Незнакомка на мгновение перестала сердиться и как будто хотела ответить: «Хорошо, что вы понимаете», но в итоге промолчала. Только фыркнула.
– А всё-таки, мадам, – не отставал Ржевский, – что вы здесь делаете? Мужа выслеживаете? Он, как видно, любит танцевать?
– Что? – дама искренне изумилась. – Муж? Танцевать? О чём вы?
Поручик вынужден был пояснить:
– Знаете, мадам, если б я увидел незнакомку в неприметном платье, которая прячется возле входа в обитель порока…
Дама насторожилась:
– Обитель чего?
Кажется, она оказалась в этой гостинице впервые и потому не успела выяснить назначение всех помещений.
Ржевский уточнил:
– Знаете, куда ведут двери, возле которых вы прячетесь?
– В танцевальный зал, – нерешительно ответила дама. – На дверях табличка. Там написано.
– Мадам, – поручик многозначительно крякнул, – это вход в… бордель. А табличка висит затем, чтобы у особ, которые ожидают приглашения на танец, не было неприятностей с полицией.
Дама заметно покраснела, тут же вышла из-за портьеры и опасливо покосилась на двери в танцевальный зал.
– Вы подумали, что я выслеживаю здесь мужа?
– Будем считать, что никто ничего не подумал, – примирительно сказал Ржевский. – Будем считать, что вы просто так тут стояли, а я мимо проходил.
На лице незнакомки промелькнуло что-то вроде благодарности и поручик, ободренный этим, произнёс:
– Позвольте представиться…
Однако дама тут же перебила:
– Нет, это лишнее. Благодарю, что просветили меня по поводу танцевального зала, но я не ищу здесь знакомств.
«Это всё осень, – опять подумал Ржевский. – Неудачное время для амурных дел». Но раз беседа с дамой завязалась, следовало продолжать.
– И всё же я представлюсь: Александр Аполлонович Ржевский.
– Зачем мне знать ваше имя? – спросила незнакомка и нахмурилась, явно не собираясь называть своё.
Ржевский не сдавался:
– Зачем? Чтобы я мог угостить вас горячим кофеем. День сегодня холодный, а я так понял, что у вас нет никого, кто мог бы согреть вас в жарких объятиях.
Поручик пристально посмотрел на даму. Конечно, зима ещё не наступила, но жажда тепла в этой прелестнице уже могла пробудиться.
– Так что же? – спросил он. – Хотите кофею?
Запоздало вспомнив просьбу Алексея Михайловича на счёт приличного поведения, Ржевский добавил:
– Кофей – это ведь самый невинный напиток. Никто ничего не подумает.
Дама наставительно заметила:
– Надо говорить «кофе». «Кофей» – это просторечие.
– А я – человек простой, – ответил Ржевский. – Вот, к примеру, если вижу красивую даму, то так ей и говорю: «Мадам, вы моя боль».
– Боль? – не поняла дама.
– «Боль» – это по-французски «красавица». Разве нет?
– «Красавица» это «бэль», а не «боль».
Ржевский задумался:
– Разве? Но согласитесь, созвучие неслучайно. Ведь когда красавица отказывает, это так больно! – Он состроил жалобную мину. – Может, всё-таки выпьем кофею?
– Кофе, – повторила незнакомка. – Неужели вы не чувствуете, что для русской речи «кофе» гораздо естественнее, чем «кофей»?
Ржевский не знал, что ответить, но дама, не замечая этого, воодушевлённо продолжала:
– Конечно, многие литераторы в своих сочинениях пишут «кофей», зато Пушкин пишет «кофе». Пушкин, – она мечтательно вздохнула, – это образец правильной русской речи, и на него надо равняться.
А вот теперь Ржевский знал, что ответить:
– Вспомнил!
– Что? – опять не поняла дама. Мечтательное выражение на её лице исчезло.
– Я вот сейчас вспомнил, что Пушкин всегда говорит «кофе». Всякий раз, когда мы с ним ходили в ресторацию и он заказ делал, то говорил «кофе». А слово «кофей» я от него ни разу не слышал.
Собеседница недоверчиво улыбнулась.
– То есть вы лично знакомы с Пушкиным?
– Да. – Ржевский пожал плечами. – А что такого?
– С самим Александром Сергеевичем Пушкиным?
– Да.
– Со знаменитым поэтом?
– Да.
– Не смешите! – Дама хмыкнула. – Если вы думали этим глупым обманом впечатлить меня, чтобы зазвать на кофей… – слово «кофей» было произнесено насмешливо, – то вам не удалось!
Она гордо вскинула голову и пошла прочь, а Ржевский разочарованно смотрел, как незнакомка направилась по коридору в противоположную сторону от обеденной залы и скрылась за поворотом.
Но ведь поручик не соврал! Он действительно был знаком с Пушкиным. Правда, они уже года три не виделись.
* * *
Помнится, знакомство с Пушкиным состоялось случайно. Произошло это в мае 1820 года. Ржевский тогда служил в Мариупольском гусарском полку и был отправлен по делу в Могилёв, в штаб армии.
Город встретил поручика приветливо. Улица не пылила. С Днепра, струившегося где-то рядом – за двухэтажными зданиями присутственных мест, налетал прохладный ветерок. Дамы на площади приветливо улыбались из-под белых кружевных зонтиков, не опасаясь ревности своих кавалеров в штатском. Оно и понятно! Ведь в городе, где расположен штаб армии, было так много офицеров, то есть искушений для дам, что штатским оставалось только смириться.
