Волею судьбы последние годы он провел далеко от столичных земель, пусть и в довольно крупном городе – Вествуде, в юго-западном регионе Мира. Поэтому, когда его забрали, на весь конвой был всего один белоголовый – рыжий парень по имени Долан. Было ему на год меньше, чем самому Рикарду, восемнадцать, а родился и жил он практически на южном краю континента, о чем в первый же день доверительно сообщил Рику. И добавил, что если бы он оставил на месте своей халупы воронку, прибрав на тот свет еще и парочку жителей их богом забытого болота, то никто бы и не расстроился. На резонный вопрос, почему так, он расхохотался, хитро посмотрел на Рика и ответил:
– Никто бы и не узнал. И так вся земля в ямах.
Рик благосклонно улыбнулся – у большинства людей жизнь в клетке отбила бы желание шутить – и уточнил:
– Как же тогда вышло, что твоя халупа в целости, а ты тут?
Долан помрачнел.
– Раз в месяц я возил сушеные водоросли на продажу в Взморье, это ближайший к нам город со своей таверной и аптекарем, товар используют и там, и там. Если я скажу, что именно в этот день решил, – тут он вновь хохотнул, – потрясти окружающих? Продал водоросли, прилег под дерево, моргнул, а очнулся уже в колодках.
– А что с проверкой? Легко мог быть кто-то из местных.
Рыжий покачал головой.
– Если думаешь, что мое невезение в том, что все случилось в редкий день, когда я оказался в городе, то нет. Одновременно со мной через город проезжала колонна с регулярной проверкой – конечно же, со святошей в придачу. Они как раз отправляются в путь в середине года из наших краев и движутся к Срединным землям, в Аргент, и дальше на север. Так что в клетку упаковали меня очень быстро. Если в тот день кто-то решал мою судьбу, кидая кости, то выпали одни единицы.
Рикард кивнул, однако подумал, что несмотря на весь трагизм ситуации, выглядит это все довольно комично. Две большие клетки, внутри одной из них шутливый рыжий парень, который при этом зовется белоголовым и охраняется, как опаснейший преступник Мира: стайкой из шести конных рыцарей.
Но где был один – стало двое. После этого они десять дней ехали вдвоем в одной клетке, вторая продолжала пустовать. Потом их стало трое, затем четверо. От Вествуда до Фарота, одного из ближайших к столице городов, – почти полтора месяца пути. На излете третьей недели их было уже девять, а к процессии добавилась третья клетка и еще пара всадников. А вчера, на сорок первый день, двенадцатым и, похоже, последним, к процессии присоединился Корин. Теперь их было по четыре человека на клетку. До Фарота, по подсчетам Рика, оставалось около четырех дней пути. За это продолжительное путешествие через полконтинента он научился радоваться мелочам и искренне благодарил судьбу, что двенадцатый член их дружной компании родился так близко к пункту назначения.
Именно Корин сейчас улыбался из соседней клетки, демонстрируя желтые зубы, а Рик продолжал теребить подбородком плечо и размышлял. Он старался не судить о людях по внешности, разумно полагая, что под любой внешней оболочкой есть второй слой. То, что не показывают первому встречному. В редких случаях за вторым слоем скрывался третий – к таким людям Рик относился с уважением. В исключительных случаях за третьим слоем шел четвертый, и таких людей юноша опасался, ведь там, где четвертый, может быть и пятый, а какую часть себя люди прячут так глубоко… Лучше не знать, целее будешь. Впрочем, когда создавали Корина, материалы явно были на исходе, а о глубине никто не задумывался. Скульптор ляпнул грязи тут, художник мазнул немытой кистью там, и получился человек, при одном взгляде на которого все становилось ясно.
Если люди, которых обходят в коридоре университета: уж лучше прижаться к стене, чем дать им себя заметить. Чаще это даже не университет, а грязная казарма, потому что до университета наш персонаж никогда не добрался бы. Потом он мужает, попадает в городскую стражу, днем выбивает монеты из уличных пьянчуг, а вечером эти монеты радостно пропивает сам, гогоча на весь кабак. А потом его находят в канаве за то, что взял монетку не у тех людей. Примерно такое будущее в своей голове Рикард обрисовал бы для Корина, но судьба распорядилась иначе, и теперь верзила ухмылялся в двух метрах от него, вяло подрагивая в такт колесам повозки.
