– Я спрашиваю, глухня, машина олигарха этого долбанного, Смирнова, проезжала?!
– Ага! – доложил понятливый Окулист.
– Что ты мне агакаешь?! Машину задержал? Обшмонал? Документы нашел?
– Не-а! – доложил туповатый абонент.
– Что не-а?! Что не-а?! Счас приеду, лично тебе чухольник начищу!
– Бонза! – пытаясь подражать голосу владельца трубки, сказал Окулист.
– Что – Бонза?! Я уже 36 лет как Бонза!
– А больше тебе никогда и не будет, – с оптимизмом комсомольца 20-х сказал Окулист и отключил связь.
«Мерседес» Смирнова стоял во дворе напротив парка. Фролов сел на свое место.
– Поехали, – коротко бросил он водителю.
– Что произошло, Женька? – спросил встревоженный бизнесмен.
– Они больше так не будут, – извинился за убиенных Окулист.
Цубербиллер посмотрел на друга, и веселая стайка мурашек пробежала по его спине.
– Ты их что, убил? – почему-то шепотом спросил он.
– Нет, я только отобрал у них значки «Ворошиловский стрелок», – так же шепотом по секрету сообщил Окулист и негромко пропел:
– Черный бумер, черный бумер,
Ты зачем так рано умер?
– Чего они хотели? Они хотели нас убить? – старательно бесстрастным голосом спросил Смирнов.
– Нет. Их интересуют по-прежнему твои документы. А от пули мы с тобой, Генка, никогда не умрем! Великие люди умирают не от пули, а от разочарования.
– Ребята, – вдруг вступила в разговор Людмила. – Вас послушаешь – тоска сплошная. Неужели в нашей жизни не бывает ничего хорошего?
– Бывает. Но реже, чем хотелось бы. Вот недавно, например, одна моя знакомая провернула удачную финансовую операцию, и ей стало хорошо.
– Я не об этом. Я о простых смертных, – возразила Людмила.
– И я о них, – кивнул Окулист. – Моя знакомая после той операции решила расширить территорию своего загородного участка. Прикупила несколько соседних фазенд с их грядками да халупами. Только одна соседка наотрез отказывалась продавать свой участок. И хоть фамилия у нее была Дуракова, оказалась далеко не дурой – выторговала за свою развалюху прекрасную квартиру в Питере.
– Ну что ж, не очень яркий, но все—таки хороший пример, – согласилась Люда.
– А это еще не история, – возразил Окулист. – Это только предыстория! Выехала эта мадам Дуракова из своей хижины и бросила там свою собаку, колли. Послонялась эта бедолага туда—сюда и приткнулась к охранникам той самой расширившейся территории, которую прикупила моя знакомая. Охранники – ребята добрые, подкармливали кобелька. Но тот хоть и ходил теперь сытый, то ли по своей старой хозяйкетосковал, то ли в какой духовной пище потребность имел… Короче, грустный был какой-то: морда симпатичная, но кислая до жути. И прозвали его за такое выражение внешности Уксусом. Они привык, отзывался.
Однажды увидела его моя знакомая. Она до всякой живности – сама не своя! Приласкала его, за ухом почесала. А тот стоит себе ласковый такой и смотрит на нее грустными-грустными глазами. А потом вдруг выкатилась из его глаз, как говориться, мужская слеза, блеснул он зубами…
– И сказал человеческим голосом: «О прекрасная Брунгильда, будь моей женой!» – продолжил за Окулиста Цубер.
– Нет, – стойко выдержал прикол Окулист. – Узнала она, что собаку назвали Уксусом, наорала на охрану и велела переименовать в более достойное имя. Легко сказать, когда он к своему имени уже привык! Велела хозяйка ежедневно хавчик ему из ресторана привозить, роскошную будку с утеплителем из финских стройматериалов по ее указанию сделали, раз в неделю – профилактический осмотр у ветеринара, кандидата наук. Теперь живет – кум королю. И зовут его теперь – Лексус.
– Прямо как из кинофильма про американскую мечту. Про собачью, – уточнила Людмила.
– Да, – согласился Окулист. – Разница лишь в том, что у американцев их мечты чаще осуществляются на экране, чем в жизни, а эта история – настоящая.
– Ты хочешь сказать, что американцы плохо живут? – с иронией спросил Смирнов.
– Нет. Материально хорошо живут. Только вместо мозгов у них часто гамбургеры и чизбургеры.
– А это не одно и то же? – поинтересовалась любознательная Людмила.
– И то, и другое дрянь, но многим нравиться. Как пиво – шампанское для бедных, так и эта жрачка – плебейское лакомство. Но мы люди не гордые, и не такое едали, помнишь, Генка?
– Еще бы. В военном училище даже байка ходила про то, что в военных подсобных хозяйствах свиней не режут, а взрывают: в миске мяса никогда не было – либо кости, либо жир.
