под ногами чужих копыт,
что звучат равномерным топотом,
разбивая зеркало плит.
Тонкой нитью по жилам бешеным
кровью выложу твоё имя…
Слишком нежными, слишком тесными
души были. Теперь остыли…
«Нет, она не предавала ветер…»
Нет, она не предавала ветер,
не лгала осеннему дождю,
не скрывалась от дневного света,
не бросалась лживыми «Люблю!»,
не ласкала рук чужих, холодных,
не звала горячих и пустых,
не считала птиц своих голодных,
не читала символов немых.
Нет, она была другая,
и тонула в одиночестве другом.
Только мыслей ветреная стая.
Только лёгкость капель за окном.
«Ветви жмутся к стылой земле…»
Ветви жмутся к стылой земле.
Будто тут им теплее, голым,
будто там, в слепой вышине,
слишком много людского горя.
Будто улицы, что пусты,
вдруг нежнее станут к упавшим,
будто матери враз найдут
сыновей, на войне пропавших.
Будто силы, что выше нас,
соизволят высушить слёзы…
И деревья, почувствовав страх,
заплели деревянные косы.
«Скоро снег закроет раны красные…»
Скоро снег закроет раны красные,
повернув меня на новый круг.
Стали мысли о тебе гостями частыми
одиночества рассеянных минут.
Я была тобою восхищённая.
Ты был верным компасом в руках.
Песнями души порабощённая.
Распознавшая потери страх…
Кем осталась для тебя
в прогнившей памяти?
Сколько будет ИХ меж нами стыть?
Люди для чего-то ходят парами.
Нам раздельно незачем ходить.
Сожаления
Когда печальная ностальгия
становится гостьей моих ночей,
я вспоминаю Деву Марию,
и понимаю, что ты ничей.
Я плачу по молодости уснувшей
и по ошибкам в смешной судьбе.
Тарелка мыслей моих протухших
стоит, забытая на столе.
Мой милый, нежный, такой далёкий,
какие нити прошлого вплёл?
Зачем? Зачем оказался жестоким?
Зачем ты скомкал тот разговор?..
«Зима пришла в наш город незаметно…»
Зима пришла в наш город незаметно,
укутав в тёплый саван тень земли.
Опавшая листва дрожит по лету,
а снег стирает прошлого следы.
И воздух наполняется прохладой,
вдыхая новые надежды в путь.
Спасительное бьётся «значит надо»,
иначе раскрывая ту же суть.
«Такие тонкие грани…»
Такие тонкие грани.
На ножках хрустальных
стол стеклянный.
На паркете тёплом
острые стёкла,
следы крови.
Белыми тканями
пространство впечатано.
Острая крошка кашицей чавкает…
Стон стих.
Темнота бережно накрыла одеялом.
Вычеркните!
Из списка живых вычеркните!
Пятна памяти выскребите!
Руки грязные вымойте!
Под покровом ночи вынесите!..
И забудьте…
Смертельное
Одинокими выстрелами
вылетают мысли,
сливаясь в дробь,
выпуская кровь,
заливая пол.
Остывает ствол.
Вниз перчатки —
никто не узнает, чьи отпечатки.
Открытка на память
на месте оставлена.
Кривым почерком,
торопливой строчкою
синими чернилами
надпись: «Я любила».
«Розовый дым столбом…»
Розовый дым столбом
плотной пеленой облака укутывает,
нити одиночества, чёрным напророченного,
не спеша запутывает.
«Муравьи» в домах из кирпича
злобой заболоченной кишат,
грустью закрывают место, что осталось
от души, затравленно молчат.
И глаза под накипью забот,
правдой жизни, скомканной обиды
превращают всё лицо в змеиный рот,
где раздвоенный язык – зрачки.
«Пушинками рассвета бессердечного…»
Пушинками рассвета бессердечного
растают сны живые, непригодные.
Они напоминают нам, не вечным,
что мы, как ночь, останемся холодными,
что мы, как день, гореть за солнцем будем,
что слабыми, безвольными повиснем,
что будем помнить, а потом забудем,
сжигая адреса и пряча письма.
И в памяти Вселенной мы останемся
пушинками существ очеловеченных.
Мы снимся только век, а после – старимся,
рождая новых для Вселенной подопечных.
