В Севастополь прибыли поздно вечером. Город разглядеть толком не успели: всех в очередной раз построили, проверили «наличие отсутствия» и рассадили по разномастным автобусам. Будущим морпехам достался какой-то допотопный драндулет грязно-зеленого цвета, похожий из-за вытянутого капота на гибрид обычного автобуса с грузовиком. Призывники с нескрываемым сарказмом разглядывали это чудо техники: довезет ли? Не развалится ли по дороге?
– Мой «огуречик» еще вас, салабонов, переживет! – сообщил, видя отношение молодых к его технике, коренастый водитель автобуса с ефрейторской лычкой на погонах.
В воинскую часть, огороженную бетонным забором, домчали быстро. В центре военного городка, на плацу, ожидал командир полка полковник Абрамов собственной персоной. Среднего роста, плотный и подтянутый, он, оглядев призывников, неожиданно громко сказал:
– Здравствуйте, товарищи призывники!
В ответ послышалось не пойми что. Кто-то произнес сугубо гражданское «здрасьте», кто-то – «добрый вечер», а некоторые вообще обошлись панибратским словом «привет». Вся эта многоголосица вылилась в один нестройный выдох, суть которого напоминала живой голос городского рынка. Командир полка задумчиво пожевал свои усы-щеточки, вздохнул и посмотрел в сторону старшего команды.
– Капитан Московкин!
– Я! – принял красивую стойку офицер.
– Отправляйте личный состав в казарму. Всех подстричь, сводить в баню, переодеть и покормить. На все про все – два часа. Подъем по полковому распорядку. Завтра в 9.00 явитесь ко мне на доклад об итогах командировки.
– Есть! – бодро вскинул правую руку к берету капитан Московкин.
В казарме, в бытовой комнате, трое старослужащих солдат быстро и ловко подстригли нас наголо и направили в каптерку, где каждый новобранец получил комплект бэушного обмундирования и сапоги. Мне повезло: я умел наматывать портянки, за что мысленно поблагодарил свою деревенскую бабушку. У большинства, судя по всему, бабушек не было, а если и были, то городские.
Помывшись наскоро в бане, мы надели непривычную одежду и стали похожими друг на друга. Мы с удивлением разглядывали себя в зеркало, которое занимало полстены в просторном предбаннике. Не знаю, кто как отнесся к этим внешним переменам. Лично я себя в зеркале не узнал. Из него на меня смотрела испуганная худая рожа с беретом-пришлепкой на макушке.
– Сделай лицо попроще – не Ален Делон, – посоветовал мне сержант, один их тех, кто сопровождал нас в эшелоне.
В столовой нас покормили обильной, на удивление невкусной едой. Но наши измученные желудки рады были и этому.
В казарме все те же сержанты показали нам наши двухъярусные койки, которые стояли в отдельном кубрике, который временно назывался войсковым приемником. Именно здесь разместили нас, чтобы в течение месяца подготовить к принятию военной присяги. Старослужащие солдаты размещались отдельно. Нам, новобранцам, предстояло пройти курс начальной военной подготовки, или, как его называли по старинке бывалые военнослужащие, курс молодого бойца.
Этот курс представлял собой своеобразную солдатскую политграмоту и не был чем-то из ряда вон выходящим. Мне, человеку, привыкшему к заводскому физическому труду, сравнительно легко давались бесконечные занятия по строевой подготовке. Что касается подготовки физической, которая была у нас, пожалуй, главной дисциплиной, то ее я воспринимал, пожалуй, легче всех, хотя старался не выпячивать свою привычку к бегу по пересеченной местности. Во время зарядки и частых кроссов я, руководствуясь интуицией, никогда не вырывался вперед, хотя мог это сделать без напряжения. Наоборот, я держался середины, немного удивляясь про себя хилости моих сверстников.
Не выпячивал я и свое умение хорошо стрелять во время занятий по огневой подготовке. Во время стрельб из автомата взял себе за правило выбивать в мишени не более 25 очков из 30. Зачем я это делал, не могу объяснить до сих пор. Наверное, было несколько причин, среди которых главная состояла в том, чтобы быть незаметным среди остальных.