Ему был двадцать один год – очень много для каторги, почти критическая отметка, даже в темных волосах уже должна была вот-вот появиться пара седых волосков. Группа проверяющих, по-видимому, долго колебалась, тащить ли эту тушу на рудники ради столь короткого срока или закопать на месте, но близость к столице и физические данные перевесили чашу весов: всего пять дней пути, и Корин начнет приносить пользу Владыке и столице. Росту в нем было под два метра, крепкий, физически развитый, одним словом – Туша. Без перевеса в жирок или мускулы, огромная куча мяса и костей, а также гонора, глупости и злости. Желтые зубы, пухлые губы, маленькие, как у свиньи, черные глаза, которыми он тупо, но яростно смотрел на мир.
Сам Корин, очевидно, в голове обрисовывал себе гораздо более радужное будущее, нежели представлялось Рикарду. Поэтому ненавидел и винил в своем положении он всех вокруг себя, особенно тех, кто был ниже, слабее, младше, красивее, умнее… Длинный список. Пожалуй, в нынешней ситуации в безопасности оставались только гвардейские всадники. А равных по положению ребят из клеток Туша начал с завидным рвением подминать под себя с первого же дня.
Не успели они покинуть город, как на третий час пути он приложил лицом о решетку Гуго, соседа по клетке – якобы тот скривил губы в его сторону. Капитан стражи обернулся на звук, поднял ладонь. Всадники натянули поводья, кони фыркнули и остановились. Гвардеец поравнялся с клеткой, бросил взгляд на разбитый нос, крутанул пику и древком, не тратя ни мгновения на прицеливание, ткнул Тушу точно в пах. Здоровяк задохнулся, слезы брызнули из глаз, и он, скрючившись в позе зародыша, начал ловить ртом воздух. Всадник поднял брови и с расстановкой объяснил:
– Тебе эта твоя часть больше не пригодится, среди работников на рудниках нет женщин. Устроишь такое еще раз – отрежу. Либо выпущу потроха. Пока мы не прибыли на место – никаких драк. Ты понял? Или мне повторить с самого начала, включая древко?
Туша все еще ловил ртом воздух, но нашел в себе силы кивнуть. Не сказать, что молодые люди тратили время на болтовню, поскольку через пару дней своего нахождения в клетке любой замолкал, лишь изредка роняя пару слов хриплым от жары голосом. Но вчера весь остаток дня они ехали в полном молчании.
До отхода ко сну Рик вновь и вновь прокручивал в голове слова гвардейца. Не раз замечал, что на его лицо против воли выползла нехорошая ухмылка. Хмурился, стирая ее с лица, а затем все повторялось вновь. Посреди ночи он проснулся от того, что его собственные пальцы вцепились в прут клетки, словно во сне он пытался придушить невидимого собеседника. Это было плохо, очень плохо. Все последние годы он старался держаться от насилия подальше, но если хоть часть болтовни о рудниках окажется правдой… Лучше бы он остался на севере.
На утро здоровяк хмурился, хотя бить больше никого не решался – слишком уж близко от клетки подрагивало в воздухе оружейное древко. За невозможностью физически показать свое превосходство (словно одного вида недостаточно), он, не способный ехать спокойно, с самого утра начал доставать окружающих, насмехаясь и провоцируя. В силу своей натуры, основной целью для издевок он выбрал соседа Рика по клетке – Альбуса.
Альбус попал в клетку четвертым, ехал с ними уже месяц, и все это время Рикард в глубине души его искренне жалел. Не говорил об этом вслух, но не мог отвергать очевидное: парню чертовски не повезло. Альбусу было всего четырнадцать, за что Туша незамедлительно окрестил его Малюткой. Не самый малый возраст для рудников, но почти. Времени у него оставалось больше, чем у кого-либо из попутчиков, то есть около семи лет при идеальном исходе. Но все эти семь лет, всю свою юность, он проведет на рудниках, доблестно махая киркой на благо Владыки и столицы. Впрочем, в способности Альбуса хорошо махать киркой Рик очень сомневался. Парень был худ как тростинка, пусть и довольно высок для своего возраста. С копной темно-русых волос и большими добрыми, как у теленка, глазами. У себя в городе он служил помощником архивариуса, а значит, умел читать и писать – эти навыки и незаменимы на его должности, но абсолютно бесполезны на каторге.