В разговоре возникла небольшая пауза. Окулист вынул из кармана сотовый телефон и набрал несколько цифр. На том конце отозвался Сева Лёдкин – старинный приятель Окулиста, майор ФСБ, ас в сфере компьютерных технологий и обладатель уникальных баз данных.
– Привет, Селедыч! Это Фролов. – Помощь нужна. Пробей, будь другом, информацию о некоем гражданине с творческим псевдонимом Бонза, тысяча девятьсот, – Окулист на секунду задумался, – восемьдесят пятого примерно года рождения. Предположительно, мелкий криминальный делец.
– А сам уже по своим каналам посмотреть не хочешь, – хохотнул Сева. – Понимаю, не царское это дело…
– Да причем здесь…, просто дело срочное, а я в машине еду.
– Перезвоню, – по-деловому сообщил Ледкин и отключит телефон.
– Гена, – осторожно спросила Людмила, – прости за бестактность, но мне не понятно: почему ты с тем молодым человеком не побеседовал, который участвовал в похищении кейса?
– Ты хочешь спросить, не рано ли мы с твоим мужем начали водку пить? – уточнил вопрос Окулист. – Да в том—то и дело, что водку мы пили от безысходности. Понимаешь, ни черта пока понять не можем. Парень этот чернокожий просто молчит, как глухонемой. Может, он и вправду глухонемой. Я с ним и по-английски говорил, и на тех африканских диалектах, которые знаю, а он, гад, только ежится и молчит. Не бить же его в конце-то концов.
– Ну, – тщательно подбирая слова, заметила Людмила, – на гуманиста ты меньше всего похож.
– Но, надеюсь и на садиста тоже, – с надеждой в голосе парировал Окулист. – Вот Мишка Майонез приедет, – он пускай этого парня и допрашивает – у него в училище по английскому за допрос военнопленного крепкая тройка была.
Тем временем машина вкатила в Шушары, во двор, где жил Окулист. Перед подъездом за самодельным столом сидела небольшая группа сплоченных алкоголиков. Когда пассажиры «Мерседеса» выходили из машины, предводитель местного собрания Семеныч как раз произносил завершающую фразу тоста: «За наши романтические вечера, которые так спаивают коллектив!».
– Вот сейчас тебе старуха выпишет путевку на Канары, романтик ты наш, – спрогнозировал светлое будущее Окулист.
– Ой, Женечка, – просветлел лицом Семеныч. – Присоединяйся со своими милыми друзьями к нам. Выпить за дам, – он посмотрел на Людмилу и сглотнул слюну, – вообще светлое дело.
– Спасибо, сосед, но настойка боярышника для нас – слишком изысканный напиток. Да и напраздновались мы уже выше крыши. Говорят, меня дома друг ждет?
– Да! – Лицо Семеныча расплылось блином по сковородке. – Оч-чень представительный мужчина религиозного свойства.
– А про религиозность откуда знаешь? – полюбопытствовал Окулист.
– Так он, это, в рясе, – почему-то растерялся Семеныч.
Сосед Окулиста был человеком прелюбопытнейшим. Крепко пьющий, он искренне стремился к трезвому образу жизни. Лет пятнадцать он бережно собирал и складывал в своем сарае неподалеку от родной пятиэтажки бутылки и даже пузырьки из-под настойки боярышника. Однажды он их сдал и на вырученные деньги осуществил давнишнюю мечту – сделал себе съемные зубные протезы. Это было настолько грандиозным событием, что Семеныч на радостях даже решил бросить пить. Окулист горячо поддержал эту идею. Вставные челюсти и начало трезвой жизни решили, по старинному русскому обычаю, обмыть. Во время ритуала, выражавшегося в уничтожении несметного количества спиртного, Семеныч баловства ради решил своими вставными зубами попугать соседскую собаку Герасима. Гера оказался не очень адаптированным к юмору и увидев всамделишние зубы в руках Семеныча, воспринял их, как неведомого доселе противника, тут же разжевал их в порошок.
Горе Семеныча было неподдельным. Смысл прожитых лет оказался утраченным. Он ушел в небольшой запой. Выйдя из него, тут же ушел в новый, но уже сознательно, дабы скопить бутылок на новые протезы и, стало быть, на новую трезвую жизнь. Великий философский закон единства и борьбы противоположностей еще раз ярко проявил свою могучую силу.
Собутыльников у Семеныча было много, а вот друзей – только трое: Окулист, губернатор города и президент страны. С двумя последними Семеныч состоял в переписке. На 9 мая они присылали ему как ветерану войны поздравительные открытки с факсимильными подписями. Семеныч по этому поводу одевался во все чистое, выпивал бутылку самогона и приходил с открытками к Окулисту.
– Вот, – смахивая рукавом слезу, говорил он стеснительно и гордо, – Санек и Вовик чиркнули. Я же их, блин, вот такусенькими помню.
– Откуда?! – всякий раз театрально изумлялся Окулист.
