– А, это такая милая пикантная деталь – я с нее и хотел начать, но ты меня заболтал, – Мэтью фыркнул, пошуршал бумагами и зачитал: – «прошли университетские волнения в кампусах и учебных корпусах крупнейших университетов Нью-Джерси, Пенсильвании и Нью-Йорка… пам-пам-пам… студенты выступали с поддержкой протестующих в Северной Ирландии. Лозунги в поддержку Республиканской Армии и требованиями призвать к ответу правительство Великобритании… обвиняли английские власти в их бесчеловечных выходках и убийстве подростков… хмммм… а, вот! Руководство университетов осудило протестные студенческие акции, признавая, тем не менее, необходимость соблюдать права человека, и вынужденно призвало студентов к порядку, однако ряд преподавателей, в том числе и из высшего профессорского состава, поддержало своих студентов. Среди марширующих с лозунгами замечены профессор Салливан, доктор Рассел, доктор Фей, старший преподаватель Коннери, аспирант и преподаватель О'Брайен…» короче, статью тоже прочтешь сам уже, идет?
– Так. Черт побери. Я не ослышался?
– Не ослышался. Но ты знаешь, так подумать – а ведь не то что бы студенты говорили что-то не то про ирландские-то дела. Я в теме покопался, и даже почти начал сочувствовать этим ребятам с лозунгами. Может, устраивать марши, срывая занятия, и не дело, да только… хм, ладно, это сугубо мое мнение. Свое составишь сам, Джонни.
– Значит, паб в крайнем случае должен быть ирландским, я понял, – фыркнул Симмонс.
– Соображаешь, напарник. А второе дело требует больше времени, не обессудь – в крайнем случае завтра разберусь. Там оказалось все куда как большим количеством грифов на право доступа обложено, я тут немного пытаюсь просочиться сквозь стену в этом смысле…
– Мэтт! Может, оно того не стоит, а?
– Поверь моему нюху, стоит. Не волнуйся, Терри прикроет – он тебе по этому делу сам отдал распоряжение же посмотреть, что удастся найти, я просто работаю этаким усилителем удачи, и всего-то. В общем, гм, по делу завтра. А досье – сегодня.
– Почти что сейчас, Мэтти. Через полчаса часа я буду в участке. Мне еще с нею сегодня местную молодежь по второму кругу допрашивать, так что я бы хотел знать, к кому поворачиваюсь спиной в толпе, – пошутил Симмонс, и Мур заржал снова, перед тем, как повесить трубку, заметив:
– А она ничего так, кстати!
– Мэтт, черт теб… а, зараза, – в рубке же раздались гудки, и перезванивать, чтобы сообщить, что он думает о муровских шуточках, Джон, разумеется, не стал.
Ну что же, раз так – вперед, день в разгаре, работы впереди полно, сказал тогда сам себе Джон. Первым делом все-таки получить в руки замечательное чтиво от Мура, потом… потом, чертыхнувшись, наскоро пролистать его, поняв, что обстоятельное чтение придется отложить до вечера: на часах к тому моменту будет уже половина второго, а Эванджелин вчера намекнула, что «экскурсию» по кемперскому поселению фестивальных гостей лучше проводить в первой половине дня. Явно она не станет дожидаться его слишком долго – а значит, одним глотком допив кофе (он в участке стараниями офицера Келли был даже на удивление недурным, лучше того, что в мотеле), Джон подхватился и рванул к озеру. Благо, ехать тут было недалеко – считанные минуты.