Туша выпытал всю эту информацию за утро. Сопротивляться его тупому, хулиганскому напору Альбус явно был неспособен, лишь ерзал на своем пучке соломы и мужественно терпел ехидные комментарии, которыми Корин сопровождал любой его ответ. Солнце катилось по небу, колеса телеги давили редкие травинки на пути, день уже стремился к вечеру. Туша за день явно утомился, попутно утомив всех окружающих, наконец-то замолчал и нашел себе новое развлечение: стал кидать в Альбуса мелкие и не очень камешки, приговаривая:
– Малютка, лови!
Именно этот звук, стук камешков о прутья решетки, заставил Рика вынырнуть из своих мыслей, и теперь он косился на Тушу. Тот лыбился, просунув огромные ручищи между прутьями – вылитый примат. На стук камешков подняли глаза еще несколько ребят, и Туша это заметил, заулыбался еще шире. Он осознавал, что все помнят его вчерашнее унижение, и сейчас явно хотел отыграть свои позиции.
– Эй, Малютка! Что ты все о книжках своих. Архиварус то, Архиварус это. Не хочешь послушать про мои таланты? Хе-хе. А я, на минуточку, последние два года служил в столичных доспехах.
Рикард мысленно поставил себе галочку: про казармы он угадал. Конечно, Туша приврал, и приврал сильно – он никак не мог быть гвардейцем. На кадетское обучение юношей набирали, самое раннее, с семнадцати лет. Затем следовало пять лет выматывающего обучения, физической подготовки, изучения религиозных основ и всего того, что потребуется доблестному рыцарю, чтобы защищать честь Владыки. Восемь именно таких гвардейцев теперь сопровождали Рика и его собратьев по клеткам в последний путь.
В гвардию попадали только самые лучшие. Некая часть кадетов отсеивалась по пути, кто-то не дотягивал до гвардейских стандартов и к концу обучения довольствовался местом в городской страже или регулярном военном корпусе. Поэтому слова Туши о том, что последние два года он «служил в столичных доспехах», знающий человек расшифровал бы как «попал на обучение с позорным опозданием и пытался дотянуть хотя бы до распределения в уличные стражники». Впрочем, рассудил Рик, за какие заслуги Тушу приняли в кадеты и терпели целых два года – догадаться не сложно. Любой армии нужна физическая мощь, направляемая опытными генералами в нужное русло. Жаль только, Туша был настолько глуп, что вряд ли мог отличить один конец копья от другого, но этот досадный недостаток был вчера успешно исправлен сопровождающим их капитаном.
Рик сморщился, чтобы не улыбнуться, и Туша покосился на него, продолжая разглагольствовать:
– Да-а, столичная гвардия, слышишь, Малютка? Отец всегда хотел видеть меня в доспехах, – Корин зыркнул на ближайшего всадника и понизил голос, – только вот не учел, что конец второго года я проведу в каталажке. Стукнул одного головой – ну и переборщил чуток… А он из хорошей семьи тоже оказался. Ну, нечего было выпендриваться, я такое не люблю. Понимаешь меня, Малютка? Армия – это же про порядок, верно? Сурбр… Субоди… Сурбодинация, понял, да?
Рик мысленно поставил себе прочерк. Про выколачивание монет из пьянчуг он Туше явно польстил. Тот, опережая события, сам оказался тем, кто сидит в камере. Но это «тоже»… Получается, Туша из знатной семьи? Глядя на него – поверить сложно. Но это объясняло, кто и каким образом пропихнул Корина на обучение и почему он продержался так долго.
Туша подмигнул:
– Ну ничего, пока отец думал, как меня вытащить, все само случилось: здание, где я сидел, потрясло, а церковник указал прямиком на мою камеру. Так что стражники только рады были дверку открыть и передать сюда, к вам. Выходит, на благо Владыки я послужу, как родитель и хотел.
Шестеренки в голове у Рика закрутились быстрее. Туша бьет своим огромным кулаком (интересно, убил или нет?), кого не надо, и попадает в камеру. Его отец – не ясно, какой чин, но явно не последний человек в своем городе – начинает разговаривать с людьми, старается вытащить сыночка. После такого речи об обучении на стражника уже не идет, найти и убедить того, кто прикажет открыть темницу, – уже хорошо. Вмешалась судьба, Туша крайне поздно пробудился, как белоголовый, произошла тряска. Но потом… Потом не складывалось.
