Валентина Зайцева "Усадьба вурдалака"

Владимир

«Что ты смотришь на эту адскую штуку?» Я хмурюсь, когда ее брови сводятся вместе в десятый раз. Кажется, мы сидим в машине перед магазином, у которого есть Интернет уже несколько часов, и я наблюдаю, как разные эмоции играют на ее выразительном лице.

Она даже не поднимает глаз и бурчит- «Что?»

Люди, и их пристрастие ко всем технологиям, заставляют меня скрипеть зубами, особенно, из-за того, как они полностью отнимают ее внимание.

Она продолжает смотреть на эту чертову штуку, как будто я не произнес ни слова, и, с течением времени, меня сжирает раздражение. Что в ней такого, что меня так захватило?

«Есть ли причина, по которой мы сидим перед этой унылой кофейней, пока ты смотришь на свой телефон?»

Ее светлые брови хмурятся, а пальцы летают по экрану.

«Аделина?»

Тяжело вздохнув, я стучу пальцами по рулю, раздражаясь все больше, с каждой проходящей секундой. Я вырываю его из ее рук, пытаясь понять, что может быть такого интересного.

«Эй, верни его!» Она тянется к телефону, но я отталкиваю ее руку, мое внимание полностью поглощено тем, что я вижу.

Это она, но она отличается от той девушки, которую я видел с тех пор, как она приехала. Фотографии, очень много ее фотографий, в разных нарядах, макияже и позах. Некоторые из них на пляже, улыбающиеся и совершенно непринужденные.

«Что это?» Я смотрю на маленький экран, застыв.

«Ты не знаешь, что такое Лайф?»

Я предпочитаю игнорировать ее. Мои пальцы скользят по устройству, открывая ряд за рядом фотографий, на которых запечатлена ее невинность и огонь. В конце концов, я натыкаюсь на ее фотографию с мужчиной- ее лицо близко к нему, а глаза сияют.

Мои глаза сужаются, и ревность ударяет в голову. Я возвращаю ей телефон и завожу машину.

«Владимир, мне нужно еще около пяти минут.»

«Нет. Интернет в усадьбе должен заработать, и я отказываюсь сидеть в этой машине еще минуту и ждать, пока ты разберешься со своими телеграммами в этой штуке.» Мой тон резок и неуступчив, даже по отношению к самому себе, но я, ни за что, не буду сидеть здесь, пока она тоскует по какому-то ничтожному человеку.

«Это Лайф. И да, ты, наверное, прав.»

Она вздыхает и откидывает голову на сиденье, пока мы отъезжаем, чтобы вернуться обратно в усадьбу.

«Что-то не так?» – спрашиваю я.

«Ну, да, можно сказать и так, но это пройдет.»

Некоторое время мы сидим молча, и я смотрю на нее. Моя грудь сжимается при виде несчастного выражения ее лица. Вспыльчивой женщины, которая меня отругала в бутике, нигде нет, и меня это почему-то беспокоит.

«Кто этот мужчина?»

Ее губы поджимаются, а глаза щурятся. «Какой мужчина?»

Я вдыхаю и пытаюсь скрыть раздражение в голосе. «Тот, что на твоих фотографиях.»

Ее нос морщится от отвращения. «Никто, настолько важный, чтобы о нем говорить.»

Она отворачивается и смотрит в окно, и я вижу печаль, отразившуюся в ее отражении. В конце концов, она мне расскажет. Мое любопытство не допустит меньшего. «Помимо того, что у тебя ужасно неадекватный гардероб, чем ты еще занимаешься?»

«Господи. Ты говоришь, как дед!» Она упирается локтем в подоконник и дуется, подпирая подбородок кулаком. «Я влиятельный человек в социальных сетях… или пытаюсь им быть.»

«Социальные сети?» Как человек влияет на социальные сети? Я думал, для этого и нужны репортеры. Вот, дерьмо. Мы впустили репортера в усадьбу?

«Да, знаешь, как РуТуб?»

«Понятно.» РуТуб? Я, абсолютно, не имею понятия что это.

Между нами зияет тишина, и мне хочется заполнить ее.

