– Ну, ежели ты человек хороший, то и я могу назвать себя – Кленов, Михаил.
– Кудлач? – моментально отозвался Крымов.
– Кудлачом был, когда зону топтал, а сейчас в народе Михаилом Сергеевичем величают.
– Это что, как бывшего президента?
И снова Кудлач оценил поведение Седого. По крайней мере, в лице смотрящего отразилось нечто похожее на оскал насытившегося волка. Судя по всему, ему уже претило лизоблюдство его пристяжных, и этот разговор щекотал его нервы.
– Как президента, – подтвердил он. – А сам-то все-таки кем будешь?
– Крымов, Антон.
– А Седым где нарекли?
– Хочешь спросить, какую зону топтал, так уж так и спрашивай. А ежели насчет кликухи интерес имеешь, то это меня в больничке так окрестили, когда чертей в наркологии гонял.
– Неужто?.. – удивился Кудлач.
– И это было, я даже анекдот оттуда вынес. Сидит клиент в кресле перед телевизором, как вдруг сходит с экрана шикарная краля и начинает исполнять все его желания. Он ее и спрашивает: «Кто ты, красавица? Добрая фея?» А она ему: «Нет, я белая горячка».
Кудлач утробно хрюкнул, что, видимо, заменяло ему смех, однако тут же спросил:
– А сейчас как?
Крымов усмехнулся краешком губ:
– Что, боишься связываться с плебсом стебанутым?[7 - П л е б с с т е б а н у т ы й – психически ненормальный человек, вконец опустившийся алкоголик.]
– Всякое по жизни встречалось, – пожал широкими плечами Кудлач.
– Ну и правильно, – согласился с ним Крымов. – Когда-то и я это понял. Кстати, откуда знаешь, что я здесь кукую?
– Город слухами полнится.
– Так, может, слушок прошел и о том, кто меня на эту шконку кинул?
– Догадываюсь, только это не тебя на шконку кинули, а думали мне подставу заделать.
– И кто же у вас такой ушлый? – нахмурился Крымов.
– Об этом чуток попозже, а сейчас давай-ка о твоем деле потолкуем, о том, с которым ко мне приехал. И если все срастется, то не позже чем завтра уже будешь топтать городской асфальт. Только предупреждаю сразу, с подпиской о невыезде.
«Ни хрена себе заява!» – невольно хмыкнув, подумал Крымов. Статья двести двадцать восьмая, о которой не уставал напоминать Оськин, то есть особо тяжкое преступление, и вдруг – всего лишь подписка о невыезде. Да серьезные люди ее даже в расчет не принимают. Крымов покосился на воронцовского смотрящего. Если верить классификации, которую выдвинул Ломброзо, воронцовский пахан должен был принадлежать к самой примитивной ветви российского криминалитета, а на деле…
Кудлач!
Дерзкий, независимый человек, к тому же умный и хитрый. И просто так подобное погоняло в блатной среде не получить, его заслужить надо. А кличка, приклеившаяся к тебе на зоне, – это зачастую и объективка, которая несет в себе основные характеристики заключенного.
«Так, может, “виной” всему сократовский лоб с залысинами?»
Все это в доли секунды пронеслось в голове Крымова, и он спросил то, чего не мог не спросить:
– А если не срастется?
– Думаю, – хмыкнул Кудлач, – что все-таки срастется.
Когда за Кленовым громыхнула дверь, а в замочной скважине тоскливым протяжным скрипом провернулся ключ, Крымов завалился на шконку и, засунув руки под голову, неподвижным взглядом уставился в мутно-серый потолок. Надо было хотя бы попытаться осмыслить и проанализировать столь неожиданное появление воронцовского пахана и тот непродолжительный разговор, который состоялся между ними.
Глава 9
Квартира, в которой жил бывший начальник аффинажного цеха Геннадий Жуков, довольно сильно отличалась от того «новорусского» жилья, что вознеслось островерхими крепостными башенками на Золотой улице, как прозвали в народе Воронцовскую набережную, где всего лишь десять лет назад в кустах сирени пели соловьи. Стандартная трехкомнатная «распашонка» в заводском долгострое, который был заложен с пуском завода, а сдан в эксплуатацию, когда в городе уже отгремела первая криминальная война по разделу сфер влияния и все тот же новострой уже не стеснялся захватывать все новые и новые участки под дворцы на крутом берегу реки Воронихи. Ярового уже ждали, и как только он нажал на коричневую кнопочку звонка, дверь тут же открыла невысокая молодая женщина, полнота которой резко контрастировала с нервным бледным лицом и лихорадочным блеском больших серых глаз.