Какого черта Туша так радостно об этом рассказывает? Десять лет за решеткой или полгода, в лучшем случае, год на каторге – что бы он выбрал? Конечно, первое, если не законченный псих. Выпустят из камеры, и живи свою жизнь, годы в заключении жалко, но там бы и отец нажал на нужные рычаги, поэтому не десять лет, а пять. Или вообще три! А быть белоголовым… Это же смерть. Независящая ни от кого, неминуемая смерть. Приправленная предсмертным дроблением камней «на благо Владыки». Бред!
– Настоящее дело для настоящих мужчин, да, Малютка? Что армия, что каторга, каждому свое… Говоря о мужчинах… Слышал, что сказал вчера капитан? В рудниках девок нет. Я последний месяц с повидавшими мир людьми общался, в камеры других не сажают, сам понимаешь. – Туша мерзко ухмыльнулся. – Они мне рассказали, что на рудниках эту проблему парни сами решают, между собой. Смекаешь? Я тогда заржал, конечно, не знал еще, что сам туда двину, но это ничего. Думаю, мне мало что сделается, хотя за других не говорю, только за себя, понял, да?
Альбус промолчал, лишь совсем немного округлил глаза. Провел взглядом по клетке, будто в поисках слов поддержки. Все молчали. Долан глядел на солнце, прищуривая то один глаз, то второй – плевать он на все хотел. Крид, четвертый в их клетке, отвернувшись, смотрел куда-то за горизонт. Рик подумал, что с рудников никто не возвращается, а если и вернулся, то этот человек точно никогда бы не попал в казарменную темницу. Это как поймать рукой стрелу, нет, целый колчан стрел, а потом споткнуться и разбить голову о ночной горшок. Но Корин… Корин был утомителен. Рикард, не удержавшись, снова поморщился.
Туша заметил это и вперился в него взглядом.
– Что рожу кривишь, блондинчик? Думаешь, потянешь жизнь в рудниках? И приятели твои по клетке, – он кивнул головой в сторону юношей, – тоже потянут? А вот посмотрим. Не зря ведь говорят, кто попал на рудники, четверть или больше, – в первый же год с ними все. Понимаешь, к чему я? Лежат себе, присыпанные землей, кто-то с седой головой – значит, все, вышло время. Где-то стражники перестарались, нужного послушания не углядели. А порой, – Туша оскалился, – братья по каторге помогают ближнему, освобождают от тяжелого труда. Смекаешь, к чему я? Неужто сможешь не упасть лицом в землю?
Рик, насколько позволяло место, развернулся в сторону соседней клетки, взялся руками за прутья. От предвкушения конфликта по телу пробежала волна нездорового удовольствия, однако он сдержал дрожь. Задержал взгляд на Альбусе, мельком покосился на Долана и Крида. Рыжий подмигнул ему. Синяки по всему телу саднили, голова гудела, во рту было сухо. Рикард посмотрел Туше в глаза. Здоровяк лыбился, постукивая грязным ногтем по решетке. Рик вздохнул, впервые за день открыл рот и медленно, отмеряя по одному слову, спросил:
– Напомни, сколько тебе лет?
Туша нахмурился.
– Не твоего ума дело, но повторю, для забывчивых. Двадцать один, говорил же об этом вчера.
Рик пожал плечами.
– Хороший возраст. Ты мог сидеть в своей камере, дальше общаться с теми, кто «повидал мир». А теперь ты в клетке другого рода. И я говорю не про это. – Молодой человек костяшками постучал по железу. – Тебе осталось полгода, чуть больше, если повезет. Говоришь, большинство не протягивает год? – Рикард безмятежно улыбнулся. – Все из нас будут присыпаны землей, кто раньше, кто позже, это неизбежно. Но также неизбежно и то, что ты этого уже не увидишь.
Корин смотрел не моргая. Больше он не улыбался. Кто-то из юношей нервно зашуршал соломой. Рик отвернулся, устало прикрыл глаза, запустил палец под ошейник. Шея нещадно чесалась. Через четыре дня они будут в рудниках.
Глава 3. Эдвин
На втором этаже было душно. Использовался он как склад для инструментов, заготовок и всего, что могло когда-нибудь пригодиться в работе. Но, как давно подметил Эдвин, все, что попадало на второй этаж, там и оставалось.
«Надеюсь, меня это не коснется. И, надеюсь, что не чихну в самый неподходящий момент».
