Он всегда с Журавлём уходил куда-то, и всегда надолго, а однажды просто не вернулся. Нет, ему не говорили, что случилось, сказали – позже, когда подрастёшь. Обидно, конечно, но это, наверное, пока не его тайна. Но ни тризну не правили, ни панихиду не служили, так что Тимка уверен – встретятся.