Я опускаю голову, когда еду. «Ты любишь музыку?»

Она смотрит на меня с любопытством и кивает. «Конечно. Я имею в виду, а кто нет?» Я включаю радио и понимаю, что, наверное, сейчас, я, впервые, к нему прикасаюсь в этой в машине, поскольку я сам предпочитал играть пьесы на пианино. Голос в радио напевает песню на английском, и лицо Аделины мгновенно проясняется.

«Ох, я так люблю Виктора Цоя», – говорит она, восторгаясь, прежде чем тихо прошептать слова вслед за песней, и я ухмыляюсь про себя. Она подпевает, краснея и хихикая.

Легкий звон ее смеха вызывает во мне тепло. Кто это существо? Я хочу немедленно узнать о ней все, что смогу. Она продолжает напевать, пока мы проезжаем под аркой ворот усадьбы.

«Ой, подожди!» Она указывает на лобовое стекло. «Остановись, прямо здесь.»

Я хмурюсь, но делаю, как она просит. Машина останавливается, но, прежде чем я успеваю отстегнуть ремень безопасности, она выходит из машины, нацелив телефон на кирпичный мост.

Я внутренне вздыхаю от ее выходок и ворчу себе под нос- «Проклятые люди.»

Выйдя из машины, я обнаруживаю ее дальше по переулку возле моста. Ее телефон висит в воздухе, за ним мигает свет быстрее, чем я успеваю пошевелиться.

«Что ты делаешь?»

Ее щеки залились румянцем, и снова падает снег, посыпая ее крошечными белыми пятнышками. Она разворачивается, открывая рот, лицом к небу, как ребенок. «Фотографирую. Что еще?» Я смотрю на замерзшее озеро, на горизонт солнца, отражающегося от льда, словно в зеркале. Это красиво, но то, как ветер треплет ее волосы, улыбка, которая, кажется, всегда присутствует на ее губах, захватывает дух.

Хватит!

«Возвращайся в машину, пока ты не простудилась.»

Она смеется, а затем игриво дуется, как наглый мальчишка. Я оборачиваюсь, намереваясь открыть дверцу машины и заставить ее сесть в машину, но слышу влажный шлепок по затылку. Снег покрывает мои плечи, и мои ноги двигаются раньше, чем мозг успевает это заметить, приближаясь к ней.

«Больше не делай так.» Я говорю ей, не зная, как реагировать.

«Не знаю, Владимир. Ты выглядишь так, будто тебе нужно что-то, что поможет тебе остыть.» Ее лицо растягивается в широкой улыбке, когда она наклоняется, чтобы собрать еще один ком снега.

Она вскрикивает от смеха, ее глаза морщатся от веселья, когда она убегает со вторым снежком в руке. Она поворачивается и швыряет его в меня, ударяя меня в грудь.

«Я тебя предупреждаю», – говорю я, но она, только, посмеивается, потянувшись руками к снегу. «Аделина, не надо.»

Она одаряет меня воздушным поцелуем, и я делаю шаг к ней, но она, со смехом, отпрыгивает назад. Снег падает из ее рук, пока она пытается собрать боеприпасы, отчего мои губы дергаются.

Необыкновенно. Такое действие со стороны любого другого человека, скорее всего, приведет к его смерти, и все же, когда она это делает… это просто восхитительно. Что такого в этой девушке?

«Ты собираешься со мной поиграть или струсишь?» – спрашивает она, ее щеки розовые от холодного ветра, но ее зеленые глаза такие яркие и живые.

Поиграть с ней. А, это идея.

Кажется, она воспринимает мое молчание как молчаливое согласие, потому что она кидает меня клубок снега, но, на этот раз, совершенно промахивается.

Ошибка. В следующий момент, она уже в моих объятиях, и ее сладкий аромат проникает в мои ноздри. Она слегка визжит, но, через мгновение, ее тело становится теплым. Намек на легкое возбуждение касается моего носа, опьяняя мои чувства. Она пахнет восхитительно. Мои руки дрожат, когда меня охватывает непреодолимая потребность. Она задыхается, и я пользуюсь этим, прижимаясь губами к ее губам.