Сквозь доски повсюду пробивались солнечные лучи, подсвечивая покачивающиеся в воздухе пылинки. Каждый шаг сопровождался негромким скрипом. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Юноша скользнул в глубину этажа, миновал кучу хлама, добрел до двери в чулан. Прямоугольник криво пригнанной створки окаймляли тусклые полоски света. Юноша мягко толкнул дверь, нырнул внутрь, притворил за собой. Покрутил головой. Чулан был небольшим, пять шагов в одну сторону, десять в другую, без окон. У дальней стены до потолка были сложены бочки и соломенные тюки, этой же соломой был усыпан пол вперемешку с крысиным пометом.
Эдвин сморщился.
«Потравить бы».
В середине помещения стояло три стеллажа с разным хламом, по левую руку у стены сиротливо валялся ящик с инструментами. Туда юноша и шагнул, аккуратно обошел ящик, сел на корточки и приник глазом к одной из щелей. Лучшего наблюдательного пункта и не придумать – эта сторона здания выходила прямо на городскую площадь. Именно этот большой, относительно ровный круг, по периметру окруженный лавками и мастерскими, становился сосредоточением веселья на любой праздник.
Сейчас на площади праздником и не пахло. По центру стояли люди. Много людей. Если на слух Эдвин определил, что на площади ропщет минимум половина деревни, то сейчас увидел: согнали вообще всех. Около сотни человек стояли плотной толпой: лица хмурые, на щеках у некоторых женщин потеки от слез.
Присмотревшись, Эдвин разглядел Вамоса – тот с каменным лицом стоял в задних рядах, скрестив руки на груди, будто и не было его на заднем дворе две минуты назад. Чуть в стороне держалась Эдна, матушка Эдвина, губы ее были плотно сжаты. Успели ли эти двое перекинуться парой слов, юноша не знал, но в матери был уверен, лишнего она не скажет и в слезах кататься по площади не будет. Эдна всегда была тверда как гвоздь, а как похоронила мужа, так словно разом выплакала все, что оставалось. Сейчас, как обычно, своим видом она выражала полное спокойствие.
Отдельно, шагах в десяти, плотной кучкой собралось человек десять юношей, от совсем младших до уже не первый год знающих, что такое бритье. Вамос был прав, выдергивали всех, кто хоть немного подходил под нужный возраст. Гвардия здраво оценивала цену ошибки. Эдвин заметил пару своих приятелей, но вся группа стояла спиной и увидеть, что выражают их лица, с расстояния было сложно. Лишь изредка кто-то неуверенно оглядывался по сторонам.
Эдвин сглотнул. Всех этих людей он знал не первый год, но только сейчас пришло осознание. Кто-то из них белоголовый. Немыслимо! Верная смерть в юношестве… А если и нет… Минимум пару месяцев в распределительном пункте в ошейнике в ожидании проверки. Тонкостей юноша не знал, да и не особо рвался – слышал лишь, что сама проверка занимает не более часа, и проверяющий от церкви одним кивком дарил радость или разрушал жизнь. Кивнут по-хорошему – ликуй, нет твоей вины в том, что все вокруг в одночасье упали в забытье, а земля тряслась так, что яблоки сорвало с веток.
Юноша уныло пожевал губу. Пусть одной загадкой меньше, почему он лежал на берегу, а вокруг словно ураган прошел – теперь и дураку ясно. Впрочем, он и есть дурак, раз тотчас не догадался. О чем там мысль была? Ах да, а кивнут по-плохому… Прямая дорога на рудники, трудиться на благо Владыки – привилегия и проклятье всех белоголовых.
В самых крупных городах, не говоря уже о столице, выявление белоголовых было отлажено. Радиус землетрясения четко фиксировался, и религиозный служитель перстом указывал на нужный дом вплоть до комнаты. А в поселениях поменьше люди сами после тряски в срочном порядке ссылали на проверку всех возможных причастных. Была на то веская причина, известная всем и каждому. Официальный возраст, когда человек мог проявиться как белоголовый, варьировался от двенадцати до двадцати одного года. До двадцати двух лет в этом случае не доживал никто.
