Я силилась, чтобы не заплакать. Сейчас мы зайдем в дом, расцелуемся с бабушкой, наскоро помоем руки, бросим вещи и сядем пить чай. Мама быстрыми глотками выпьет ароматный бабушкин чай со зверобоем, а своими большими белыми зубами надкусит песочное печенье и оставит его на тарелочке. И засобирается на электричку. Бабушка будет стараться отвлечь меня: «Мы сейчас сказку почитаем, твою любимую про дом под каштанами», – мягким голосом скажет бабушка, делая легкие движения бровями маме, чтобы та поскорее одевалась. Мама и бабушка считали, что самое плохое в расставании – медлить, и вообще, замедляться для того, чтобы прожить какую-то эмоцию, понять и осознать её, в нашей семье было не принято. Меня надо было скорее отвлечь, пока по моему лицу текли ручейки, бабушка говорила: «Какие большие, ну всё, хватит, ты нам всю деревню затопишь».
А мама уже бежала по полю, не оборачиваясь, высокая и грациозная, когда торопилась, она, будто входила в ритм танца.
Мне было пятнадцать, мы с Машкой возвращались со вписки у кого-то из одноклассников, я выпила два пива и стакан дешевого рома с колой, от которых меня сильно развезло, и я стала терять равновесие. Картинка в голове не восстанавливалась до конца. В психиатрии это называется палимпсест. Как ни странно, тем же словом в палеографии называется текст, который был нанесен повторно на уже существовавший ранее. Память накладывается слоями, как краска, впитываясь в пергамент, скрывая нижние слои, которые не исчезают навсегда, но прячутся за свежими. Что-то подобное происходит с воспоминаниями под действием большого количества алкоголя. Позже на фотках у девчонок из класса я увидела себя лежащей на полу посреди комнаты на вписке, а кто-то из парней задрал мне майку и оголил маленькие белые груди с розовыми сосками. В тот день мы возвращались домой под вечер. На телефон одна за одной приходили смски:
– Пик… пииик… пик, – пока я стояла в дверях и старалась не упасть, а мама внимательно смотрела на мои испачканные джинсы – по дороге мы пару раз упали в грязь.
– Сейчас же иди спать, пока папа не вышел! – прошептала мама, и я увидела, как недобро сверкнули ее монгольские глаза.
Я поплелась в комнату, закрыла дверь и уселась за ноутбук, открыв вконтакте. Мы только недавно познакомились с А., неделю назад мы были на концерте, и каждый день переписывались.
– Ты чего делаешь?
– Домой зашла, а ты?
– Я пью пиво дома, бабушка уехала на дачу.
– Везёт! А мне тут говорят, что делать…
– Кто?
– Мама.
– А чего она?
– Да так. Бесит.
Я надела конверсы и, не завязывая шнурков, выбежала на лестничную клетку и побежала вниз, громко топая заплетающимися ногами.
На телефон сыпались смски от мамы:
– Ты что с ума сошла???
– Быстро домой.
– !!!!!!!!!
Вакханка убегала в лес, к тёмной части себя.
4. ЛИЛИЯ
«Суббота, 16 августа 1958-го. На мне джинсы, доставшиеся мне от Мари-Клод за 5.000 франков, которые она купила в Руане за 10.000, и сине-белый джемпер без рукавов в горизонтальную полоску. Это последний раз, когда мое тело принадлежит мне».
Анни Эрно, «Память девушки»
Мы расстались с А., когда мне было шестнадцать. Мой стыд стал причиной этого. Я хотела, чтобы А. уделял мне внимание, мне нравилось, когда он играл песни на гитаре, а потом подходил и целовал меня в губы, когда мы были в компании. Я чувствовала себя наполненной и счастливой. Оставаясь наедине, мы часто молчали и начинали целоваться. У нас почти сразу дело дошло до секса, потому что я скорее хотела покончить с этим. Я не говорила ему, что была девственницей. Мысль об этом напоминала о бабушке, папиной маме, которая рассказывала, как в пятнадцать лет она бегала по двору в одной маечке, будто не замечая того, что у нее выросла грудь и волосы в подмышках. Она пристально смотрела мне в глаза и говорила: «Ты – тихушница, ничего не рассказываешь бабушке, не то что сестра. Ты точно созреешь до этого дела раньше времени.»