Некоторые из нас все же становились местными знаменитостями. Часто не благодаря успехам в боевой подготовке, а наоборот, из-за своих неудач. Чаще других отличался Григорий Горкин, знакомый мне еще по соседству в эшелоне. Он не был безнадежно тупым, поскольку подспудно осознавал свою тупость и комплексовал из-за нее. Но комплексовал он как-то странно, агрессивно, что ли. Совершив очередную глупость, он, внутренне переживая это, безоглядно шел в наступление, обвиняя в случившемся кого угодно, только не себя.
– У вас, рядовой Горкин, мания величия на фоне комплекса неполноценности! – заявил как-то во всеуслышанье на занятиях по уставам капитан Московкин. Тогда я был очень поражен наблюдательности нашего командира взвода.
Гриша Горкин всех ребят своего призыва презрительно называл «чмо», что обернулось ему бумерангом: Чмо стало его прозвищем на все время службы.
Обладая плохой памятью, он никак не мог запомнить элементарные положения уставов, которые в учебном классе молодые воины долбили, как дятлы деревья.
– Рядовой Горкин! – обращался к нему на занятиях по уставу гарнизонной и караульной службы капитан Московкин. – В каких случаях часовой должен сообщать начальнику караула…
– Услышав вой караульной собаки!!! – радостно вскипал Григорий.
– Не вой, а лай, рядовой Горкин, – терпеливо поправлял его капитан. – Собака не волк, она лает, а не воет. Это понятно?
– Какая разница?! – пытался спорить солдат.
– Одна дает, другая – дразнится! – давал исчерпывающий ответ командир.
Не скажу, что военная служба была мне по душе. Дома было гораздо лучше. Дома был мой замечательный друг Лай, по которому у меня исстрадалась душа. Я, конечно, скучал по маме. Мне очень не хватало отца. Но физически я остро чувствовал только нехватку Лая.
По территории нашего военного городка бегал беспризорный пес – черная дворняга с небольшой белой звездочкой на груди. Солдаты его прозвали Дембель. Он был добродушной собакой, ластившейся ко всем солдатам. Странным образом, Дембель недолюбливал офицеров и прапорщиков, что было поводом для вечных солдатских шуток.
– Не пойму, как он отличает нас от офицеров? – удивлялся скуластый сын Подкумка Андрюха Шаповалов.
– Как и ты, по погонам, – с серьезным видом объяснял весельчак Вася Хвыля, бывший родом из Одессы.
Я чаще других подкармливал Дембеля хлебом и сахаром, который почти всегда оставлял после обеда. Оставлял не потому что наедался. В солдатской столовой наесться мог разве что хлеборез. Просто хотелось немного подкормить эту бездомную псину. Я давал ему кусочки хлеба и сахара и фантазировал, что рядом со мной находится Лай. Трудно сказать, на что я готов был пойти, лишь бы хоть на секунду прижать Лая к своей груди!
Однажды я в очередной раз угощал Дембеля возле столовой, ожидая построения. Как раз когда хлеб у меня закончился, из дверей столовой вышел Чмо и, увидев нас с псом, крикнул:
– Дембель, ко мне!
Собака радостно побежала к нему, предвкушая продолжение трапезы. Вместо того, чтобы дать собаке кусок хлеба, Чмо сильно ударил его ногой, словно врезал по футбольному мячу. Дембель испуганно взвизгнул и побежал прочь. Не контролируя свои действия, я подскочил к Чмо и ударил его в солнечное сплетение. Чмо согнулся от боли, и я, не сдержавшись, апперкотом уложил его на землю.
Все это происходило на глазах солдат и сержантов нашего войскового приемника.
Вскоре меня вызвал в канцелярию капитан Московкин. Он сидел за стареньким письменным столом и вертел в руках какую-то тощую папку. Я, как умел, доложил командиру о своем прибытии. Капитан хмуро кивнул и исподлобья посмотрел на меня тяжелым взглядом:
– Мордобой в Советской армии – это воинское преступление.