– Даже не спросили, кто звонит, – улыбнулся Яровой, – а вдруг лихой человек?
– Да откуда у нас лихие люди? – отозвалась Жукова, заставив себя насильно улыбнуться. – Проходите.
– А детишки где? – поинтересовался Яровой, чтобы как-то завязать разговор.
– Гуляют, с бабушкой.
– Это ваша мама?
– Свекровь. С нами теперь живет. И ей вроде бы как легче после смерти Гены, да и я могу теперь на работу ходить.
Она говорила что-то еще и еще, и все это время словно жила какой-то раздвоенной жизнью. Впечатление было такое, будто слова – это ничего не значащие звуки, а мозг лихорадочно работал, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: «Зачем? Зачем ты здесь?»
Движением руки, в котором проскользнула все та же нервозность, Жукова пригласила следователя в большую комнату – судя по обстановке, в «залу».
– Может, чаю? Кофе, к сожалению, закончился.
– Можно и чайку, – согласился Яровой, – тем более что кофе я не пью.
Она принесла из кухни, видимо, заранее приготовленный чай, две вазочки – с вареньем и печеньем, поставила все это на журнальный столик, наполнила явно гостевую чашечку из китайского фарфора.
– Угощайтесь.
Хрумкнув печеньем и отхлебнув глоток чая, Яровой удовлетворенно хмыкнул и вскинул на хозяйку дома внимательные глаза.
– Небось голову ломаете, с чего бы это я напросился к вам в гости. Как говорится, незваный гость хуже татарина.
Жукова вздрогнула.
– Зачем же вы так?
– Тогда простите, ежели грубо получилось, но разговор-то, как сами догадываетесь, непростой.
В ее лице что-то сразу изменилось. Оно вдруг стало похоже на каменную маску, и женщина так же негромко, но уже совершенно другим, жестким голосом произнесла:
– А о чем, собственно, разговор? Я не понимаю.
– Ах, Лариса Васильевна, – скорбно вздохнул Яровой, – все-то вы прекрасно понимаете, но что-то удерживает вас, чтобы раскрыться.
– В чем?.. – вспыхнула Жукова. – В чем раскрыться?
Ее голос набирал силу, и Яровой невольно сравнил ее с куропаткой, которая пытается отвести врага от своего гнезда с птенцами. В памяти всплыл телефонный разговор с Быковым и его слова относительно скоропостижной смерти Жукова: «Лыжник, мастер спорта по биатлону, никогда раньше не жаловался на сердце, и вдруг…» Стало понятно, что ничего лишнего она ему не скажет, если даже и знает что.
– В чем, спрашиваете, раскрыться? Да хотя бы в том, что именно заставило вас смириться со столь странной смертью мужа? – Он сделал ударение на слове «что», и было видно, как дрогнули ее руки. – Прекрасный спортсмен, лыжник, что уже само по себе говорит о его состоянии здоровья, и вдруг инфаркт. Простите меня, Лариса Васильевна, но в подобные роковые заморочки я давно уже не верю. Да и вы сами, насколько мне известно, довольно разумная женщина.
– Вот именно, что разумная, – вскинув на Ярового лихорадочно блестевшие глаза, произнесла Жукова. – Поэтому я просто не понимаю вас. Чего вы от меня добиваетесь, каких признаний? И этот ваш телефонный звонок с просьбой встретиться, ваше непонятное внимание к смерти моего мужа… Но если вы думаете, что именно он уводил с завода слитки, так это… так это…
Она замолчала и злым, испепеляющим взглядом уставилась на гостя.
– Именно этого, Лариса Васильевна, я и не думаю, – попытался успокоить ее Яровой. – А вот насчет того, почему вы не настояли на вскрытии, тогда как…
– Было медицинское заключение, – с непонятным вызовом в голосе бросила хозяйка дома, – и не верить ему я не видела оснований.
– И в то же время все основания были. Однако вы, вопреки всему разумному… – Это слово он произнес чисто интуитивно, и она купилась на него.
– А что вы лично, живя в своей Москве, считаете разумным? – взвизгнула было Жукова, однако тут же смогла взять себя в руки и уже на совершенно иной ноте едва слышно произнесла: – Простите… простите меня.
– Бывает, – вздохнул Яровой, поднимаясь с кресла. – Жалко, конечно, что разговора не получилось, хотя я очень на него надеялся.
– А зачем это вам?
– Чтобы дойти до истины.
– Истина в том, что Гены больше нет. Нет! А у меня на руках двое детей, которых еще растить надо.