Бабушка избегала прямого употребления лексики о сексе, вуалируя её словами «это», «то самое» и «то, что делают муж с женой». Внутри меня будто резко включали лампу, которая обжигала все внутренности. Я впервые испытала подобное чувство, когда бабушка читала нам Библию, объясняя своими словами особенно важные для нее события. Бог, после того, как Адам и Ева ослушались его, сказал женщине:
Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей. В болезни будешь рожать детей. И к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.
Я помню, как услышала эти строки. Перед глазами появляется бабушкина комната. Я вглядываюсь в пудровые обои. Бледные нежные, будто девственные цветы с тонкими лепестками, это лилии.
Чашечки цветов немного выпуклые на фоне остальной стены, и привлекают своей открытостью.
«В болезни будешь рожать детей».
Я почувствовала ту порочность и стыд перед всеми женщинами, которые испытывала Ева, предавшись грехопадению. Бабушка говорила, что за это женщины обречены на муки в родах и подчинены мужу, перед которым должны проявлять кротость и смирение.
Роден создал серию скульптур на библейскую тему, среди которых есть Ева, изображенная им в момент после грехопадения. Её мягкие округлые формы подчеркивают становление материнского начала, при том, что ее голова коротко склонена вниз, а взгляд обращен в пол, руки обвивают груди, и еще больше прячут лицо от мира. Ева чувствует свою порочность, она раскаивается. Наслаждение от секса навеки будет связано с болью, которую женщины испытывают в родах.
Тема секса не давала мне покоя лет с двенадцати, когда я стала читать романы Шарлотты Бронте и Дюма. В них, конечно, не было ничего откровенного, кроме чувства близости героев, которое я с упоением пропускала через себя и пыталась подсластить фантазией:
«А что если молодая красотка в бархатном корсете с собранными в высокую прическу черными кудрями и румяными щеками, разгоряченная после признания в любви, отдается графу с томными голубыми глазами и острыми чертами лица?»
Я воображала, оставаясь одна в своей постели, как девушка поднимает свои тяжелые юбки, а мужчина входит в неё, облокотив о ствол раскидистого дуба. Но это быстро наскучило. Я взялась за поиск, много времени предоставленная сама себе, выискивала на полках книжных магазинов названия книг, которые мне казались подходящими для удовлетворения моего любопытства. Так я наткнулась на Бориса Виана. Я не ждала простых описаний секса, но меня возбуждали крайние состояния, в которых оказывались герои. В одном из рассказов, «Собаки, страсть и смерть», я наткнулась на увлечение молодой парой ночными поездками на машине. Девушка испытывала сексуальное возбуждение, когда они давили собак. Затем они занимались сексом. Резкий ужас и жалость к животным, а также страх перед непонятным: «Зачем это? Для чего они хотят испытать на себе роль убийцы?» – возбуждали во мне, четырнадцатилетней, то состояние, которое было близко к сексуальному возбуждению. Возможно ли, что получение наслаждения связано с риском или пребыванием на грани жизни и смерти? В рассказе Виана смерть забирает ее, до последней секунды отдающуюся страсти.
«Ширинка на её штанах была расстегнута».
Рисковали ли женщины, которые после Евы были обречены на физическую боль, но всё равно шли на это ради секса? Наслаждения и страдания заполняют недостающие пустоты друг друга. Бледно-розовые лилии на бабушкиных обоях, символизирующие чистоту и непорочность, напоминали мне цветок, который раскрывался у меня между ног. Исследуя свое тело, я ощупывала его лепестки, проводила пальцем по сердцевине, что вызывало легкое приятное покалывание. Во время секса мне хотелось, чтобы А. поскорее кончил. Испытывая возбуждение, я думала о грехе. Моя обнаженная грудь, волосы на лобке, те части себя, которые я видела во время секса, вызывали у меня чувство собственной порочности и нечистоты. Внутри меня опять включали лампу, это было разочарование и стыд. Сорванная нежная лилия скручивалась по краям и чернела.
5. СЫРОЕ ТЕСТО
Когда мы маленькие, я и сестра, ходили с бабушкой в церковь на воскресные богослужения, это всегда было раннее утро. Не хотелось вставать с постели, а пересохший после сна язык еле мог пошевелиться, чтобы произнести хоть один звук. Бабушка говорила, что перед утренней молитвой нельзя не только есть, но и даже пить воду.
