Отец смотрел на Рыбкина скептическим взглядом и говорил ему тоном Клавдии Сергеевны на классном собрании:
– Вот ты, Рыбкин, умный человек, с третьего курса института выгнанный, неужели ты не можешь понять элементарного?! У нас на весь цех по разнарядке пришло пять юбилейных медалей, так?
– Так, – вяло соглашался Рыбкин.
– Начальнику цеха, передового цеха, между прочим, медальку вручить надо?
– Надо, – согласно кивал Рыбкин.
– Секретарю партбюро – сам Бог велел. Согласен? Рыбкин согласно кивал.
– Вовке Рыбакову – комсомольскому вожаку, горлопану нашему и ударнику труда – надо?
Рыбкин опять соглашался.
– Татьяне Николаевне – матери-одиночке и матери-героине? Ты сам к ней захаживал, помню. Ей что, не надо, не заслужила передком своим доблестным?!
– Заслужила, – вынужденно соглашался Рыбкин.
– Про себя не говорю. Победитель этого долбаного соцсоревнования. Всех в цехе победил и тебя в том числе. Че, и мне не давать?
– Давать, – убежденно сказал Рыбкин.
– Тогда где тебе взять медальку-то? – развел руками отец.
– Вот потому и вешаться пошел. От безысходности. Все чего-то достигли. Вон даже Леха твой: четырнадцать лет, а уже в вытрезвителе побывал!
– На той неделе пятнадцать ему было, – зачем-то уточнил отец. – А то, что ты, Рыбкин, мой лучший друг, что я горжусь дружбой с тобой – это что, бык поссал и высохло, что ли?! – загромыхал отец. Он порылся в боковом кармане пиджака и достал злополучную пластмассовую коробочку. – Считай, что я как член цехкома вручаю тебе эту награду. Как говорится, медаль нашла героя!
– Я так не хочу! Так не честно! – запротестовал Рыбкин. – Давай Леху ею наградим?!
– Да хоть Адку твою, – легко согласился отец, и они бодро выпили.
Медаль, естественно, осталась у отца. Я заметил, что она была ему все-таки дорога. Во всяком случае, он в тот же вечер положил ее в дедов портсигар, служивший ему наградохранилищем. Там уже лежали отцовские ордена – Трудового Красного Знамени и Знак Почета.
Мне искренне было жаль Рыбкина. Он был какой-то сломленный, расфокусированный, что ли. Кроме прогулок с Адой и пьянок с моим отцом в его жизни больше ничего не происходило. Это было неправильно, и я решил сделать его счастливым.
По моему мнению, чтобы счастье настигло Рыбкина, его нужно было женить. Других путей для его счастья я не видел.
Трудно сказать, почему мне пришла в голову эта странная идея. Видимо, сострадание к человеку может порождать какие-то причудливые решения и поступки, мобилизуя скрытые прежде где-то внутри собственной души резервы накопленной теплоты, которой хочется поделиться.
Даже мне, подростку, было ясно, что Рыбкин при всей своей взрослости был глуповат, а, значит, беззащитен перед жизнью. Не могу объяснить почему, но мне нравилась его глуповатость. Мне хотелось его непременно защитить, спасти от одиночества, пока во мне есть силы. Рыбкин всю жизнь жил, как дурак: бросил институт, работал не в полную силу, связался с моим отцом, пристрастился к водке. С этим надо было что-то делать. Я собрал военный совет в лице себя и Лая и произнес фразу, которой удивился сам. Я сказал:
– В отличие от Рыбкина, мы будем действовать – с умом.
Откуда у нас с Лаем должен был взяться ум, я не знал. Но понимал, что без него нам не справиться. Поскольку своего ума у меня пока еще не было, я решил обратиться к интеллектуальному багажу мудрого, как мне казалось, тренера Валерия Петровича. Однажды, видя мое вялое отношение к верховой езде, он вспылил:
– Пойми, невнятный Алексей, что конь и человек – это одно целое! При опыте и таланте они вместе могут совершать чудеса. Хочешь, я сейчас на твоих глазах с помощью вот этого коня, – он похлопал по крупу бесноватого Пижона, – пробегу стометровку с новым мировым рекордом?
– Шутите? – ухмыльнулся я.
– Ничуть! – уверенно сказал тренер и хлестнул коня плетью. Пижон рванул с места по кругу, а Валерий Петрович, ловко ухватив его за хвост сначала одной, а потом и второй рукой, понесся вслед за ним, совершая огромные прыжки. Со стороны это казалось веселым аттракционом, но мне было ясно, что такие выкрутасы требуют сноровки и великолепной физической подготовки. Проскакав таким макаром круг, тренер отпустил хвост коня, пробежал по инерции еще несколько метров и, слегка запыхавшись, подошел ко мне.