Его «Форд» смотрелся рядом с щегольским «Чарджером», как дворовый пес рядом с чемпионом выставок – но мисс Фей не стала прохаживаться по этой теме никакими шуточками, по счастью: все-таки на «Файрлайне» хоть и не написано, что он служебный, но для понимающего человека это делается ясным если не с первого, то со второго взгляда точно. Хотя бы по тому простому факту, что у «Файрлайна» был практический пустой бардачок – документы тоненькой пачкой, пачка сигарет, зажигалка… все. Как раз зажигалку Джон и искал взамен некстати отказавшей, когда по кромке почти до конца опущенного стекла побарабанили пальцами, и Симмонса окликнули:
– Припозднились, агент! Я думала, вы появитесь раньше. Добрый день, впрочем, – голос был уже знакомый, а когда Джон поднял голову, то обнаружил, что сегодня его собеседница где-то оставила свою куртку, зато накинула широченную тонкую рубашку поверх спортивной майки, повязав ее небрежным узлом на животе. Рубашку – с броским этническим рисунком, в котором сплеталось зеленое, черное, синее с белым и яркие кляксы алого – трепало ветром, то надувая пузырем, то наоборот, облепливая ею тело, точно мокрой салфеткой. На носу у госпожи эксперта красовались темные очки от солнца – здоровенные «авиаторы» с зеркальным блеском. В остальном ничего не изменилось – прическа прежняя, подвески-амулеты точно так же путаются меж собой шнурками и цепочками, да и выражение лица – все та же неподражаемая смесь проницательной придирчивости, насмешливости и упрямства – на месте.
– Добрый, мисс Фей, – отозвался Симмонс, отметив, что сегодня это самое выражение не несло в себе готовности откусить кому-либо голову или руку, а значит, «топор войны» и правда можно считать временно зарытым.
Джон наконец выловил из бардачка зажигалку, щёлкнул – работает.
– Надеюсь, мне не полагается выволочка по этому поводу? – он чуть усмехнулся, вернул пожитки в бардачок и, с сожалением подняв стекла в машине (через пару часов салон раскалится, как адская сковородка), выбрался наружу. – За опоздание, я имею в виду.
– Это ещё с какой бы радости? – Эванджелин вскинула брови, и совершенно искренняя, при том весьма дружелюбная улыбка расползалась по ее губам – тонким, но отлично очерченным. И, кстати, без малейшего следа помады – ну да конечно, будто женщине вроде нее захочется краситься в такую жару! Неудивительно.
Джон, хмыкнув, покачал головой и признал:
– Вы не похожи на человека, спокойно относящегося к проволочкам и ожиданию, Эванджелин.
– Да бросьте! Я потому и не стала требовать от вас точного времени – понимала, что на вас может свалиться совершенно все, что угодно! – она наконец рассмеялась. – Ладно, закрывайте машину и идём. Сегодня народу еще прибавилось, будет чуть сложнее. Но за ночь у людей первый шок улёгся, и они могут вспомнить ещё что-то. Так обычно и бывает – спросишь, а они тебе – нет, не знаем, не видели. И не слышали, и не помним…! – с этим она взмахнула руками, и, не переставая говорить, направилась с пригорка вниз – видимо, у нее был какой-то план, и Джон попросту решил довериться пока что этому плану.
Вот они спустились ниже, почти к озеру, разминулись с работниками, таскающими доски для сцены, наткнулись на пробегающего мимо Лэнга – всклокоченный сегодня еще больше обычного организатор даже не обратил на них внимания, только заорал кому-то – эй, эй! Ребята, чертовы муниципальщики пригрозили нам, что если полиция сочтет происходящее тут слишком опасным, нам и это разрешение отзовут, и в таком случае, черт возьми, мы вылетим в трубу, так что работайте, работайте, мать вашу, так, чтоб нас отсюда даже бульдозером нельзя было вытащить… успеем построить сцену – нас отсюда не выгонят…!
Заявление было спорным, но не лишенным здравого смысла: мол, у нас все готово, и уже поздно что-либо сворачивать, а если настаиваете, возместите нам издержки… хм. Лэнг, кажется, был тот еще авантюрист. Джон отметил про себя, что неплохо бы потрясти его потом еще – раз уж он так боится отмены события, то будет склонен помочь, наверняка. Фей же продолжала, пока они огибали чужие авто и палатки:
– Не видели и не помним, понимаете – а через день, через два – гляди-ка, и вспомнят, и даже смотреть на тебя будут так, точно ничего и не забывали… так устроена любая разумная – ну или считающая себя таковой – голова. Люди или инакие, не важно: что утэвво, что даже сиды, маахисья или другие обособленные народы, не так важно даже, говорю ведь – все мы устроены слишком похоже в этом смысле: какая разница, какого цвета кожа, или как там устроена биохимия тела, если путаться в рассказах и индеец, и белый, и утэвво будут совершенно одинаково?