– Хочешь под трибунал?
– Никак нет, не хочу. Да и права не имеете – я еще присягу не принял.
– Свои права запомнил, молодец, – похвалил капитан. – А обязанности за тебя пусть Карл Маркс со своим Фридрихом Энгельсом выполняют, так получается?! – спросил он, слегка повысив голос.
– Маркс и Энгельс давно умерли, – зачем-то вступил в полемику я.
– За что рядового Чмо… то есть рядового Горкина ударил, объяснишь? – поинтересовался капитан.
– Не сдержался, виноват, – промямлил незнакомый мне дрожащий голос.
– Я вот тут твое личное дело полистал, скромный ты наш, – усмехнулся капитан. – КМС по многоборью – не кот начхал. А бить так грамотно где научился?
– Нигде, нечаянно. Само получилось, – натужно соврал я.
– Бывает, – почти поверил мой командир. – В жизни и не такое случается. Мы живем в стране чудес, это известный факт.
Капитан Московкин немного помолчал, шелестя страницами моего личного дела.
– Сделаем так, золотой медалист вечернего разлива. После отбоя пойдем с тобой в спортгородок, повисим на турнике. Покажешь мне, как камээсы подтягиваться умеют. Если подтянешься больше меня, прощу. Если нет – получишь по полной программе. И то, что пока не присягнул, – не поможет. Фирштейн?
– Так точно, фирштейн, – ответил я шнапс-капитану Московкину.
После вечерней поверки Московкин сообщил дежурному по роте, что ведет меня в штаб. Сказано это было таким будничным голосом, словно водить солдат по ночам в штаб полка было для него привычным делом.
В спортгородке, как и на всей территории части, не было ни души. Свет в казармах потух, личный состав лег отдыхать. Я очень завидовал своим товарищам. Представлял себе, как здоровенный сибиряк Коля Коровин, ложась в кровать, произносит свою коронную фразу:
– Молочка бы с булочкой, да на печку с дурочкой…
– Запрыгивай, пан-спортсмен, – услышал я отвлекший меня от размышлений голос капитана, и мы почти синхронно зацепились за перекладины, стоявшие против друг друга.
– Считаем по очереди, – предупредил он. – Раз, – легко подтянулся он.
– Два, – подтягиваясь, сосчитал я наши совместные усилия… После пятидесяти подтягиваний дело пошло немного тяжелей.
Я прежде никогда не подтягивался на результат, хотя Валерий Петрович сдирал с меня три шкуры, добиваясь, чтобы я ежедневно работал на турнике не меньше часа. «Настоящий пятиборец должен быть ловчее обезьяны, иначе нам удачи не видать», – цитировал он услышанное где-то.
– Сто тридцать шесть, – ворчал капитан Московкин.
– Сто тридцать семь, – вяло отвечал я и вспоминал почему-то Лену Вершинину. Мне было страшно представить, что она могла бы почувствовать запах пота, который полностью пропитал мою гимнастерку.
– Сто восемьдесят четыре, бля!.. – капитан Московкин рухнул с перекладины.
– Сто восемьдесят пять, – простонал я и разжал онемевшие пальцы.
Мы долго молча сидели на лавочке в спортгородке.
– Прощен, – через какое-то время сказал капитан и тихо, строго для себя добавил: – Хватит, пора завязывать.
С чем именно, капитан не уточнял.
Через несколько дней мы приняли присягу. На нее к некоторым нашим ребятам приезжали родители. Мои тоже собирались, но не приехали. Спустя время мама написала, что отца неожиданно положили в больницу – прямо на работе с ним случился инфаркт. «К счастью, только микроинфаркт», – успокаивала меня в письме мама. Про Лая она писала много и хорошо. Писала о том, что теперь ему разрешено спать не на кухне, а на кровати в моей комнате, что он по-прежнему любит сидеть на подоконнике, подолгу глядит в окно, словно дожидаясь моего прихода. Мамины письма были пронизаны теплом и добротой, а я почему-то понимал, что в моем отсутствии родители стремительно стареют.