– Из ихнего же детства, вот откуда, – непонятно, но проникновенно объяснял сосед. И сам он уже настолько верил в это, что, казалось, и вправду: эти высокие начальники крепко были ему обязаны еще с детства.
– Да, обязаны! – хорохорился поддатый Семеныч. – Вы нам, старикам, все до одного рожами своими сытыми обязаны!
Окулист подносил ветерану еще полстакана и тот, выпив одним крупным глотком, тут же засыпал, сидя на табуретке по стойке смирно. И, что характерно, не падал – старая солдатская закваска давала о себе знать…
Окулист по-хозяйски широко распахнул дверь, пропуская вперед Людмилу и Цубера. Все трое застыли на месте, открыв от удивления рты. Посреди комнаты в черной рясе на стуле восседала махина отца Олега с гитарой в руках. Сладостным баритоном он увлеченно выводил:
– Замечательный мужик
Меня увозит в Геленджик…
Единственным благодарным слушателем был пес Герасим. Он сидел напротив отца Олега, слегка склонив голову набок, и, казалось, внимал каждому слову. Его мощный хвост, вполне попадая в такт, выстукивал по паркету.
Батюшка, обернувшись, расплылся в улыбке. Он неспешно отставил гитару, на удивление легкой походной подошел к друзьям и церемонно обнял каждого троекратно. Людмиле вдобавок он поцеловал руку и жестом фокусника достал из ниоткуда роскошный букет белых роз.
– Я тут на твоих, Окулист, гуслях малость побаловал, – смущенно сказал он.
– С удовольствием послушали твой псалом про замечательного мужика, – развеселился Окулист. – Но главное, что ты бросил все дела и приехал к нам.
– Нет проблем! – с видом американского киногероя пожал плечами отец Олег. – Ученые выяснили, что даже Эверест ежегодно сдвигается на полсантиметра. Эверест! А я хоть и гора поменьше, – батюшка осторожно согнутой рукой потрогал потолок, – тоже сдвигаюсь. Если друзей долго не вижу.
– Спасибо тебе, Лось. Нам помощь твоя нужна. У нас тут такие дела – беда прямо, – проникновенно сказал Цубербиллер.
– Как говаривал майор Ивашидзе, начальник разведки полка спецназа, в котором я служил когда-то: «Друг познается в бидэ!»
– Немного странное представление о дружбе было у того майора, – не удержался Цубер.
– Это у тебя современно прочтение. А ты сквозь призму дружбы советских народов посмотри, – посоветовала разумная Людмила.
Отец Олег долго, не перебивая, слушал подробный рассказ Смирнова о случившемся. Слова Окулиста о событиях, произошедших по дороге в Шушары, заставили святого отца помрачнеть еще больше.
– Эх, мать-богородица! – не то помолился, не то выругался батюшка. Ситуевина! Рвутся бандюганы, как фашисты в сорок первом!
– А помните, как на первом курсе училища мы пели в хоре во время смотра художественной самодеятельности? – вдруг развеселился Смирнов.
– Пели? А чего же тут смешного? – удивилась Людмила. – Олег вот и до сих пор поет.
– Просто казус тогда вышел, – гоготнул Цубер. – Курсантский сводный хор пел:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною
С проклятою ордой.
А на фоне песни за кулисами командир взвода капитан Яковкин – голосина, как у Левитана – читал монолог. От его первых фраз зал вздрогнул – сначала от удивления, а потом от хохота. Профессионально поставленным голосом он изрек:
– 1941 год. Фашистские танки рвутся… к Байкалу!
Хор тогда рыдал от смеха громче всех, а бедного взводного чуть с должности не сняли – в политотдел вызывали для объяснений и даже в особый отдел. А он просто оговорился: хотел сказать «к Бресту», а думал в тот момент о Байкале, где раньше служил, где влюбился впервые по—настоящему. Вот и получилось…
– Кстати, о любви, – приосанился отец Олег. – Сдается мне, что надо искать сбежавшую девицу. Без нее нам полный…
– Йул йук! – хором гаркнули Цубер и Окулист.
– Мужики, а это по-каковски? – восхитился Лось.
Смирнов и Фролов удивленно переглянулись и пожали плечами.
– Темнота, хоть и служитель культа, – разочарованно произнес Окулист. – Это, дружище, по-узбекски «хода нет».
– А мы на узбекское «хода нет» ответим русским «полный вперед» – убежденно сказал отец Олег и нечаянно, пребывая в задумчивости, пальцами переломил пополам стоявший не на месте торшер.
Глава 3. ЗАВЛЕКУШЕЧКИ
Не вас целую, дивная, а страдание человеческое.
А.П. Чехов
Майор милиции Михаил Корнеев спустился по трапу вертолета, только что приземлившегося на военном аэродроме в Горелове. Командир экипажа, тучноватый капитан с загорелым лицом, по-свойски делился своей обидой:
