Как мерзко он сунулся в мусорку обеими руками…
Владу передернуло. К счастью, Стас этого не заметил и перевел тему на что-то другое, бомжей никак не касающееся. Так, болтая, они подошли к 22 линии, повернули за угол, и уже через четыре минуты Стас открывал перед Владой тяжеленную дверь.
Пройдя по обшарпанным за столетия и не поддающимся никакому ремонту ступеням, магистры взошли на первый этаж, поздоровались с охранником, приложили карточки к турникетам.
– Не помнишь, пятьдесят вторая аудитория на каком этаже?
– На пятом, – вздохнула Влада. – На лифте или пешком?
– Конечно пешком! Где наша не пропадала, наша везде пропадала.
Влада прыснула, и они направились к ведущим на лестницу дверям.
Когда ноги принесли их, наконец, на пятый этаж, до пары оставалось еще минут пять.
– Ну, я сейчас, – Стас кивнул в сторону мужского туалета. – Припаси мне там местечко на первой парте.
– Ага, – согласилась Влада, и направилась к аудитории, в раскрытую дверь которой уже заходили однокурсники.
И в этот момент у нее в сумке зазвонил телефон.
На звонок телефона Влада ответила не сразу: айфон завалился на самое дно, и понадобилось время, чтобы его отыскать.
Влада торопилась – мама не будет долго ждать, решит, что дочь занята и не может говорить, и отключится. Что звонит именно мама, Влада не сомневалась: только на звонки от мамы у Влады стояла симфония Моцарта.
Наконец телефон ткнулся в руку.
– Привет, мам!
– Доча… тут такое дело… кое-что произошло… – голос матери звучал странно, совсем на нее непохоже. Будто ей трудно говорить, а вообще-то мать Влады без труда подбирала нужные слова.
Влада испугалась.
– Что?! Мама, что произошло?
– Доченька… мне папа позвонил…
Влада опешила. Дедушка умер три года назад…
– Мама… Мама, у тебя точно все в порядке? Ты же помнишь, мы его похоронили…
В голове появились странные мысли. Нет, нет, конечно, о чем речь, нет никакой путаницы, Влада сама приходила в больницу в последний день, видела дедушку в гробу…
– Доченька… – голос мамы дрогнул, – ты меня не поняла, доченька. Я не про дедушку. Я про твоего папу. Про Лешу.
В первое мгновение слова «папа» и «Леша» не складывались у Влады в голове. Но она мысленно покрутила их, как крутят кусочки головоломки или пазла, и… бац. Совпало.
Влада поняла.
– У меня, мама, папы нету.
– Владочка, я понимаю! – дрожь в материнском голосе усилилась. – Но он звонил и сказал, что болеет сильно, хотел бы увидеться с дочерью…
– Аааа, – Влада ощутила, как внутри поднимает голову ярость, притупленная за годы, но зародившаяся давно, около двадцати лет назад, когда маленькая девочка поняла: папа больше не придет. – Дочерью? И что ж ты не сказала, что у него нет дочери? Что дочери бывают у тех, кто их растит, кто их любит и воспитывает, а не у тех, кто свалил и десятилетиями не появлялся?
– Влада, – голос мамы стал тверже, – я все понимаю, но это твой отец. Не было бы его – не было бы тебя.
– Не было бы его, был бы другой мужчина. Я была бы другой. Как бы то ни было, я не считаю, что должна видеться и строить отношения с бросившим меня человеком.
– Я просто подумала, вдруг ты захочешь…
– С чего бы? – Владу трясло. – Он не появлялся двадцать лет! Двадцать лет, мама! А теперь он заболел, говоришь? И что? Может быть, ему денег надо, уход? И он решил: «О, у меня ж там еще дочка завалялась, пусть выполняет свой дочерний долг!» Да пошел к черту!!! Не смей мне больше про него говорить, не смей предлагать встречаться с ним! И уж тем более не вздумай давать ему мой номер телефона! Его для меня нет! Нету, понимаешь?!
– Понимаю, – тихо ответила Елизавета Павловна.
– Ну и славно, – хрипло проговорила Влада. – Разговор окончен. Ты извини, если тебе больше нечего сказать, то у меня много дел.
– Хорошо, по…
Влада не дослушала.
Ее колотило, руки тряслись, начало ломить в висках.
– Ты кричишь на ведь коридор.
Спокойный голос. Знакомый. Влада обернулась и встретилась взглядом со Стасом.
– У тебя слезы в глазах стоят.
– Да, я чувствую, – Влада сморгнула, тяжелая капля упала на свитер, повисла на нем одиноким стразом.
Стас порылся в кейсе, достал упаковку бумажных платков, протянул Владе.
– Пойдем-ка, дорогая моя, посидим где-нибудь на скамеечке. Опоздаем минут на пятнадцать, но в таком виде все равно на пару идти нельзя. Да и началась она уже, так что все равно мы опоздали.
Они дошли до закутка в конце коридора, где Влада села на скамейку, прижала бумажный платок к глазам, стирая косметику вместе со слезами.
– Стас, ты иди на занятия, я подойду.
– Не, – однокурсник сел рядом, очень близко, положил Владе ладонь на плечо, – тебя одну оставлять как минимум негуманно. Что произошло?
Влада вздохнула.
«Рассказать? А почему бы и нет? Стыдно… стыдно признать, что была брошена собственным отцом».
– Влада! Колись!
Влада взглянула Стасу в глаза. Почувствовала, как его рука соскользнула с ее плеча, обняла за талию и притянула ближе к Стасу.
«А ведь ему не все равно, – внезапно поняла Влада. – Он ведь мог пойти прямо в аудиторию, но услышал меня и пришел сюда».
Влада вздохнула:
– Мой папа связался с моей мамой и сказал, что хотел бы со мной поговорить.
– А это проблема?
– Для меня – да. Мы не виделись двадцать лет. Однажды я пришла домой из школы, я тогда в первом классе училась, а мама сидит за столом на кухне вся зеленая. А папы нет, и его вещей нет. И все. Он со мной даже не попрощался, даже не объяснил ничего. Это потом, когда я стала сильно старше, мама сказала, что он завел другую семью.
– А… Дай угадаю: у него что-то случилось, и он решил воссоединиться с дочерью?
Влада усмехнулась:
– Ты на удивление проницателен. Я думаю, так и есть.
– Я не особо проницательный. Просто люди так делают всегда. Вспоминают про родню, когда нужна помощь. Вот ты к кому пойдешь, если что?
– К маме… Ну да. Это так. Ему не к кому идти.
– То есть, вариант, что он нажил миллионы и хочет оставить наследство, тобой принципиально не рассматривается?
Влада невольно рассмеялась:
– Даже если так: пусть оставляет. Видеться со мною для этого не надо вообще.
На душе немного полегчало. Влада теснее прижалась к Стасу, замолкла, будто заряжаясь от него спокойствием и уверенность. Стас прижал Владу к себе еще плотнее, повернул голову, и Влада могла бы покляться: она ощутила легкий поцелуй у себя на волосах. Но удивляться и наслаждаться моментом долго не пришлось: Стас отодвинулся, деловито достал из упаковки второй платок, протянул Владе.
– Я считаю, ты поступаешь правильно. Не надо общаться с людьми, которые с тобой плохо обращались. Надо уметь вычеркивать их из жизни. Он ведь понимал, что делает плохо, уходя. Он мог уйти от твоей мамы, но от тебя уходить не был должен.
Влада ощутила, как глаза снова наполняются слезами.
– Ты даже не представляешь, что нам пришлось пережить после его ухода. И с ним-то тяжело было… финансово, я имею в виду. А потом… вообще кошмар, – Влада тряхнула головой. – Ладно. Спасибо тебе. Я пойду умоюсь, воды попью и приду. Иди на пару. Не жди меня.
– Окей, – Стас встал. – Ты молодец. И не считай себя плохой и неправой. Для твоих чувств есть все основания.
Спустя десять минут Влада вошла в аудиторию, где уже шел семинар. Села на последнюю парту, пряча заплаканные глаза. К концу пары она окончательно пришла в себя. И запретила себе даже возвращаться к мыслям об отце.
Глава 8
Обычно девушки, которым впервые предстоит выйти в свет – не просто приехать к кому-нибудь на обед, сопровождая мать, не прийти в театр с единственной целью посмотреть спектакль – а именно дебютировать, появиться на балу с заявкой: «Я невеста! Я ищу мужа», ужасно нервничают. И не даром. От того, как примет общество новоявленную красавицу, зависит очень много. Скажем, какая-нибудь старая бабка из рода де-Бусси кинет презрительно: «Вульгарно одета», и все. Хоть прячься дома, и в этом году больше не выезжай.
Всем, всем надо понравиться: и старым девам, и престарелым отцам и дедам семейств, и пожилым дамам, и, конечно, молодым кавалерам. Последним – в первую очередь.