Своей новой жизнью – военной службой – я вполне проникся. Появилось осознание того, что служу не просто в армии, а в морской пехоте, в самом ярком и овеянном романтической славой роде войск.
Не могу сказать, что служба была безоблачной. Пару раз старослужащие солдаты пытались по мелочам качать права: то требовали, чтобы я застелил им кровать, то чтобы подшил подворотничок. За неповиновение угрожали избиением и другими печалями. Но, помня наставления Вано Ивановича, я никогда не бил первым, а делал это с неожиданным для них упреждением. Казалось, мне пошел впрок опыт с избиением Чмо, который отдаленно напоминал моего одноклассника Граммофона, и я защищал себя хотя и жестко, но не на глазах остальных.
Однажды трое «стариков» попытались отправить меня в самоволку, в бакалейный магазин, чтобы я принес им, как они выражались, «три пробирки биомицина». Так на жаргоне они именовали местное белое крепкое вино, по-украински – «бiлэ мiцнэ». После того как я доходчиво обозначил им маршрут движения в один из детородных органов, они сделали вид, что пошли на попятную, но ночью, когда я спал в своей кровати, сообща навалились на меня и грамотно отмутузили, не оставив на мне синяков. На следующий день я переловил их поодиночке и избил с жестокостью, которой сам от себя никак не ожидал. У каждого грамотного командира в подразделении всегда есть тайный стукач. Капитан Московкин был грамотным командиром и о случившемся узнал почти сразу. Вызвав меня в канцелярию роты тет-а-тет, он вплотную подошел ко мне, больно ткнул пальцем в район печени и процедил на ухо:
– Еще один такой случай – лично отмолочу.
Капитан Московкин, только-только восстановленный в должности командира роты, был человеком слова и рукопашником считался в полку отменным. Поэтому к его словам я прислушался.
Когда время моей службы перевалило на второй год, я знал о ней если не все, то многое. А то, что не знал, мог без труда додумать самостоятельно. Помнится, как-то во время очередного кросса в полной выкладке по милым сердцу выпуклостям крымского рельефа капитан Московкин вдруг неожиданно остановил роту и, развернув строй в две шеренги, спросил:
– Какое главное оружие солдата?
Ответы оказались разными:
– Автомат! – крикнул кто-то.
– Пулемет! – предположил младший сержант Хвыля.
– Гранатомет! – поделился догадкой ефрейтор Шаповалов.
– Русский мат и голова, – как всегда некстати брякнул я, и все заржали, как табун жеребцов.
– Хороший ответ, – со сдержанной улыбкой похвалил капитан Московкин. – Но вообще-то я имел в виду кое-что другое. Рядовой Горин, что у вас находится в чехле на боку?!
– Саперная лопатка! – просветлел от глубины познаний Чмо.
– Правильно этот инструмент называется малой пехотной лопатой. Сколько солдатских жизней спасла эта лопата на войне – одному Богу известно. Да и то не наверняка. Этой лопатой можно и окопаться, и от осколков голову прикрыть, и мелких дровишек нарубить, и даже в качестве измерительного прибора использовать, зная, что ее длина ровно полметра. Бывалый солдат ее к тому же под сковородку запросто приспособит. А еще она – эффективное холодное оружие, которое даже со штыком потягается. Вот это я вам сейчас и продемонстрирую.
Он оглядел ротные шеренги, и его взгляд вдруг остановился на мне.
– Рядовой Смирнов, выйти из строя.
Я сделал два шага вперед и развернулся через левое плечо на сто восемьдесят градусов.
– Оружие к бою, – приказал капитан, и мы расчехлили наши шанцевые инструменты перед притихшим строем.