Увы, приветливость города закончилась на пороге штабной канцелярии. Решить дело Ржевскому не удалось. От него отмахнулись и посоветовали ехать в другой штаб – в Тульчин, а это путь неблизкий.
Перспективы, конечно, не радовали, и поручик, чтобы немного взбодриться, зашёл в местный офицерский клуб. Атмосфера в клубе, как и в городе, оказалась самая приятная – играли в карты, и Ржевский ради поддержания компании тоже сел.
Правду говорит пословица: кому везёт в любви, тому в карты не везёт. А Ржевский в любви (точнее, в амурных приключениях) был известный баловень судьбы, поэтому за столом даже не рассчитывал на удачу.
Поручик заранее приготовился из вежливости проиграть рублей десять, но разговор меж офицерами за карточным столом вёлся такой приятный, что за какие-то полчаса оказалась проиграна наибольшая часть денег, выданных Ржевскому на оплату почтовых лошадей.
Урон вышел существенный, ведь полковое начальство распорядилось, чтобы Ржевскому выдали денег с запасом – как раз на тот случай, если дело не решится в Могилёве и придётся ехать куда-то ещё.
Короче говоря, ехать в Тульчин поручику оказалось не на что. Хватило бы только, чтобы вернуться в расположение своего полка – в Херсонскую губернию. Но возвращаться, не решив дела, это же позор!
Меж тем день близился к вечеру. Следовало что-то придумать.
«Ну, Фортунушка, – мысленно обратился Ржевский к богине удачи, – в карты не помогла, так помоги мне найти доброго попутчика, чтобы до Тульчина подвёз».
Поручик отправился на почтовую станцию, на которой был несколько часов назад, когда только приехал в город. Уверенным шагом миновав широкий двор, Ржевский отворил дверь дома, где в ожидании лошадей коротали время проезжающие.
Как и следовало ожидать, в сенях за столом над бумагами склонился полноватый мужчина средних лет в зелёном мундире – уже знакомый поручику станционный смотритель. То ли Иван Иванович, то ли Иван Васильевич.
Несколько часов назад Ржевский, когда ещё не проигрался, весьма щедро расплатился на станции за лёгкую трапезу, а также за то, чтобы его слуга мог временно разместиться в ямщицкой вместе с дорожным чемоданом. Смотритель, конечно, это помнил, так что теперь поручик мог рассчитывать на помощь в своём деле.
Как только чиновник поднял глаза, Ржевский панибратски произнёс:
– Здравствуй, Иван.
– Здравствуйте, ваше благородие.
– А скажи-ка, любезный, есть ли здесь кто-нибудь, кто должен ехать на юг.
– Как не быть. – Смотритель пожал плечами. – Юг – такое место, что туда всегда кто-нибудь едет.
– И кто на этот раз?
Чиновник опустил взгляд в бумаги:
– Вот, к примеру, коллежский секретарь Пушкин.
– А едет он в своём экипаже или в почтовом?
– В своём. В карете.
Ржевский оживился:
– А сколько у этого Пушкина слуг?
– Всего один.
Ржевский тоже путешествовал с одним слугой, и это значило, что в карете окажется достаточно места.
– А как выглядит этот Пушкин?
– Ну… Для чего вам, ваше благородие? – вдруг спохватился смотритель.
– Познакомиться с ним хочу.
Смотритель, кажется, засомневался, но вспомнил о недавней щедрости Ржевского и решил услужить.
– Пушкин этот молод, юноша совсем. Росту невысокого. Кудряв до неприличия.
– До неприличия? Так бывает?
– Бывает. Есть такое слово – «буйный». А кудри господина Пушкина именно что буйные. И ладно бы он нигде не служил. Но ведь служит! С эдакими буйными кудрями! Я бы постеснялся так на службу ходить.
– А где он служит?
– В пашпорте указано – в коллегии иностранных дел. И скажу откровенно: я не удивлён, что господин Пушкин с эдаким буйством на голове не смог прижиться в Петербурге. Неспроста на юг отправлен – к новому месту службы.
– Что-то я не понимаю…
– Что тут понимать, ваше благородие! – всплеснул руками смотритель. – У кого на голове буйство, у того и в голове буйство. По всему видать – бунтовщик. Вот потому его и на юг.
– Да брось, – отмахнулся Ржевский, но смотритель не унимался:
– С таким буйным характером в бунтовщики прямая дорога, а характер у господина Пушкина буйный. Чуть что не по нраву – сразу глаза как уголья, пыхтит как самовар, словами плюётся, будто кипятком. Я это на себе изведал, когда сказал, что свежих лошадей тотчас дать не могу. Не связывайтесь лучше с этим Пушкиным, ваше благородие.
– Посмотрим, – неопределённо ответил Ржевский. – А где он сейчас?
– В комнате ужинает.
Ржевский прошёл из сеней в комнату, где в дальнем углу за одним из столов сидел юноша, одетый в красную крестьянскую рубаху. Но удивительнее одежды была причёска – тёмные кучерявые волосы, несмотря на длину, не хотели спускаться на плечи, а стремились в стороны и вверх.
«Да, кудряв», – подумал поручик. Меж тем, вопреки утверждению смотрителя, юноша не ужинал, а грыз гусиное перо, будто не замечая, что на столе множество куда более вкусных вещей.
Подойдя поближе, поручик увидел, что тарелка отставлена, а перед юношей лежат несколько листов бумаги, исчерканных и измятых. Очевидно, коллежский секретарь Пушкин баловался стихосложением.