Симмонс чуть кивнул – да, в этом рассуждении было некое свежее зерно, не так далеко отстоящее от истины, во всяком случае, такой, как ее понимал и сам Симмонс. Те, кого Фей назвала на научный манер «обособленным народами», в просторечии их звали «тайные» или «скрытые», то есть все не-людские расы, в понимании как раз людей всегда стояли рядом друг с другом, верно. Но хотя что, скажите, такого уж общего у тех же американских утэвво и у сидов Старого Света? Вроде бы ничего – как утверждают и они сами, и объективно даже внешний их вид… а все равно мысленно почти все ставят знак равенства. А что, если эти все отличия вовсе не мешают и «тайным» и «обычным», людям и нет, быть похожими в чем-то более глубоком и важном? Как там она сейчас сказала – как работает любая разумная голова? Видимо, у этой Фей накопился преизрядный опыт, чтобы так говорить, и Симмонс лишь отметил про себя: да, в этом рассуждении явно что-то да есть.
– Так стало быть, одинаково? – уточнил он.
– Исключительно, – подтвердила Эванджелин. – Сегодня, я же говорю, они, например, заливают, что слыхом ни про какую сову-оборотня не слыхивали, а завтра вспомнят, что бабка рассказывала, или дед, или… впрочем, бывает и наоборот, увы: то, о чем обмолвились вчера, не вытянуть никакими ухищрениями через день, хоть лопни. Но вам-то с вашим допросом терять уже нечего – вы вчера ушли с пустым руками, верно?
Она чуть затормозила, обернувшись, и Джон, чуть усмехнувшись, поинтересовался:
– Эва, вы не служили в полиции, часом? Я не очень понимаю, при чем тут сова, тем более оборотень, но вся ваша тирада здорово напоминает рассуждения полицейского о допросах, знаете ли!
– Бо-оже упаси, – скривилась она, презрительно хохотнув. – Нет. Но антропология не менее детективная штука, если хотите знать.
– Хочу, – неожиданно для себя Джон кивнул.
– Что? – о, оказывается, ее тоже можно было подловить на чем-то неожиданном! Очевидно, Эванджелин слегка растерялась, и Джон пояснил:
– Знать, разумеется. Я не очень представляю, если честно, чем вы и ваши коллеги занимаетесь обычно. Думал, копаетесь в бумагах, архивах, записях… так или нет?
Эванджелин покосилась на него, но только хмыкнула, остановившись окончательно и подбоченившись:
– Про вас тоже многие так же думают. Не лично про вас, но про ваше ведомство, я имею в виду. Так как вы себе представляете полевую работу антрополога, мистер Симмонс? Только давайте честно!
– Ну, антрополог – это что-то вроде историка, так? Историки, когда не корпят над бумагами, обычно роются в земле и собирают глиняные черепки. Вам, наверное, черепки не очень интересны, значит, вы записываете всякие сказки и изредка зарисовываете какие-нибудь силки на дикого зверя… Что смешного?
Госпожа эксперт расхохоталась, запрокинув голову, самым разбойничьим образом: за такой развязный хохот обычно ругали подростков любого пола, упрекая в несдержанности, но ее, уже давно вышедшую из подростковости, пожалуй, поди в чем-то упрекни!
– Ничего, простите, – она живо успокоилась, но во взгляде поверх очков плясали такие насмешливые огоньки, что Джон почувствовал себя деревенским дурачком, натурально. Готов был вспыхнуть – он ненавидел, когда его держат за идиота, но тут же передумал и вовсе не подал виду, что его задела эта насмешка. Джону на миг показалось, что она сейчас нарочно пытается его вывести из себя, преследуя одну-единственную цель: чтоб ее оставили в покое. Ну ж нет, дудки – так просто слить шаткое перемирие он не даст. Впрочем, скорее всего она просто не умела держаться иначе: ведь следом она развела руками и тут же пояснила:
– Если бы все так было просто, а! На деле все куда как сложнее. Так, как вы, считают почти все со стороны – ровно точно так же, как копы полагают, что делают за вас всю грязную работу. Я не стану забивать вам голову, но поверьте, в антропологии хватает… всякого.