Ее пальцы тянут хлопчатобумажную ткань моей рубашки. Ее язык переплетается с моим, и я хватаюсь за нелепый комок волос на ее макушке, наклоняя ее рот, чтобы можно было копнуть глубже. Ее вкус невероятен.

Я пытаюсь напомнить себе, что она человек и гостья в моем доме, но звуки, которые она издает, доводят меня до безумия. Я чувствую, как теряю контроль, и отступаю, сжимая челюсти, наблюдая, как ее тело пытается следовать за моим. Сердце бьется в груди, и дрожь пробегает по ее телу. Ее потребность ощутима, и я засовываю руки в карманы, чтобы снова не потянуться к ней. Что, черт возьми, я делаю? И в снегу еще, не меньше? Я до сих пор не знаю, почему поцеловал ее, но облизываю губы, чтобы попробовать ее еще раз. Меньше всего, я хочу, чтобы она заболела от холода, или, чтобы я напал на нее, как изголодавшийся зверь. Люди такие хрупкие.

Она моргает, словно выйдя из оцепенения, и усмехается. Румянец на ее щеках разливается, и я хмурюсь.

«Ммм. Не возражаешь, если я тебя сфотографирую?»

Я ожидал, что она будет ругать меня за то, что я прикоснулся к ней, но она просит фотографию.

«Да, я возражаю.»

Ее улыбка падает. «Почему?»

Мой рот кривится в гримасе. Я был бы более готов, ради нее, победить армию врагов, чем позволить сфотографироваться.

«Пожалуйста?» Она дуется, и я понимаю, что не могу ей отказать. Грустное выражение лица вызывает у меня желание притянуть ее к груди и утешить. Что, черт возьми, она со мной делает?

Мало того, солнцезащитный спрей Лешего на моей коже с течением времени становится невыносимым. Он зудит и проникает под мою плоть, как огонь. С каждым ударом ее сердца я все больше ощущаю кровь в ее жилах, но вместо того, чтобы ощущать надвигающуюся опасность, ее единственная забота – это, конечно же, фотографии.

«Хорошо», – отвечаю я. Камеры больше не изготавливаются из серебра, так что реального вреда нет, и, возможно, мне следует это сделать, на случай, если ей станет слишком любопытно, что зеркала замка не способны показать мое отражение. Черт возьми.

Я стою, скрестив руки на груди, от скуки, пока мигает камера, желая, чтобы она села в машину, чтобы я мог вернуться в усадьбу, пока я ее не укусил.

«Ладно, хватит.» Я хватаю ее за руку и провожу к машине, пока она смотрит в свой телефон.

«Боже мой, снимки потрясающие. Огромное спасибо тебе за сегодняшний день!»

Ее улыбка заразительна, и я не могу сдержать вспышку ответной улыбки.

«Пошли», – требую я. «Твои руки как лед.»

Она сама прижимается ко мне своим телом, и я вдыхаю сладкий аромат цветов из ее волос. Каждый мускул моего тела замирает, когда она прижимается щекой к моей груди и обнимает меня, слегка сжимая, посылая тепло через мое туловище. Я не могу припомнить, чтобы кто-нибудь обнимал меня годами, даже десятилетиями, или проявлял хоть малейшую привязанность.

Она берет меня за руку, пока я помогаю ей сесть в машину, прежде чем поспешить к водительскому сиденью.

«Твои руки тоже холодные. Боже мой, где твое пальто?»

Я смотрю ей в глаза, желая изо всех сил, чтобы она подчинилась моей способности принуждения. «Молчи, женщина.»

Вурдалаки использовали контроль над разумом на протяжении веков. Это был единственный способ соблазнить смертных стать добровольным источником пищи. И это был единственный способ, впоследствии, стереть им память. У людей есть давняя история чрезмерной реакции, когда они обнаруживают, что среди них живут нечисти, и я не собираюсь объяснять, почему температура моего тела остается низкой, независимо от времени года. Меня также нервирует то, что несколько минут назад она положила голову мне на грудь, поскольку мое сердце не колотилось с тех пор, как я был молодым парнем, еще не застывшим в своем бессмертии. Она такая хрупкая и крошечная, что и привело к тому, что Михаил в первую очередь включил все печи в усадьбе, только для того, чтобы согреть ее. Полагаю, я должен поблагодарить его за то, что благодаря его усилиям нагреть усадьбу, я смог увидеть захватывающий вид пижамы и груди.