– Как впечатление?
– Офигеть! – искренне выдохнул я.
– Старый казачий прием. Меня ему еще в твои годы дед научил – участник Гражданской войны. И за белых повоевал, и за красных. У казаков тогда все непросто было.
Тренер смахнул со лба невесть откуда взявшегося комара и хитро подмигнул мне:
– Какой главный вывод можно из этого сделать?
– Хвост – надежнее веревки! – брякнул я.
– Сам ты хвост, – вздохнул тренер. – Главное в другом: если нет своих сил, используй другие силы. По обстоятельствам.
Эта мысль завалилась куда-то в подсознание, но в момент моих размышлений о судьбе Рыбкина она вдруг вынырнула из небытия. «А что если использовать скорость движения какой-нибудь взрослой женщины, прицепив ее „хвост“ к нерешительному Рыбкину?» – подумал я.
Из всех взрослых незамужних женщин я знал только одну. Это была моя классная руководительница и учительница математики Клавдия Сергеевна. Человеком она была неплохим, совестливым. Внешне она была похожа на некрасивую куклу, сделанную мастерами, не заинтересованными в коммерческом успехе. Как и большинство одиноких женщин, Клавдию Сергеевну отличали подчеркнутая аккуратность и опрятность. Возможно, выработанная с годами этика одиночества и учительская профессия повлияли на формирование ее внешнего облика: она всегда была одета в один и тот же серый костюм. Из-под пиджачка выглядывала светлая, обычно белая, кофточка. Простенькие, без архитектурных излишеств, черные туфли и светло-коричневые капроновые чулки. Из украшений – огромные роговые очки. В общем, обычная школьная мымра.
Особенностью Клавдии Сергеевны было то, что у нее не было прозвища. Она была настолько невзрачной внешне и нейтральной внутренне, что никакие прозвища к ней не приставали. Не к чему было приставать. В моем представлении, она могла бы составить алкоголику Рыбкину хорошую пару, способную своими человеческими качествами и неведомыми мне женскими чарами увести Рыбкина из-под влияния Бахуса в конкурентноспособную зону действий Афродиты.
Довольный своим выбором, я стал обдумывать практические пути реализации намеченного плана. Решил приступить к его осуществлению завтра же. На следующий день на перемене, сразу после геометрии, я подошел к Клавдии Сергеевне и застыл перед учительским столом в позе суслика.
– Чего тебе, Алеша? – поинтересовалась математичка, не отрывая взгляда от журнала.
– Клавдия Сергеевна, я сегодня на уроке почти ничего не понял.
– Можно мне к вам подойти после уроков?
– Да, подходи после пятого урока в этот кабинет, – легко согласилась она. Я знал, что Клавдия Сергеевна никогда рано из школы не уходила: ей некуда было торопиться. Она часто засиживалась в кабинете математики, проверяя тетради, составляя какие-то планы и занимаясь еще какими-то своими делами.
После пятого урока я вошел в класс и встал в нерешительности в дверях. Мне вдруг стало страшно от моего нахальства. Но жалость к Рыбкину победила, и я, собравшись с духом, бодро спросил:
– Разрешите войти, Клавдия Сергеевна?
– Да ты уже вошел, Алеша. К чему эти церемонии? Садись напротив, открывай учебник и рассказывай, что тебе непонятно.
Я сел за первую парту, которая примыкала к учительскому столу.
– Это непонятно, – ткнул я наугад в учебник.
Клавдия Сергеевна мельком взглянула на страницу, потом на меня и, пожав плечами, сказала:
– Так мы ж еще этот материал не проходили. Зачем ты пытаешься бежать впереди паровоза, Алексей?
Я разозлился на себя за допущенную небрежность, но отступать было поздно.
– Я для себя, для души. Факультативно, – пролепетал я. Клавдия Сергеевна подперла подбородок двумя руками и посмотрела на меня с интересом исследователя насекомых:
– Алеша, у тебя все хорошо? Уже конец учебного года, может, ты переутомился?
Я мысленно затрясся, не замечая, что на самом деле трясусь от страха. У меня в голове что-то переклинило и я, словно выйдя на новый уровень самосознания, широко улыбаясь, сказал:
– Бог любит число пи, и поэтому мне повезло.
Клавдия Сергеевна, услышав эти слова, вздрогнула, сняла роговые очки и размытым взглядом посмотрела в мою сторону.
Алеша, давай сходим в медпункт на первый этаж, – каким-то робким голосом сказала классная руководительница.
Эти слова вызвали у меня еще более широкую улыбку. Навалившееся неизвестно откуда просветление начисто лишило меня робости. Я оценивающим взглядом смерил учительницу и с какойто незнакомой мне самому взрослой интонацией спросил:
– Клавдия Сергеевна, ответьте мне честно, почему вы не замужем?