– Это какого, позвольте уточнить?
– И необходимости лезть через грязищу по полям, и ночёвок едва ли не среди леса или болота, и поездок на другой конец страны – просто потому, что выяснилось: оказывается, жив ещё человек такой-то фамилии, потомок колдуна или шамана. Или отыскалась внучка сказительницы, или вдруг сменил гнев на милость к чужакам тот, кто знает самое большое число песен на родном языке, или вспомнил еще что-то важное последний из всех, кто помнит, как плелся определенный узор в тайнописи, которой пользовались больше века назад… И ты срываешься с места, лезешь через грязь, ночуешь в болоте, наматываешь мили расстояний на колеса – чтобы, возможно, увидеть, что искомый человек в итоге не желает ни с кем говорить, и в особенности с тобой. А может, он или она в запое, в депрессии, просто в скверном настроении или болеет. Или уехал в гости к родным! И всё начинается снова, и ты ищешь ключ к разговорчивости и воспоминаниям – чтобы тебя не послали снова через лес, через поле и болото: убирайся, чертов янки, со своими расспросами, от них никому не становится легче! Что, ничего не напоминает, а?
– То есть, хотя все видят только бумажную часть работы – что у следователей, что у ученых, а на деле мы оба бродим по всякой глуши, ловим сомнительных личностей за шиворот и расспрашиваем обо всяком, вы к этому клоните?
– Вроде того, – Эванджелин сдвинула очки почти на самый кончик носа и наградила Симмонса долгим пронизывающим взглядом.
– Только, хм, по-моему, трупы все-таки в вашей работе встречаются гораздо реже, – дипломатично подытожил он.
– Трупов тоже предостаточно, – отмахнулась Фей. – Я не помню ни одного эпоса или даже просто сказок, где обошлось бы без них, а уж описания – закачаешься! Другое дело, что все эти истории о смертях обычно уже не представляют никакого криминального интереса – но шокировать меня чем-то таким довольно сложно.
– Но не невозможно?
– Нет ничего невозможного, – Эванджелин философски пожала плечами. – Но не в этом случае, я бы так сказала. Пока что, если честно, ничего особенно жуткого я не увидела, зато увидела странное.
– Лаконично, – хмыкнул он.
– Ну а что я ещё скажу? Я еще вчера отметила – что-то не вяжется. Вот сегодня попробуем сложить мозаику хоть отчасти.
– Да уж, может, я не ту профессию выбрал, а? – пошутил Симмонс. – Вас послушать, наука вовсе не мирное и тихое занятие, и уж точно не для слабых духом! А уж какое увлекательное!
– Так и есть. Имейте в виду, если я и преувеличила, то только в том, что ночёвка в болоте и поездка через пятнадцать штатов разом могут оказаться событиями одного дня. И то, кстати, действительно – могут.
– Ну, сегодня нам, я надеюсь, таких фокусов проделывать не придется?
– Сегодня у нас в программе другой фокус – смотреть на всех внимательно. Скажите честно, вы мало кого со вчера запомнили из этой толпы народу, кроме той девчонки, Сары?
– Есть такое.
– Ну вот сейчас во-он до туда дойдем: там у только что приехавших ребят что-то вроде общего костра. Ага, и народу там как раз довольно много. Нам того и надо. И все-таки я не верю в то, что вот совсем никому этот паренек, Буги-Вуги или как там его, не мог успеть насолить здесь: характер не тот, судя по всему.
– Я тоже не верю.
– Ну вот и посмотрим, кто любит приврать, – и Эванджелин вдруг подмигнула, лихо и по-свойски. Кажется, между мисс Фей в дурном настроении и ею же в нормальном существовала огромная разница – это все, что мог сейчас подумать Симмонс.
Дальше был долгий и полный самых суматошных и сумбурных бесед день, за который выяснилось главное: Буги-Вуги в самом деле не только легко заводил друзей, он точно так же легко наживал себе неприятности. В основном его проблемы все были из-за девчонок – Буги был неисправимым бабником, и волочился за каждой симпатичной задницей.