Не обошла тревога стороной и Амайю. Витавшая в фантазиях, она вынырнула из них ради подготовки к первому настоящему в ее жизни балу. Она не думала о женихах, не думала, что предстоящий вечер может стать знаковым, и все равно все существо ее распирало от волнения и предвкушения, тесно сплетенных одно с другим.
Выбирая платье, подбирая прическу и украшения, Амайя представляла, как войдет в бальный зал, как дворецкий громко произнесет: «Амайя де-Марсо!», как обратятся к ней сотни глаз… При этих мыслях Амайю пробирала дрожь, она с тревогой смотрела в зеркало, размышляя, достаточно ли ярки сапфиры в ее ожерелье? Достаточно ли пышно платье?
Мадам Триаль создала прекрасные туалеты, достойные столицы. Амайя с удовольствием и сомнением разглядывала платье цвета индиго с широкими ажурными кружевами.
– Мэй! Мэй, мне точно надеть это? Не то, серебристое?
– Модистка однозначно сказала, что именно это платье сшито для дебюта, – улыбнулась де-Фраулли, ловко скрывающая тревогу за свою подопечную. – Тебе не стоит переживать.
Ох, если бы слова могли успокаивать!
Часть волос Амайи заплели, часть прядей красиво уложили по плечам. Миледи Элинор восхищенно охнула, увидав дочь.
– О, милая, они все будут от тебя без ума.
Амайя улыбнулась дрожащими губами. Отражение в зеркале соглашалось, что она красива… Видел бы ее Рене…
Дебютанткам положено немного опаздывать на балы: чтобы вся собравшаяся публика могла увидеть новую девушку одновременно и в наиболее выгодном свете: одну, а не в общей толпе прибывающих. Поэтому миледи Элинор и де-Фраулли привезли Амайю в дом де-Виарри за полчаса до девяти. Де-Фраулли оправила подол выбравшейся из кареты Амайи, поправила ей локон.
– Прекрасно! Лучше и быть не могло. Ты будешь самой красивой девушкой на балу.
– Спасибо, Мэй, – тепло ответила Амайя. – Никто не приложил к этому столько усилий, сколько ты.
Подъезд блистал множеством огней. Миледи Элинор шла впереди, Амайя и де-Фраулли на два шага позади. Короткий коридор, ведущий в бальную залу, и вот семья де-Марсо уже у широких двустворчатых дверей.
– Миледи Элинор де-Марсо с дочерью и компаньонкой Мэй де-Фраулли! – провозгласил дворецкий.
Дамы вступили в зал.
Огромная комната вызывала восхищение: хрустальные люстры, золотые канделябры, лепнина на потолке, колоссальных размеров витражные окна. Дом семьи де-Марсо был гораздо скромнее.
Роскошно выглядели и гости вечера, все вместе напоминавшие стаю экзотических птиц.
Навстречу шла хозяйка, сама миледи де-Виарри. Она обняла поочередно Элинор и Амайю, топя их в аромате духов.
– Мои дорогие! Как рада я вас видеть! Вы изумительно выглядите!
Амайя, улыбаясь, взглядом бродила по залу, видя, как многие с интересом смотрят на нее. Тревога, даже робость, испытываемые ею до сего момента, сходили на нет. Амайя ловила на себе восхищенные взгляды. Краем уха слышала перешептывания, понимая: это о ней! И уже совсем другое волнение поднималось в Амайе: удивительное чувство девушки, впервые по-настоящему ощутившей силу своей красоты.
В душе все пело. Де-Фраулли предусмотрительно достала бальную карточку и протянула ее подопечной. Очень вовремя. Де-Виарри представила Амайю своему сыну, и его имя тут же оказалось напротив третьего и шестого танцев. Стали подходить другие молодые люди, и уже скоро Амайя вовсю кружилась посреди зала, наслаждаясь чувством свободы.
– Вы замечательно танцуете, – говорили ей партнеры, и она улыбалась, на самом деле не видя их.
Все существо Амайи заполнял чистый восторг. Она молода, она красива, она пользуется успехом в лучшем обществе.
«Рене, Рене… если бы ты мог видеть меня, если бы ты мог танцевать со мной».
Три часа пролетели незаметно. Амайя изредка отвлекалась на закуски, в изобилии расставленные на столиках вдоль стен. Она выпила бокал вина, и в голове зашумело. Амайя увидела приоткрытое окно: огромное, от пола до потолка, подошла к нему, чтобы подышать воздухом, но, заметив, что это скорее дверь, чем окно, сделала шаг за пределы комнаты. Она очутилась на открытой веранде, выходящей в сад, отделенной от него лишь невысокими перилами. Амайя подошла к ним, оперлась обеими руками, подняла лицо к звездному небу.