Математичка побелела и окаменела. На мгновение она показалась мне памятником самой себе. Точнее, бюстом.
– Ты уверен, что вправе задавать мне такие вопросы? – тихо поинтересовалась она. В ее словах не было никакой заносчивости или негодования. Она действительно хотела удостовериться в моем праве вести этот разговор.
– Конечно, – уверенно сказал я. – Вы моя классная руководительница, практически вторая мать. Мне далеко не безразлична ваша судьба.
– Спасибо, Лешенька, за такое доброе ко мне отношение, но есть нравственные нормы, которыми не следует пренебрегать, – с неожиданной твердостью, хотя и дрогнувшим голосом сказала она.
Не знаю, как выкручивался бы я из этой ситуации, если бы не тот самый уровень самосознания, на который неожиданно вывело меня неизвестно что. Клавдия Сергеевна вдруг показалась мне несказанно близким человеком, и я спросил:
– Вы что, никогда в своей жизни не любили?
– Любила, – растерянно произнесла она.
– Вы его разлюбили?
– Нет, просто он меня…
– Послал? – уточнил я.
Клавдия Сергеевна меленько закивала:
– Д-да, именно послал…
– Куда? – не унимался мой уровень самосознания.
– Не могу сказать, слово плохое…
– А вы намекните, – обнаглел я.
– Ну, почти что на ВДНХ, – пролепетала она.
Ее лицо из беломраморного превратилось в пунцовое.
– Клин клином надо вышибать, Клавдия Сергеевна, – веско заметил я. – У меня есть на примете один очень хороший человек. Сорокалетний, почти не пьющий (тут я сделал паузу, отдыхая от вранья), с отдельной двухкомнатной квартирой. Зарплата – приличная, как и положено вальцовщику шестого разряда. Имеет очаровательную собаку…
– Как его зовут?
– Рыбкин.
– А имя?
– Рыбкин, – в раздумье повторил я.
– У меня котик. Могут не ужиться, – вслух подумала Клавдия Сергеевна.
– Рыбкин или Адка? – решился уточнить я.
– Оба, – сказала математичка.
– Еще как уживутся! – просиял я от счастья. – Адка, она же маленькая, меньше крупной кошки.
– А как же я с ним… познакомлюсь, – запнулась Клавдия Сергеевна и посмотрела на меня с ужасом.
– Я его завтра к вам в школу приведу вместо отца.
– В каком смысле? – окончательно растерялась классная.
– В простом. Скажу, что вы за двойку моего отца вызываете и попрошу его сходить вместо него, прикинуться Алексеем Петровичем Смирновым.
– И он согласится? Он что, авантюрист?
– Нет, авантюрист это я, а он просто добрый человек, – искренне сказал я.
– Ну, если так… – пожала плечами Клавдия Сергеевна и вдруг вся затрепетала:
– А если он мне не понравится, или я ему? Если я его не полюблю? Или он меня?
– Сначала нужно узнать человека и попытаться его понять, а уж потом не любить, – выпалил я, не очень понимая смысла того, что говорю.
Клавдия Сергеевна смотрела на меня со страхом и удивлением, будто перед ней был не я, а директор школы Лютиков.
Глава седьмая
Возвращаясь из школы, я с ужасом думал о состоявшемся разговоре. Я вел себя странно и непонятно для меня самого. Но еще больше поражала Клавдия Сергеевна, которая не выставила меня вон, а вела разговор, как со взрослым человеком. Может, я уже неожиданно повзрослел? Или ей так сильно хочется замуж? Я вспомнил свою маму и ее отношения с отцом, которые и отношениями назвать можно было с большой натяжкой. И чего хорошего в этом замужестве, если от него одна морока? Этого я понять не мог. Женитьба – другое дело! Рядом с тобой красивая Она. И добрая. Обязательно надо, чтобы была добрая. Хотя, что толку-то? Вот моя мама добрая, а отец каждый вечер водку хлещет. Жена ему вроде бы и не нужна. Да и я не нужен. Хотя, как знать. Может, он мною еще гордиться будет, а я стану его кормить на старости лет. Что мы знаем про старость лет? Да ничего мы про нее не знаем. Я во всяком случае точно ничего не знаю.
Важно, чтобы Рыбкин и Клавдия Сергеевна понравились друг другу. Я мысленно вжился в образ своей классной и посмотрел на Рыбкина ее подслеповатыми глазами: миловидное лицо, в молодости наверное отбоя от девушек не было. Если трезвый, вообще на артиста похож. Не скажешь, что работяга на заводе: взгляд – дипломированного инженера.