Во время молитвы мы стояли с сестрой поближе к клиросу, откуда доносились ангельские голоса поющих отроковиц. Нас бабушка тоже называла отроковицами. Мы только что вошли в этот религиозный статус, достигнув семи лет, и это значило, что нам предстоит вместе со взрослыми приходить с самого утра и стоять в очередь на исповедь. Сам момент исповеди не производил на меня впечатления – батюшка склонялся, накрывая мою голову и плечи золотой епитрахилью, и мягким голосом говорил, что Бог прощает мне все грехи. После этого мы крестились и шли к причастию. Высокий батюшка и молодой пономарь с чистыми, как вода глазами стояли у алтаря и держали чашу с кагором. Я помню, как ложка с алой жидкостью и кусочком хлеба, обдававшим мой рот теплом, вызывали ощущение головокружения. Я чувствовала, как этот мокрый кусочек проваливался внутрь меня, будто в сосуд, который еще никогда не наполняли жидкостью. С этим ощущением я подходила к женщине в платке, туго завязанном на шее и юбке в пол, стоявшей с блаженной улыбкой, и брала у нее просфоры. Они были очень красивыми и напоминали шкатулку, нижняя часть которой была округлой и простой, а на верхней, похожей на крышечку, был отпечатан узор в виде креста и буковок, напоминавших о Иисусе.
Две части просфоры символизируют душу и тело, неразрывно связанных в человеке. Белая дрожжевая масса, которая затвердевает после запекания, склеивает их. Однажды я столкнулось с чувством, будто части меня, потеряли внутренний контакт, отклеились. Тесто еще было сырым. Я была подростком.
Сердце стучит, как бешеное, я чувствую, что мне не хватает воздуха, чтобы сделать вдох. Перед глазами мутное отражение себя в окне напротив. Люди облепляют и обволакивают меня с двух сторон, незнакомые, пахнущие сладкими приторными духами, смешанным с едким запахом из тоннеля метро.
«Просьба соблюдать спокойствие, поезд скоро отправится».
Картина собственного я уползает, как будто чернота тоннеля вытягивает её из меня. Желтый свет вагона напоминает интерьер из «Пилы», когда маньяк вот-вот схватит жертву. Ужас, который пульсирует в моих нейронах, впрыскивает в кровеносные сосуды адреналин. Позже, на занятии по биохимии я узнаю, как работают нейромедиаторы, какие эффекты проявляются симпатической нервной системой, и почему мы испытываем страх, который сопровождается телесными ощущениями.
Сейчас поезд поедет, сейчас поедет, добраться бы до следующей станции и выбраться на воздух, а там будет легче.
Я бегу по лестнице на станции Ясенево, бьюсь плечом о стеклянную дверь метро.
на улицу
нараспашку
воздух здесь вдыхать легче
сердце еще бьется
большой глоток пива
больно в носу
но я ощущаю себя
ещё глоток
Я помню, когда впервые почувствовала учащенное сердцебиение и онемение в правой руке, будто перестала понимать, как пошевелить ей. Рука держала телефон и не отличалась от себя прежней, но мое тело ощущало ее чужой частью, куском мяса без жизни. Я сильно испугалась. Я только что выпила две банки ягуара, но чувствовала себя полностью трезвой. Я хотела бежать, чтобы избавиться от страха смерти, который пронзающим, как ледяной ветер порывом, выдувал саму себя из меня.
Я не знала, что это. Мне казалось, что сейчас я могу потерять сознание или умереть, я была одна в подъезде своего дома, где ждала парня. Зеленые стены и лестничные перила, казалось, изменили насыщенность, свет был не таким, как прежде.
Дрожащими пальцами я набрала смску:
– Мне плохо, я тут, я не знаю, что это!
– Что с тобой?
– Мне страшно, как будто сейчас случится что-то плохое.
– Это паническая атака, у меня такое было после гаша. Выходи на улицу, я тебя встречу.
Панические атаки случались почти каждый день, особенно, когда надо было выходить из дома или ехать в транспорте. Я рассказала о них маме. Мы пошли к какому-то врачу в Семашко и он прописал феназепам, который надо было принимать при тревоге. Она сказала, что это особенности моей вегетативной нервной системы, потому что нервы, не успевают расти за остальным организмом.