Сначала Мир вокруг несчастного юноши (именно юноши, ведь девушки белоголовыми не становились) просто трясло, потому и тряска, колебания земли. Люди в этом радиусе падали там, где стояли, в короткий обморок. Отключались все, от самого белоголового и стоящих вплотную до собак и птиц на краю радиуса. После этого, как правило, несчастного в кратчайшие сроки вычисляли и немедленно изолировали. А иначе… Хорошего мало. В последующие несколько дней, месяцев или лет – у каждого был свой срок – Мир вокруг юноши начинало трясти все сильнее. Кому хватало пару землетрясений, а кому и десяток. А ближе к концу он начинал стремительно седеть, потому и белоголовый. Сначала пара волосков, потом прядей, а у некоторых вся голова белая как снег. Страшное зрелище порой, ведь ребенок совсем, а волосы как у старика.
А потом смерть. Ни один белоголовый так и не смог перешагнуть порог двадцати двух лет – без исключений. Да и умирал каждый из них не просто так, а прибирая с собой всех вокруг ровно в том радиусе, в котором до этого трясло землю. Никаких взрывов, дыма и прочего; хлоп, и как ножом отсекало по границе, оставляя на этом месте круглую воронку. Словно перед смертью юноши прорывали мироздание, втягивая в себя окружающий мир, да там все и исчезало, оставался лишь круг почерневшей земли. Грустный конец не только для белоголового, но и для всех окружающих. Страшно представить такое, например, в центре крупного города, где в радиус может попасть десяток домов и сотня людей.
Но такого не случалось уже очень давно. Поиск и выявление белоголовых были поставлены на поток еще десятилетия назад, а жители любого города, как было сказано ранее, сами с готовностью шли на поклон к гвардии. Никто не хотел в один прекрасный день вместе со всеми пожитками исчезнуть из Мира. Всех опасных для общества отправляли на разбросанные по континенту рудники – добывать руны. Что конкретно там происходит и почему землю вокруг не трясет непрерывно – этого Эдвин не знал.
Знал лишь, что если в момент тряски виновника обнаружить не могли, то от греха подальше на распределительный пункт отправляли всех подходящих юношей в радиусе. На словах – госпиталь напополам с казармой. На деле – небольшие охраняемые поселения, переполненные людьми. Там все потенциальные белоголовые и томились в ожидании проверки. Проблема в том, что проверяющим от церкви мог стать далеко не каждый; по слухам, это требовало особого таланта и долгих лет обучения, поэтому каждый дошедший в церковной иерархии до этого чина ценился на вес золота.
В среднем там проверяли не более семи или восьми человек в день. Церковника могли срочно вызвать в город, в соседнее поселение, к святому отцу на поклон… Вариантов много. А еще городские воришки и нищие, одурев от голода и услышав про тряску, прокрадывались в нужный радиус – и поди разбери, был он там или нет и какого он возраста. А кто откажется от бесплатной, пусть и скудной, кормежки и крыши над головой? Вот и томились молодые люди в очереди на проверку в ожидании заветного кивка.
Все это Эдвин знал по рассказам других. Шепчущие дубы были мелким поселением: располагалось оно достаточно далеко от крупных городов, юношей нужного возраста по пальцам перечесть, трясок тем более не случалось. До недавнего времени… Поэтому Эдвин знал важные для сохранения своей жизни основы, но о белоголовых особо не задумывался. Лишь признавал, что если уж начало трясти, значит, кому-то действительно не повезло.
Как теперь не повезло юношам, стоящим на площади. Большая часть из них рано или поздно вернется домой. Кто-то один – не вернется уже никогда. А ведь даже не попрощаться, только если со всеми сразу, на всякий… Сам Эдвин уже перешагнул критическую отметку, но Вамосу полностью доверял. Если тот говорит, что могут забрать от греха, значит, заберут. А сидеть на распределении, зная, что ты даже не по натуре, а уже по возрасту точно не белоголовый – сомнительное удовольствие. Как в этом убедить других жителей Дубов и, главное, представителей гвардии – Эдвин не знал, однако в этом вопросе тоже полностью полагался на Вамоса. Поэтому он прижался глазом к щелке и продолжал наблюдать.
Помимо жителей, на площади стояли гвардейцы. Все они, несмотря на жару, были облачены в серебристые, сверкающие на солнце доспехи. Четыре человека окружили группу юношей неплотным кольцом, но с явным намеком. Впрочем, оружия никто не касался: просто стояли, хмуро поглядывая на людей и сдувая пот с верхней губы. Еще двое заканчивали обход домов, большая часть жителей уже толпилась на площади. В самом центре стоял самый рослый, похожий на медведя пожилой гвардеец с пышными черными усами и щетиной. Темные глаза, не мигая, внимательно смотрели на толпу, доспехи искрились даже ярче, чем у других военных. Рядом терся молодой человек со светлыми волосами и гладким лицом – полная его противоположность, достаточно щуплый даже в доспехах. Этот, наоборот, часто моргал, крутил головой из стороны в сторону, всем своим видом демонстрируя надменное презрение. Понять, о чем он думает, было несложно: «Я, столичный гвардеец, вынужден стоять на жаре вместе с кучкой крестьян». Адъютант? Да, судя по приближенности к медведю, который, без сомнений, был главным.