В принципе, с лопатой в руке я чувствовал себя уверенно. Конечно, не сабля, но суть та же. Мы начали фехтовать, медленно кружа на неровной каменистой почве. Несколько обманных движений и коротких ударов с обеих сторон результата не дали. Приноровившись к манере ведения боя капитаном, я продумал план перехода в атаку, но в этот момент капитан, как мне показалось, поскользнулся и упал. Инстинктивно ринувшись на противника, я вдруг почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног: капитан, падая, сделал мне боковую подсечку. С размаха я завалился на бок, хотел резко подняться, но боковым зрением увидел, что режущая часть лопаты мирно покоится на моем горле.
– Ку-ку, – шепнул мне на ухо капитан Московкин и удовлетворенно добавил: – Один-один.
Под улюлюканье солдат я встал с земли, отряхнулся, заправил свою лопату в чехол и понял, что капитан человек если не злопамятный, то с памятью хорошей.
Марш-бросок был продолжен.
Глава тринадцатая
За служебными делами проскочило еще почти полгода. Служил я в целом неплохо, но десятидневного отпуска не заслужил. Сказалась, вероятно, память командира роты о моих былых стычках со старослужащими.
Перестав надеяться на солдатский отпуск, я, как и все мои товарищи по призыву, начал готовиться к дембелю. Все было как у всех: развеселый дембельский альбом, декорированный ротным художником-самоучкой, украшательство дембельской формы невиданными архитектурными излишествами. В общем, обычная безобидная преддембельская возня, гревшая душу. Естественно, готовился к дембелю и Чмо, не ставший за время службы ни умней, ни покладистей. С присущей ему идиотской ухмылкой он, искоса следя за моей реакцией, пару раз заводил разговор о том, что сделает дембельскую шапку из собаки Дембеля. Ребята посмеивались, расценивая его слова как пустую трепотню, как попытку позлить меня, сведя со мной таким образом хоть как-то счеты.
Я понимал нутро этого гнилого человека, возможно, лучше остальных, поэтому отнесся к его словам настороженно. Боясь, что Чмо сдержит свое гадкое слово, я попросил своего земляка, призывавшегося годом позже меня, придержать собаку подальше от глаз этого морального урода. Возможность припрятать пса у земляка была: земеля проходил службу в тепленьком месте, на подсобном хозяйстве, где с решительностью морпеха выращивал для солдатской столовой поросят и доил коров, молоко которых направлялось в гарнизонный детский сад для детей офицеров и прапорщиков.
Псу Дембелю на подсобном хозяйстве было вольготно. Впервые в жизни он от пуза наедался свиными хрящиками, а его миска всегда была полна молока. Но его собачье счастье завершилось ранней весной, когда кто-то из солдат проболтался Горкину, что «Дембель жирует на подсобке».
Как-то вечером дневальный по роте позвал меня к местному телефону, что само по себе было странным: звонить мне, казалось бы, было некому. Но я оказался неправ. С подсобного хозяйства звонил мой земляк и срывающимся от волнения голосом сообщил, что Чмо явился на подсобку, избил его, привязал к коровьему стойлу и пошел «резать Дембеля на шапку».
Когда я прибежал на подсобное хозяйство, все уже было кончено. Мой сумевший до этого развязаться земляк был вновь привязан к стойлу, а неподалеку лежала окровавленная тушка Дембеля. Подонок Чмо неспешно соскребал штык-ножом с внутренней части собачьей шкуры мелкие кусочки приставшего мяса. Увидев меня, он осклабился:
– Я слов на ветер не бросаю! Знаешь, как у нас в районе любят шапки из собачьего меха?! На базаре идут не хуже волчьих.
Чмо деловито встряхнул собачью шкуру, словно проверяя ее на прочность.
– Хочешь ударить? – спросил он. – Так я молчать не буду, все доложу ротному. До июля увольняться будешь.
Еще раз взглянув на окровавленное собачье тело, я понял, что никакое наказание не сможет меня остановить. Я бросился на Горкина, совсем не думая о последствиях. Чмо ловко отпрыгнул назад, ухватив лежавший на столе штык-нож.
