Георгий Викторович Протопопов "Гаффиниода"

– Кто знает? – пожал я плечами. – Я же говорю, что иногда мы мало на что способны повлиять. Но кажется, там осталась какая-то бабушка. Возможно, она уже наготовила нам пирожков в дорогу. Элифалиэль, с капустой, как ты любишь!

– Погости мне! – откликнулся эльф.

– Одыбался? – спросил я.

Так и получилось, что наши «раскопки», если можно так выразиться, закончились ничем. По крайней мере, тогда мы думали так. А пока у нас появилась новая цель, и значит, нас ждало новое приключение.

Пусть говорит Подбодрилл:

Подбодрилл

Жизнь в горах сурова, но прекрасна. Познавший ее, ни на что другое уже не променяет ее вечный, незыблемый простор. Если же все-таки так случится, то в душе навсегда поселится тоска. С ней и придется жить.

Моя бабушка всю жизнь провела в горах. В ее случае, в горах – это буквально. Внутри.

Тоже, своего рода, тоска. Видеть горы – и не видеть горы.

По этому случаю вспоминаются следующие строки:

Безотраден и ужасен

Вид унылых подземелий,

Где скитается тоскливо

Заблудившийся философ,

Потерявший где-то факел

И оставшийся в потемках,

Пару раз всплакнувший горько,

Что теперь идет наощупь.

В тишине холодных сводов

Продвигается несмело

И руками робко шарит

По замшелым грубым стенам.

И слепой морозный ужас

Заковать его стремится,

Чтобы он остановился

И истерике предался.

Но философ твердо верит,

Что увидеть сможет небо.

И найти в надежде выход,

Продолжает там скитаться.

Бабушка, конечно, была знатная поэтесса. Увы.

Сам я в горах люблю именно ощущение простора, ледяных вершин, облаков под ногами. Правда, забираться так высоко – тоже не фонтан. Но и это однажды пришлось покинуть.

Подземелья не люблю.

Но сейчас не о них. Сейчас о том, как мы получили письмо.

Здесь тоже простор. Думаю, это слово уместно. Оттенок, правда, другой, оттенок – негативный. А если точнее – в цветах сепии.

Простор я люблю. Но не в данном случае.

Голая, абсолютно голая пустыня от горизонта до горизонта. Песок скрипит на зубах. Солнце шпарит вовсю. Сухо и жарко. Словно смотришь на все через желтый фильтр.

Зато простор, мать его.

Приложив руку козырьком ко лбу, смотрю на дрожащий в мареве горизонт. Не знаю, что пытаюсь там разглядеть. Бесполезно.

Позади меня раздается голос:

– Рилл!

Рилл – это я. Для друзей.

Без особой спешки – здесь ничто к ней не располагает – оборачиваюсь. Ко мне от нашего небольшого лагеря по вездесущему песку идет высокая сильная женщина в белом бурнусе с накинутым капюшоном поверх черной абайи. Я сам одет примерно так же, за исключением абайи, с добавлением куфии.

– Сколько можно тебя звать, урод? – кричит она.

Она меня звала? Я не слышал. Ветер в ушах. Воспоминание о ветре у горных вершин. Проехали.

Женщину зовут Эскапада. Что о ней сказать? Знаменитая воительница. Когда-то под ее началом был целый отряд северных воительниц, а сейчас она с нами. Сейчас и вовсе со мной, если быть более точным. Я тоже воин – в этом мы похожи. Но не во всем остальном. Хотя… может, и еще в чем-то. Неважно.

– Что-то случилось? – спрашиваю, когда она подходит.

Эскапада оскаливается.

– Что здесь вообще может случиться?

Это правда. С одной стороны. А вообще – многое. Например, у нас уже нет воды.

– У нас закончилась вода, – говорю я.

– О, правда? – Голос Эскапады опасно взлетает. Я очень хорошо знаю эту интонацию.

– А зачем ты меня звала? – С моей стороны – это довольно никчемная попытка увести беседу в другое русло. Куда-нибудь подальше. Но я ошибаюсь.

– Да именно за этим! – кричит Эскапада, и я мысленно готовлюсь к тому, что она меня ударит. Пока что ей удается держать себя в руках. – Ты потратил последнюю нашу воду?

Это даже не вопрос, и мы оба это знаем.

– Я должен был умыться. – Иногда лучший ответ – это правда.

– А обо мне ты подумал? А о будущем?

Интересный вопрос. Даже два. Может статься, я всегда думаю о будущем. Иногда – о прошлом. Сложнее всего думать о настоящем. Об Эскападе тоже думаю – как без этого?

– У нас еще осталось вино, – говорю я. – Вода… она только отвлекала.

Эскапада смотрит на меня, прищурившись.

– Хм…

Такое «хм» я знаю тоже.

Черные глаза теплеют.

– Ладно, это тебя спасло, – решает она.

Я пожимаю плечами. Говоря откровенно, я вообще не чувствовал себя в опасности. Не сегодня, хотя – тоже говоря откровенно – порой Эскападу стоит опасаться. Гораздо больше меня сейчас волнует другое.

– Как думаешь, – спрашиваю я вроде как отстраненно, – где здесь выход?

– В смысле?

– В смысле, отсюда.

– Из пустыни?

– Откуда же еще? – Я решаю признаться, зная, что это не покажется слабостью. – Мне здесь надоело. Мне вообще здесь не нравится. У меня когнитивный диссонанс.

– Вылечить тебя?

– Спасибо, я справлюсь. – Я делаю паузу и за это время принимаю еще одно решение. Да и правильно: быть откровенным – так до конца. – Знаешь, мне кажется, мы вообще зря сюда поперлись.

– А, да? – улыбается Эскапада. Сейчас ее голос становится обманчиво мягким, и вот это уже чуточку опасно. – Не против, если я позволю себе напомнить, кто нас сюда притащил?

– Кто?

– Серьезно? Один человек, который сказал, что разбирается в картах!

– А, вот ты о чем.

Вот она о чем. С ее стороны это довольно жестокий и несправедливый удар.

– Но это правда, – говорю я, уверенный в своей правоте. – В картах я разбираюсь.

Эскапада принимает задумчивый вид.

– И ведь не поспоришь. Но в следующий раз давай заранее договариваться, о каких именно картах мы говорим.

– Как скажешь, – улыбаюсь я. Настроение становится почти хорошим. Никогда не сомневался, что осознанность делает жизнь лучше.

– Чего ты лыбишься, придурок?

– Я вдруг понял, – говорю я, – что сейчас у нас только один выбор.

– Да ты что? Интересно, какой же?

– Куда-нибудь пойти. Других вариантов нет.

Настроение Эскапады порой меняется так стремительно, что за этим сложно уследить. Но в принципе можно привыкнуть. Сейчас она опять смотрит на меня со злостью.

– Иди сворачивай лагерь! – велит она голосом, привыкшим отдавать команды.

Не чтобы поспорить, а чтобы показать, что мы все-таки на равных, я спрашиваю:

– Зачем?

– Куда-нибудь пойдем!

Признаю, вопрос был некорректный.