Оба ходящих по домам гвардейца вернулись на площадь, один из них кивнул. Медведь нахмурился, в недвусмысленном жесте поднял ладонь над головой. Первые ряды зашикали, шепоток распространился вглубь толпы, какая-то девушка еще пару раз всхлипнула, а потом воцарилась тишина. Мужчина набрал воздуха в грудь и заговорил:
– Я повторно приветствую доблестных жителей… эээ…, – адъютант скривился и что-то шепнул одними губами, – Шепчущих дубов и благодарю вас за содействие. Как вы знаете, произошло событие редкое, но, к сожалению, неизбежное в Симфарее. Землетрясение, извещающее о том, что где-то поблизости пробудился белоголовый. Думаю, каждый из вас с детства знает, что последствия этого события крайне опасны, но, к счастью, предотвратимы.
Для человека войны речь его была на удивление ровно сложена, а низкий тембр голоса вселял в окружающих уверенность. Да, опасно. Да, предотвратим. Переживать нужды нет. Медведь окинул взглядом людей – все ли понятно? – и продолжил:
– Повторю, меня зовут генерал Бернал. Это, – он скосил глаза на адъютанта, – капитан Роше. Наше отделение, в силу некоторых обстоятельств, оказалось возле вашей деревни незадолго до инцидента. К сожалению, в наши цели не входило выявление и транспортировка белоголовых, поэтому у нас в отряде нет ни одного представителя церкви. Это создает некоторую заминку в определении источника тряски, что ставит под удар всех жителей деревни.
Эдвин задохнулся. Генерал! Практически высший гвардейский чин, выше только руководящий состав. Что он делает в глуши?!
– Согласно установленной процедуре, мы обязаны сопроводить всех подходящих по возрасту юношей в распределительный пункт для выявления источника. Ближайший пункт – к северу отсюда, примыкает в городу Лордан. Из-за нагруженности узла это может занять какое-то время, но переживать не нужно. После вынесения отрицательного вердикта все юноши к вам вернутся.
Что будет с тем, по ком прозвенит положительный вердикт, Бернал промолчал. Все и так это понимали. Одна из женщин в толпе не выдержала, снова начала всхлипывать вслух. Адъютант покраснел от злости и с натугой проорал:
– Тишина! Заткните ее, генерал говорит!
Бернал покосился на адъютанта, поморщился.
– Как я уже сказал, переживать нет нужды. Главное, чего я прошу, – полное содействие и благоразумие от каждого от вас. Бывали случаи, когда люди не могут перебороть… родственные чувства. Считаю важным упомянуть, что, как минимум, в этом случае на плечи поселения в будущем ляжет огромный денежный штраф. Как максимум, – медведь пожевал губы, – есть опасность, что поселение перестанет существовать.
Люди зашептались, волнение прошло по толпе. Кто-то смотрел испуганно, кто-то подозрительно. Как и говорилось, никто не хочет исчезнуть из Мира. Вамос так и стоял, не моргая, скрестив руки на груди.
– Мои люди обошли все дома в деревне, и мне хочется верить, что все жители сейчас находятся передо мной. Если нет… То принимая во внимание все вышеупомянутое, я спрошу еще раз. Известны ли кому-либо постоянные жители Шепчущих дубов, которые находились тут в последние сутки, но сейчас отсутствуют на площади?
Эдвин сжал зубы, ощутил в висках отголоски недавней боли. Люди переглядывались, но молчали. По лбу юноши катился пот. Принимая во внимание все вышеупомянутое… Лучше и не скажешь. Проще отправить на распределение половину деревни, чем потом платить мзду или вообще погибнуть.
Бернал в очередной раз обвел взглядом толпу. Адъютант продолжал презрительно хмуриться. Гвардейцы не выражали вообще никаких эмоций, стояли ровно, словно проглотив кол задницей. Медведь завел руки за спину. Потом вздохнул и как будто даже обмяк. Только теперь Эдвин заметил, что генерал выглядит помятым и вымотанным, будто в последнее время ему приходилось спать по паре часов в день.