Мне было страшно и тяжело справляться с приступами, феназепам я не стала принимать, потому что от него я испытывала сонливость и безразличие. Я избегала длительных поездок на метро несколько лет. Как-то в интернете я прочитала, что во время приступа страха можно практиковать дыхательные упражнения, они лишь несколько помогали сфокусироваться на своем теле и не ощущать отстранение.
Учась на пятом курсе в медицинском университете я наконец дошла до лекций по психиатрии и узнала, что в международной классификации болезней есть рубрика «пароксизмальная тревожность», где сухим канцелярским языком раскладываются все возможные симптомы – и дрожь, и сердцебиение, и онемение, и ощущение измененности собственного «я».
К этому времени мне уже удалось побороть панический страх смерти, а приступы случались не чаще раза в год. Какой прозаичной оказалась моя проблема – диагноз, антидепрессанты или психотерапия. Раньше мне казалось, что повторяющиеся странные ощущения были, возможно, предзнаменованием моего отличия от других. Я испытывала внутренний подъем, когда проводила параллели с Эмилем Синклером[2 - «Демиан» Германа Гессе], понимая, что я тоже делюсь на две части, принадлежа к светлому миру семьи и пугающему миру снаружи. Именно так я чувствовала себя, когда случались панические атаки, и я переставала быть полностью собой. Одновременно с этим моя подростковая жизнь менялась, создавая внутреннее противоречие – то отвращение к ранее привычным вещам – разговорам с мамой по душам, чтению книг, поездкам с родителями загород, то, наоборот, густое чувство ностальгии и желание вернуть их. Тусовки в дворовой компании с пивом, поцелуи взасос на лестничной клетке, засаленные лацканы кожаной куртки, то сильно притягивали, то будто током били внутри головы – перестань!
В своей повести «Демиан» Герман Гессе предлагает известной библейской притче о зависти и братоубийстве – Каине и Авеле, прозвучать иначе. Демиан становится чёрной точкой в чистой и спокойной жизни Эмиля, растущей на глазах по мере того, как растет и он. Вместе с ним росло стремление к саморазрушению. Мой мир раскачивался, как мир маленького Эмиля, который не смог принять того, что Каинова печать – это не позор и грех, а внутренняя опора или даже сила. Я боялась, что могу потерять или уничтожить себя, если сделаю неправильный выбор. Но он не был очевиден. Меня тянуло в разные стороны, я не ощущала целостности себя, а между частями моей личности блуждал страх.
Будучи подростком, я запивала тревогу пивом или дешёвым вином, симптомы приглушались или исчезали, но внезапно могли проявиться с новой силой. Мама свозила меня отдыхать в санаторий, где мы ходили на массаж и ложились спать в восемь вечера. Сама я искала информацию, читая форумы, там встречались совсем разные мнения на этот счет. Одни хвастались диагнозом ВСД и победой над ним, другие, которых полностью поглотил страх, подчинили ему всю свою жизнь. Одни делились разными способами успокоить себя во время панической атаки – от употребления коньяка до чтения мантры. Другие предлагали писать завещание или пойти в монастырь.
Однажды я прочла, что чувство влюбленности физиологически полностью противоположно страху, неизвестный гость на форуме давал простой совет – надо влюбиться.
Эта мысль запала мне в голову.
6. ВСЕ ПЛОХО
Папа лежал на матрасе, который служил кроватью вот уже третий год на съёмной квартире. Я сидела на кухне и не видела папу, но в деталях могла представить все, что происходит в комнате. Простыня, наброшенная наскоро, съехала, обнажив уставший край матраса. Папа лежит лицом в подушку. Его волосы, поседевшие и всклокоченные, свалялись на затылке. Из-под пододеяльника, которым он накрывается, торчат скрещенные жилистые ноги с почерневшими от кроссовок ногтями, он неритмично подергивает ими. В комнате холодно, я даже сейчас могу почувствовать этот холод, который сопровождал меня дома. Папа любил, чтобы окно все время было открыто, и квартира проветривалась, говоря, что от духоты у него болит голова. У папы часто болела голова, особенно зимой. Он не работал с октября по март и, кроме пробежек, ежедневно совершал прогулки по парку или лесу. Он говорил, что на улице у него голова болит меньше.
Я вижу маму, которая сидит в стуле-вертушке перед квадратным монитором компьютера. Она положила ногу на ногу в черных капроновых колготках и завернулась в коричневый вязаный плед, но всё равно ежится от холода.
Мама просит папу закрыть окно.