– Придурок, – отрекомендовала его огненно-рыжая девчонка в расшитом бисером хайратнике, светлоглазая, как русалка, и белокожая, точно никогда раньше не видела солнца, без единой веснушки на аккуратном носике. – Клеился к Элен, она его отшила, помнится. Ко мне тоже лез, ага. Ну да что, я ему по носу съездила, и все.
И девчонка хихикала, показывая крупный перстень с камнем на руке – кольцо было медное, похоже, сделанное кем-то из коренных. Эва одобрительно фыркнула – хотела рассмеяться, наверное, но сдержалась. Каким чудом, непонятно, правда. Похождения Буги меж тем расцветали красками дальше:
– Что? Да, я его выпроводил из палатки девчонок. А чего он – сказали выметаться, а он хихикает, как под травой, и не уходит. Ну да, глаз подбил, и что теперь? Это дня три назад было, – высокий худощавый парень, длинноволосый, с крупным породистым носом и ярко-синими глазами, пожимал плечами. – А, ну и рюкзак мой ему не понравился… а я ему говорю – не нравится, не смотри. За своим, говорю, следи – бросаешь где ни попадя… Да, и все на этом; нет, я после этого всего, ну, не видел его вещей. А мои – мои вот они.
Симмонс с некоторой досадой потер бровь: рюкзак у этого парня был обтянут ярко-красным флагом Конфедерации, уже подвыгоревшим, точно носили его так не первый сезон. Владелец «конфедератского» рюкзака и рыжая «русалка» потом ушли куда-то рука в руке – и Симмонс неоднократно замечал, что эти двое вообще друг от друга не отлипают. Иногда казалось, что они вообще только каким-то чудом воспринимают действительность вокруг, до того заняты только друг другом. Это еще удивительно, что на вопросы так связно ответить оба умудрились. «Эрик Паркер. Джемма Оуэн» – записал наскоро в блокнот Джон, прибавляя к веренице к уже узнанных ранее имен, начинавшихся с имени Сары Дин, первой свидетельницы: он отмечал всех, кто хоть что-то связное сказал про покойника.
– Чего? Буги? Да он раздолбай, ну правда говорю! Добыл где-то травки, так просыпал ее, когда… ой, да ерунда это все… что? Фотографировал ли я его? Ну… да. Я всех наших фотографировал, – еще один типчик, кудрявый очкарик с пушистой нечесанной бородкой сдвинул на затылок разлапистую панаму и недоуменно помахал в воздухе своей фотокамерой – хорошей, явно недешевой, хоть и немного старомодной. Никкоровский[4 - Объективы к фотоаппаратам «Nikon» действительно назывались иначе – «Nikkor»] объектив наверняка был предметом гордости этого молодчика – но когда Симмонс попросил камеру, он явно не объективом хотел поинтересоваться. Фотографировал – значит, на пленке («да я ее еще не успел дощелкать, вы чего!») есть нормальный прижизненный портрет Буги-Вуги. Может, с ним получится узнать настоящее имя без такой беготни? Симмонс, скребнув карандашом по бумаге – записал «Тим Марш, фото» – уже собирался снова сухо потребовать камеру, однако Эванджелин сделала короткий жест, остановив Симмонса – и тот почему-то подчинился, уступил, пойдя на поводу у любопытства: что она задумала?
– Отдай нам пленку, Тим, – просто попросила она. – Сам, без требований и приказов. Прояви гражданскую сознательность: ты же знаешь, что случилось с Буги. Это поможет разобраться.
Тим, разумеется, не горел желанием отдавать пленку – едва ли израсходованную на половину, и, как оказалось, довольно дорогую. Гражданской сознательности этому юнцу тем более не завозили: кажется, он вообще понятия не имел, что это такое. Вытаращился на собеседницу так, точно она ему предложила сплясать при всех голышом, самое малое.
– Это же «кодак», где я в такой глухомани новую куплю, вы чего? И потом, там все наши посиделки, и как мы добирались тоже! Ну вообще все, что я на память наснимал, понимаете? И я девчонкам фото обещал, а если я ее отдам, то конечно, не увижу как своих ушей! Спросите кого-то еще, а?
– Тимми, ты соображаешь, что произошло? – строго спросила Эванджелин. – Твоего приятеля прикончили. Серьезно – до тебя это доходит? Его зарезали, и очень некрасиво зарезали.
