обязаны только слушаться и подчиняться.
И что насилие должно быть обязательно
регламентировано и санкционировано умными,
но применяться непосредственно к глупым,
а иначе – анархия и полный хаос.
Среди прочих он привел простой аргумент,
что если Дулеба или еще кто-то
покалечат кого-то до смерти или убьют,
то трупы просто некуда будет девать,
и они будут гнить прямо в бомбоубежище,
приближая неминуемый общий конец.
По совету Артохи Глизка «наказала» Дулебу,
отдалив ее от себя и не давая спать рядом.
Дулеба вскоре расплакалась от немилости
своего кумира и стала вполне управляемой.
Теперь она могла бить и мучить других
только по прямому указанию умных —
Глизки, Сэксима или того же Артохи.
Кстати, относительный внешний порядок
был наведен и в сексуальной сфере.
Насиловать кого-либо стало запрещено.
Разрешалось вступать в половую связь
только по обоюдному согласию.
Нарушившие эти запреты и ограничения
попадали в лапы Дулебы и ее помощников.
(А у нее появились помощники!)
И те уже отрывались на виновных по полной
и на вполне законных основаниях.
* * *
Все эти меры, установившие порядок,
практически не коснулись несчастной Куявы,
по-прежнему ютившейся в машинном зале.
Над ней издевались и унижали ее, как и раньше.
Она словно бы уже опустилась за черту,
где не действовали какие-либо правила,
и оказалась в жутком для человека
нравственном и правовом вакууме.
Ее запрещалось только убивать —
все остальное с нею делать было можно.
Впрочем, она недолго оставалась одна
в таком страшном положении.
Постепенно к ней стали присоединяться
и другие ее несчастные одноклассницы,
кто не имел физических и моральных сил
для сопротивления и самозащиты.
В число отверженных попали и мальчики,
жутко избитые другими или попавшие
в жестокие садистские лапы Дулебы.
Тут были и просто сломавшиеся духом,
не выдержавшие всего нестерпимого ужаса
адского бесчеловечного существования
и готовые на все что угодно ради лишней
пачки галет к своему скудному рациону.
Их сначала унижали и третировали
в мужской и женской половинах,
а потом выгоняли в машинный зал,
и попасть обратно к сотоварищам они могли
только на положении чьих-то рабов.
Это действительно очень походило
на формирование настоящего рабского строя
с разделением на рабов и рабовладельцев.
И к концу первого месяца подземельной жизни
бывшие восьмиклассники четко поделились
на рабское опущенное большинство,
обязанное беспрекословно повиноваться,
и рабовладельческую элиту «умных»,
которая повелевала всеми остальными.
В эту элиту, кроме уже названных
Глизки, Сэксима и Артохи, входила
вместе со своими помощниками Дулеба.
Она не считалась «умной», но была как бы
у них на службе – на ней держалась вся система,
нуждавшаяся в ее зверской грубой силе.
Кстати, помощники были у всех «умных» —
они тоже входили в рабовладельческую элиту.
Так двое – мальчик и девочка – были
поставлены Глизкой и Сэксимом учетчиками.
Теперь каждая пачка галет и бутылка воды
были на счету и выдавались под контролем.
Еще двое отвечали за чистоту в отсеках.
Они наводили ежедневный порядок
с помощью так называемых «машинных рабов».
Так стали называть изгнанных отверженных,
живших, точнее, ютившихся, в машинном зале,
первой из которых стала Куява.
В общем, к концу первого месяца
проявились все черты нового порядка.
Умные через прирученных сильных
научились управлять своими рабами.
Каждый занял свое место в новой иерархии,
и жизнь в бомбоубежище стабилизировалась.
* * *
Правда, вскоре обозначилась новая проблема:
соперничество между Глизкой и Сэксимом —
кто из них круче и жестче управляет рабами.
Это проявилось, и было особенно заметно
по так называемым «вечерним шоу».
За скудостью каких-либо развлечений
они стали устраиваться для самих себя.
А устраивали их с помощью «машинных рабов» —
Сэксим и Глизка набирали из них команды
и готовили к вечеру «представления».
Эти «вечерние шоу» стали частью жизни всех,
и особенно изнывающей от скуки элиты.
Рабы стали обязанными их развлекать.
Но только что это были за развлечения!..
Это была смесь какого-то гнусного театра,
сексуальных оргий и гладиаторских боев.
Сэксим и Глизка лезли из кожи вон,
чтобы перещеголять друг друга
и показать, кто из них веселее и круче.
Рабы на импровизированной сцене,
выделенной в машинном зале,
кривлялись, изображали разные пародии
из прошлой жизни и друг на друга,
имитировали драки и совокупления…
И все это с гнусными танцами, кривляньями,
пением, а точнее, ораньем похабных песен,
да и в самом непотребном виде —
полураздетыми и абсолютно голыми.
Сэксим и Глизка в качестве режиссеров
извращались и изгалялись как могли,
и бедные рабы покорно исполняли
все их самые извращенные фантазии.
По итогам этих «вечерних шоу»
тайным голосованием «умной» элиты
выбиралась победившая команда,
и горе тем, кто уступил в соперничестве.
Их могли наказать не только побоями,
но и лишением воды и пищи.
Иногда по требованиям жаждущей
острых ощущений элиты устраивались
настоящие побоища между командами.
Часто для потехи их как-то ограничивали:
например, завязывали глаза или ноги.
Но драться они были должны по-настоящему,
и опять же – горе побежденным…
* * *
Однако чем больше проходило времени,
тем хуже помогали эти развлечения
как способы ухода от жуткой реальности.
Все сильнее начинало давить и мучить
чувство безысходности и отчаяния.
Какое-то, по-видимому, беспричинное
ощущение непереносимой жути
все чаще и чаще поражало многих,
и с ним невозможно было справиться.
То один, то другой, то одна, то другая
неожиданно начинали орать от ужаса,
впадать в истерику и биться в припадках —
и это заразительно действовало на всех.
Стоило начать одному – как тут же
в разных местах бомбоубежища
начинали раздаваться вопли и крики,
заражая истерикой все больше народу,
а остальных просто раздавливая
гнетущим чувством безысходности.
Сэксим, Глизка, Артоха и другие «умные»
пробовали было бороться с «истериками»,
обязав Дулебу побоями жестоко «гасить»
всех этих голосящих, воющих и вопящих.
Но это плохо помогало, хуже того – порой
раззадоривало орущих еще больше.
Те начинали орать так, что быстро,
практически сразу, заражали других.
И тогда начиналась всеобщая истерия…
Страшное явление!.. Она могла долго длиться,
то угасая, то вспыхивая с новой силой.
Потом только наступало успокоение,
как будто весь этот шумный ор
и нужен был для того, чтобы выплеснуть
накопившееся чувство отчаяния.
Но мало этого – среди особо «отчаявшихся»
стали распространяться жуткие слухи
и всякие мистические нелепости.
Кто-то начал слышать ночные голоса,
кто-то – видеть ползущие страшные тени,
якобы проникающие сквозь стены
бомбоубежища и присасывающиеся к телам.
Кто-то вообще утверждал, что видел дьявола,
хотя никаких подробностей объяснить не мог.
И, странным образом, истерия в основном
процветала в отделениях «умных» —
мальчиков и девочек, справа и слева
от машинного зала – места, где обитали
опущенные и отверженные общие рабы.
Здесь всегда стоял ровный и однообразный
шум работающей машины, которая
поддерживала жизнь в бомбоубежище.
И казалось, что этот шум действовал
успокаивающе на расшатанную психику