– Возможно, вы и правы, и все же… Последний вопрос, и я ухожу. Кто-нибудь предупреждал вас, чтобы вы не поднимали шум вокруг смерти вашего мужа? Или кто-то угрожал… А может, обеспеченную жизнь посулил, если будете держать язык за зубами.
– Вы это о чем? – неожиданно сухим, спокойным голосом произнесла хозяйка дома и невольно оглянулась на дверь, словно испугалась, что сказанное столичным следователем может услышать кто-то посторонний.
И Яровой не мог не обратить на это внимания.
– Да все о том же, Лариса Васильевна. Не секрет, что именно Геннадий Михайлович более всех боролся на заводе с золотоношами, и эта его смерть, причем довольно странная смерть, не могла не вызвать целого ряда вопросов. Кстати, он болел чем-нибудь перед смертью?
Жукова молча кивнула головой.
– Но на сердце не жаловался.
– Не жаловался, просто простудился сильно, а потом… потом это страшное осложнение.
– И что, он лежал в больнице?
– Зачем же в больнице? Гена дома предпочитал болеть. А те уколы, что врач прописал, ему медсестра делала.
– А ему во время болезни с сердцем плохо стало или все-таки на излете?
– Пожалуй, уже к концу болезни. Гена думал, что еще день-два отлежится, и он на работу сможет выйти, а оно… оно вон как обернулось.
Еще в тот момент, когда Яровой звонил жене Жукова, чтобы договориться о времени встречи, он догадывался, что ему не очень-то обрадуются в этом доме, однако никак не ожидал увидеть со стороны вдовы столь откровенную неприязнь. И теперь, забравшись на водительское место старенького «Опеля», который ему презентовали на время командировки в областном УВД, он размышлял об истинных мотивах этой неприязни.
Судя по всему, Жукова знала о смерти мужа нечто такое, чего не знали другие, или просто догадывалась о том, что ему помогли уйти на тот свет, но при всем при этом даже в мыслях не могла допустить, чтобы поделиться своими сомнениями с кем-то из близких ей людей, не говоря уж о въедливом московском следователе, который своим копанием в смерти мужа грозил навести на ее гнездо непоправимую беду, и одно это давало основание предполагать…
Предположений было более чем предостаточно, только их к делу не подошьешь.
Яровой посмотрел на часы – начало шестого. Значит, Марченко, который с высоты своего прокурорского кресла воспринимал рабочее время как нечто отпущенное небом, все еще коптил потолок в своем кабинете.
– Тимофей Петрович? Яровой беспокоит, рад, что вы на месте. Хотел бы подъехать к вам.
– Что-нибудь срочное? – мгновенно насторожился Марченко.
– Пожалуй. Надо будет подготовить постановление на эксгумацию трупа и зарядить на это криминалистов.
Долгое молчание и наконец:
– А кого, простите, эксгумировать?
– Жукова, бывшего начальника аффинажного цеха завода цветных металлов.
– Я… я не понимаю.
– Вскрылись кое-какие обстоятельства его смерти, надо их прояснить.
– Какие на хрен обстоятельства! – почти истеричным криком взорвался мобильник: – Зачем? Он же своей смертью умер, инфаркт, а вы «вскрытие». – И уже чуть спокойнее: – Да и зачем нам с вами народ полошить?
«Народ полошить», – усмехнулся Яровой и уже не смог удержаться, чтобы не съязвить:
– Да нам ли с вами молвы людской бояться, Тимофей Петрович?
Отключив мобильник, он откинулся на продавленную спинку водительского кресла, пытаясь свести воедино столь непонятную реакцию вдовы Жукова на его появление в ее доме и столь же странную реакцию прокурора, когда он едва заикнулся о проведении эксгумации покойника. В голове роились обрывки самых различных версий, и он вытащил из памяти номер телефона начальника Воронцовского ОВД.
– Вячеслав Евгеньевич, Яровой беспокоит. Сегодня мне доложили, будто в городе уже поползли слухи о том, что нагрянувший из Москвы важняк пустился в полный беспредел, хватая кого ни попадя по кафе и ресторанам, и тем самым пытается выбить из задержанных нужную ему информацию о заводских золотоношах. Как вы сами догадываетесь, мне такая реклама ни к чему, и я просил бы вас как можно быстрее разобраться с тем человеком, которого ваши люди задержали в «Ласточке». Кстати, он уже дал показания?
– В том-то и дело, что нет.
– Выходит, пустышка? Ложная наводка на неугодного кому-то гонца?
– Похоже, что так, и все-таки Оськин…
– Что еще за Оськин?