– Так а я тут при чем? – протянул Тим. – Я же все, что знал, рассказал. Не поймите неправильно, я правда хочу, чтоб нашли, кто это сделал, только вот я чем мог, тем помог, чего еще-то?
– Ой ли, так уж и все?
– Я не понимаю, – буркнул Тим. По всему было видно, что понимал он еще как, но на самом деле до слез не хотел расставаться с пленкой, а то и, чего доброго, фотоаппаратом.
– Не ломайся, Тим. Все ты понимаешь – если у нас будет фотография Буги в нормальном виде, а не том, каким он предстал перед медиками-экспертами в полиции, найти убийц будет намного легче. Человека убили, Тим. Знакомого тебе человека. Ты с ним пил пиво и курил по вечерам, слушал музыку, травил анекдоты. Вспомни! Было такое?
– Ну было… – Тим переступил с ноги на ногу, опасливо зыркнул на Симмонса – тот стоял, сунув руки в карманы, и пока не вмешивался. Впрочем, если парень удумает задать стрекача, то этот фокус не пройдет: Джон не сводил с него глаз и встал так, что бежать пареньку будет некуда – только прямиком под руки если только.
– А ты сейчас жмешься из-за куска целлулоида!? – голос Эва не повышала, но интонацией давила так, что парень, кажется, вообще пожалел, что сдуру засветил фотокамеру перед кем не надо. Фей протянула руку и требовательно уставилась на паренька. Тот продолжал мяться.
– Не находишь, что цена пленки и человеческой жизни немного несопоставима, а? – равнодушно поинтересовался Симмонс, и Тим, поджав губы, скинул с шеи ремень камеры и опустил фотоаппарат в протянутую ладонь. Потом порылся в кармане и вынул цилиндрик пластиковой упаковки для пленки.
– Я думал, вы и правда ученый, мисс. А вы коп, – обиженно протянул парень, сунув это добро в руки Эвы. – Я так понимаю, с пленкой я могу попрощаться, ага?
– Коп здесь я, – фыркнул Джон.
– Но, собственно, Тимми, это без разницы, когда речь идет о жизни и смерти – как называть человека, которому не все равно. Если ты так трясешься над своими фотографиями, я тебе пришлю пачку отпечатанных. А пленка… ну, не обессудь. Ты мог вдобавок ко всему случайно заснять что-то еще важное, о чем не помнишь.
– Жалко, я ее доснять не успел, – Тим наблюдал за пальцами Эвы, крутящими колесико перемотки пленки обратно на кассету с видом человека, заставшего девушку своей мечты с другим.
– А симпатягу Буги тебе не жалко? – фыркнула она, выщелкнув, наконец, смотанную кассету в ладонь и убрав ее в упаковку. Пленка перекочевала к Симмонсу, а фотоаппарат – к пареньку. Тот с облегчением выдохнул и, напоследок скривившись, буркнул под нос едва слышно короткое ругательство и уже тогда задал деру. Ловить его Симмонс не стал, но припугнул, бросив вдогонку:
– Поогрызайся еще, умник!
Подошвы кедов Тима Марша сверкнули с утроенной скоростью.
– Детский сад, – проворчал Симмонс.
– Именно он, – подтвердила Фей. – Тут большей части собравшихся даже двадцати нету.
– Толпа несовершеннолетних, куча травы, дешевое пиво и труп на дереве… великолепно, – фыркнул Симмонс. – Почувствуй себя молодым курсантом, только что вышедшим из полицейской академии, буквально!
– А говорят, вечной молодости не бывает, – Эва рассмеялась.
Симмонс перестал ворчать, вздохнул. Перевел взгляд – и наткнулся на вчерашнюю кудлатую собаку, снова мелькнувшую в толпе. Белый пес этот, надо сказать, и сегодня все время крутился рядом, не теряя из виду таких щедрых людей, у которых есть, он точно помнил, индейка и хлеб – вчера была, во всяком случае! Стремясь проверить, не перепадет ли и сегодня что вкусного, пес подбежал ближе, путаясь в ногах у всех подряд. Радостно потерся об колени, снова оставляя белую шерсть на темной ткани джинсов мисс Фей, и Эва, издав возмущенный вопль, принялась снова счищать эти следы линючей дружелюбности.