Она хмурится и застегивает ремень безопасности. «Молчи, женщина? Боже, неужели ты можешь быть еще более контролирующим? Я имею в виду, серьезно, Владимир! Хватит вести себя как пещерный человек.»

Я недоверчиво моргаю. Моя способность контролировать разум, никогда раньше, меня не подводила. Даже в ужасной швейной мастерской женщины быстро выполняли мои приказания. А это существо продолжает болтать, как будто я ничего не сказал.

Запах, который весь день затуманивал мой мозг, усиливается вместе с ее гневом, заставляя мои клыки болеть и удлиняться. Раньше ни одна женщина не осмелилась бы говорить со мной таким тоном. Кроткие и послушные женщины не представляют ни привлекательности, ни огня.

С этом маленько адской кошечкой все не так. Ее лицо представляет собой маску ярости, когда она продолжает говорить о моем «отношении», как она это называет. Я сижу и жду, пока она закончит свою тираду, но запах ее кожи чертовски приятен – как первые дни осени, когда созревают виноградные поля. Я хочу выпить ее, как сладкое вино из моего виноградника. Мой инстинкт поднимает свою уродливую голову, и необходимость укусить и покормится подрывает мою решимость. Почему, я ее так хочу?

«Сейчас не каменный век, Владимир, и меня не волнует, кто ты и насколько ты красив. Ты не имеешь права так со мной разговаривать.» Она драматично разводит руками, прежде чем помахать одной мне. «И как ты сейчас не мерзнешь?»

«Перестань говорить, Аделина.»

Я бросаюсь вперед, прижимаюсь к ее губам и, мгновенно, теряюсь во вкусе ее губ.

Глава десятая

Аделина

Его губы касаются моих, и я вдыхаю слова «Будь ты» и «проклят». О, Боже мой, он умеет целоваться. Я ловлю себя на том, что целую его в ответ, его рот сладкий и грубый. Мысли превращаются в кашу, спустя мгновение, когда он отстраняется и рычит. От этого звука у меня по бедрам пробегает дрожь, затем, он снова целует меня, вынуждая меня непроизвольно стонать. Мой желудок сжимается в ответ. Боже мой.

Господи. Я задыхаюсь, и он кусает мою губу, а затем приближается своим лбом к моему.

«Пожалуйста, помолчи хотя бы пять секунд.»

Я моргаю, сосредоточив взгляд на своих пальцах, которые, в какой-то момент, начали сжимать его рубашку без моего ведома.

Часть меня хочет бросить ему вызов и посмотреть, справится ли он, но что-то подсказывает мне, что, если, он это сделает, мне захочется только большего. Я тру руки о бедра, и его взгляд падает на мои колени. Ох черт. Я замираю и кусаю губу, но он отстраняется, только для того, чтобы завести машину, глядя на мои бедра так, как я смотрю на вкусные пирожные.

«Я скажу Михаилу, чтобы ужин был готов в семь. Этого время устроит?»

Устроит? Он говорит так, будто мне трудно угодить.

Я смущенно морщу брови, услышав резкий тон его голоса. «Эмм, да, устроит.»

«Смотри, что ты была подходяще одета», – откусывает он.

Обида и растерянность, мгновенно, охватывают меня, и я облокачиваюсь на сиденье машины, ошеломленная горячей и холодной хлыстовой травмой. Что не так с этим парнем?

«Ух ты. Да, без проблем. На самом деле, не беспокойся об ужине, Владимир. Эта рутина взад и вперед уже устарела.»

Он ничего не говорит, и я наклоняюсь к окну, пытаясь не обращать внимания на то, что этот негодяй вообще существует.

Как только, машина остановилась, я вылезла из нее и быстро пошла внутрь. Мне нужно выпить и принять пенную ванну. Это панацея моей бабушки от всех травм, и угрюмое лицо этого парня, определенно травмирует.