– Скажу прямо, я давно не занимаюсь ничем связанным с белоголовыми. Но когда-то… Неважно. Что я точно помню с тех времен – от упущенного белоголового плохо всем. И невинным людям. И тем, кто белоголового упустил. У церкви строгий взгляд на такие вещи. Очень строгий. Вы хорошие люди, я вам верю и точно не желаю никому сгинуть из Мира. Однако мой опыт говорит о том, что спрашивать нужно, как минимум, трижды.
Он повозился рукой за спиной, вынул откуда-то маленький кожаный мешочек. Развязал тесемки, достал двумя пальцами монетку. Молодой капитан аж задохнулся от негодования. Предлагать деньги крестьянам! Открыл рот, но Бернал остановил его взмахом руки. Помахал монетой в воздухе.
– Серебряная монета. Полновесная. Первому, кто укажет на отсутствующих. Если такие есть… Конечно же, никакого наказания, ни для кого.
Медведь замер с серебром в руке. Было понятно, что больше он не произнесет ни слова. Генерал ждал. Эдвин в панике прикрыл глаза, руки уже давно были сжаты в кулаки. Этот Бернал умен, несмотря на внешность вояки. Он мог накричать, надавить, но простые люди боятся высокородных, не доверяют, переживают, особенно в такой ситуации. Строгость только замыкает людей, заставляет прятать уже спрятанное еще глубже. Страх порицания, наказания… С простыми людьми надо по-простому. Издавна заведено: ничто так хорошо не развязывает языки, как добротная монета. Особенно если это серебряная монета, то есть почти месячный заработок большинства на площади.
Люди хмурились, но молчали. Вамос уже давно мог посоревноваться в неподвижности со статуей. Эдна если и отставала от него, то ненамного. Над площадью громче любых разговоров звенела тишина, подкрепляемая удушающей жарой и жужжанием насекомых. И когда Эдвин уже начал слабо верить, что обойдется, в толпе, медленно и несмело, поднялась дрожащая рука. Скрипучий, хриплый голос на всю площадь произнес:
– Мелкий каменщик, господин, нету его.
Эдвин закусил костяшки руки, чтобы не застонать.
Бернал приподнял брови, кивнул адъютанту. Тот сразу же заорал:
– Ты! Выйди сюда!
Люди зашептались, по толпе прошло движение. Передние ряды расступились, пропуская к генералу человечка маленького, немытого, самого непрезентабельного вида. Эдвин сжал зубы. Звали человечка Тряпица. Очевидно, когда-то он носил имя более звучное, хотя уже много лет этого никто не вспоминал, отдавая предпочтение прозвищу. Сколько Эдвин себя помнил, Тряпица был, выражаясь просто, местным балагуром или пьяницей. По виду его можно было назвать и бездомным, но дом, точнее хибара, у него имелась. Времени он там проводил немного, предпочитая задворки таверны и сено в углу ближайшей конюшни, когда ноги уже не держали. Шел Тряпице четвертый десяток, а выглядел он минимум раза в два старше. Давно не видевшая стирки одежда со множеством заплат, вечно кислое и при этом заискивающее выражение лица – чаще всего Тряпица перебивался мелкими заданиями подай-принеси с целью заработать и пропить очередной медяк. Нет ничего удивительного, что вид серебряной монеты пробудил скрывающиеся за немытым лбом остатки разума.
Бернал оглядел сутулую фигуру, благосклонно кивнул.
– Говори.
Тряпица помялся.
– Да, господин. Конечно, господин. О чем бишь я… У нас тут мастерская каменщика, как вы можете видеть. – Тряпица махнул рукой в нужную сторону, Эдвин отпрянул от щели. – Там трудятся два человечка. Один, правда, пожилой уже совсем, зато второй подходит вам вроде как… Да, точно подходит, господин! Его я и не вижу тут. Имя я запамятовал, но это вот ее сынок, спросите!
Тряпица ткнул пальцем, люди разошлись в стороны. Эдна стояла, заведя руки за спину, тяжелым взглядом смотрела на нищего. Открыла рот, чтобы ответить, и тут Вамос опередил зычным голосом:
– Господин, позвольте мне сказать!
Теперь все повернулись в его сторону. Бернал нахмурился.
– Говори.