– По-моему, стоит уже приять как данность, что этот шерстистый парень без ума от вас, – Симмонс хмыкнул. Пес крутился рядом, то порываясь лизнуть руки Эвы, то подбегая к Джону и внимательно обнюхивая его карманы.
– Он без ума от чужих сэндвичей и печенья. Так что он сменил обожаемого хозяина, мне кажется, – Эва, посмеиваясь, наблюдала, как пес оставляет пыльные отпечатки лап на брюках Симмонса. – Кто-то вчера получил в его глазах безоговорочный статус великого божества, угостив эту морду индейкой.
– Кому этот статус принадлежал раньше?
– Вероятно, мне, – Эва пожала плечами и хмыкнула. – Так-то его больше никто особенно не балует, если честно. Но я охотно уступаю вам этот титул!
Джон усмехнулся, свистнул, успокаивая вертлявую собаку, почесал пса за ухом. Тот, закатив глаза, вывалил язык. Потом вывернулся из-под рук и снова принялся донимать Эванджелин. Та, не смотря на ворчание, тоже почесала пса. Обнюхав ее руки еще раз, пес с разочарованием обнаружил, что они все так же пусты, а в карманах только несъедобные бумаги, карандаши и заколки, поэтому совершенно по-человечески разочарованно вздохнул и наконец отстал от людей, потрусив чуть в сторонке.
– Может, нам его для розыска пристроить, а? – пошутила Эва. – Ведь еще и вещи этого Буги куда-то делись, я верно понимаю?
– Верно… только вот вряд ли необученный пес нам чем-то поможет, – со вздохом заключил Симмонс. – А так идея довольно неплохая, кстати.
– Собаки тут были. До вашего приезда. И ничего толком не отыскали. – Эва пожала плечами. – Или Буги приехал без вещей, или и собаки уже научились первостатейно филонить, совсем как люди.
Что же, она оказалась права – потому что почти к самому к исходу дня вещи Буги-Вуги нашлись сами собой, а значит, служебным собакам стоило бы вынести строгий выговор. Или нет – учитывая, что рюкзак, валяющийся в куче листвы в кустах, оказался изрядно обгажен разным зверьем – поди унюхай под этим амбре запах хозяина! – а в итоге еще и оккупирован скунсами… одним скунсом.
Скунс, собственно говоря, и спровоцировал эту находку – зверек так увлеченно дербанил матерчатый бок рюкзака и чавкал найденной в карманах едой, что одна из девиц едва не наступила на него, а заметив коварные полоски, сулящие большие и пахучие неприятности, завопила на весь лагерь. Девчонка оказалась из утэвво, кстати. И почему-то скунса она испугалась больше, чем городские меломаны. Впрочем, обвинять ее в этом было сложно: скунс сосед неприятный, особенно, когда ты пошел по малому делу в кустики, а тут полосатая тварь вознамерилась во что бы то ни стало защищать добычу… но визг вышел отменный!
Что могли решить люди вокруг? Что найден, самое малое, еще один труп. Но нет, это оказался не труп. С трудом поскрипев мозгами, один паренек припомнил, что рюкзак, вроде бы, припрятал сам Буги – будучи то ли пьяным, то ли накуренным, решил его «надежно схоронить», но, конечно, никому не сказал, куда, просто сообщил, что хочет это сделать.
– Идиот потому что, – процедил сквозь зубы с любопытством взирающий на происходящее утэввский юноша, в котором Эванджелин без труда узнала Энди Ли, Анденару – он одним из первых рванул на крик, так быстро, будто собрался с кем-то сражаться. Впрочем, увидев, что виной всему лишь мохнатый зверек, презрительно прищурился и замер в издевательской позе в стороне от суетящихся парней и паникующей девчонки – руки скрещены на груди, голова чуть склонена на бок. – Идиоту идиотская смерть вышла… верно, Айнии? Впрочем, если бы его самого скунсы сожрали вместе с рюкзаком, нам всем легче было бы. Знаешь, почему я тебя от вот этого скунса не стану спасать? Потому что ты и так горазда путаться со всякими вонючками!
