Сергей Тарадин "Меняла"

«Ладно, я вижу, ты не в настроении. Давай лучше спать».

«Согласен»…

Глава третья. Дед

На остальных экзаменах помощь менялы не потребовалась. Во-первых, у Ярослава и так, без всякой мистики, были хорошие знания. А во-вторых, молва о его блестящем ответе, о том, как он не спасовал перед грозным завучем, мигом разнеслась в учительской, и преподаватели уже смотрели на него как на «записного» отличника и будущего претендента на золотую медаль. Можно сказать, гордость школы! Такому ставить четверку уже как-то и неудобно.

Так что через десять дней Ярослав, теперь ученик уже девятого класса, паковал вещи – ехал погостить к старикам в деревню.

Он еще разок полюбовался на парагвайскую серию и убрал кляссер в ящик стола. Брать марки с собой не имело смысла – меняться там все равно не с кем.

А вот истукана, улучив момент, все-таки незаметно для мамы в рюкзак сунул. Во-первых, мало ли что со статуэткой может случиться здесь, никто же не знает, что это за штука! А во-вторых, с подстраховочкой – оно как-то спокойнее.

Автобус, пропылив по обочине, высадил Ярослава посреди холмистых полей. От трассы до деревни было еще около часа ходьбы. Конечно, в сухую погоду. В дождь, по жирной вязкой грязи, засасывающей сапоги на каждом шагу, можно было не дойти и за день.

Но сегодня день был погожий и уже по-летнему теплый. Ярослав легко шагал, вдыхая аромат трав, слушая заливистого жаворонка в вышине и окидывая взглядом необычайное множество разных облаков в бескрайнем небе, которое можно увидеть только здесь, вдали от города.

Слева густо зеленело широкое поле яровой пшеницы, за которым вдали темнел лесок, а справа дорога, петляя по лугу, спускалась к деревне. Домики там выглядывали один из-за другого, утопая в пышных кронах садов. В балке светлел пруд, с которого ласковый ветерок доносил детский смех и гоготание гусей.

Все тут было знакомо, все тропинки исхожены, а на глинистых берегах пруда, помнится, так всегда здорово было лепить с мальчишками игрушечные неприступные крепости и потом самим же их штурмовать, разбивая и размывая в пух и прах.

Дед Ярослава по материнской линии был, хотя и с крестьянскими корнями, но человеком образованным, прожил интересную жизнь, много поездил.

Сложение имел сухопарое, тут Ярослав явно пошел не в него, а в отцовскую линию, где народ фигурировал сплошь полноватый. Густые волосы деда хотя и побелели от седины, но сохраняли завидную густоту, в глазах всегда проглядывало лукавство, а руки, хотя и натруженные, хранили отпечаток неизвестно от кого унаследованного аристократизма: спокойные жесты, длинные пальцы, аккуратные ногти.

Характер он, правда, имел сложноватый, неуживчивый. Может, из-за этого больших успехов не достиг, высоких должностей не занял, учеными степенями не обзавелся. Хотя – и с худшими характерами люди выбивались.

С возрастом дед смягчился, успокоился, приобрел философское отношение к жизни и, рано выйдя на пенсию, осел в этой деревеньке на берегу пруда. А что? Пенсия у него была приличная, продукты, считай, все свои.

Так что жил он тут, можно сказать, в собственное удовольствие. Рыбачил, охотился, одно время даже собак специальных держал, за что и получил в деревне прозвище «Троекуров». Читал все-таки народ классику! Ну, или, хотя бы кино смотрел.

Единственное – с медициной в селе, конечно, был полный швах. До города, в общем-то, рукой подать. Скорую всегда можно вызвать. Но в распутицу даже «УАЗик-буханка» добирался сюда с великим трудом.

Однако на вопрос о самочувствии дед неизменно отвечал:

– Сказать, что, как перед женитьбой, – наверное, не поверишь. А так – грех жаловаться.

Ежедневный труд, свежий воздух и домашние продукты уберегали его и бабушку от хвороб. О медицине же дед отзывался так: «На докторов надеяться – до срока помереть».

В семье его считали чудаковатым и немного заумным. Частенько он говорил вещи вроде бы правильные, но такие тоскливо-сложные, что нагонял скуку на всех окружающих. Вот и Надя, старшая сестра Ярослава, в деда пошла.

Как начнет какую-нибудь азбучную истину занудно талдычить да разжевывать, сразу, во-первых, по голове ее стукнуть хочется, а, во-вторых, так и тянет поступить наперекор всем ее советам.

Хотя послушать деда Ярослав любил, и самые приятные детские воспоминания были связаны именно с приездами в деревню. Причем не только летом, но и зимой.

Внук, помнится, всегда с благоговением смотрел, как в снежный январь накануне охоты дед достает двуствольное тульское ружье и тяжелый брезентовый, простроченный грубой ниткой патронташ, вставляет в зеленовато-желтые латунные гильзы красные медные капсюли, отвешивает на ручных аптечных весах порции пороха и дроби и рассыпает их по патронам, перекладывая слои картонными прокладками и войлочными пыжами.

При этом дед всегда что-то рассказывал. Память его хранила неимоверное количество притч. На каждый повод, к каждому случаю находилась подходящая притча. Где уж он их нахватался, сам ли сочинил – бог весть.

Но, как рассказывали, еще в бытность Ярика совсем несмышленышем, дед любил после ужина посадить внука на колени и серьезно спросить:

– Ну, что ты сегодня хочешь? Сказку или притчу?

И внук, к всеобщему восторгу и удивлению, неизменно отвечал:

– Притчу! – вызывая этим довольную улыбку деда:

– Моя порода!

С охоты старик возвращался по большей части без добычи. Но бабушка на это не сетовала, потому что с дичью возни больше, чем еды. Того и гляди, дробь на зуб попадет, попробуй уследить, особенно, если бекасин!

Зато для Ярика возвращение деда из лесных угодий всегда означало удивительные и вкуснющие подарки: то горстка душистого терпкого терна, то веточка прихваченной морозцем калины, а то даже просто – хлебная горбушка. Конечно, если бы ему такое предложила бабушка или мама, он бы и не глянул.

По правде говоря, терн был кислый и вязал во рту, калина – горьковатая и отдавала лекарством, а хлеб – вообще какой-то замусоленный. Но дед говорил, что это подарки от зайчика.

И маленький Ярик живо представлял себе этого доброго зайчика, который живет в холодном заснеженном лесу, где бродят злые серые волки, но который никогда не забывает передать гостинец своему другу. И Ярик в ответ тоже старался переслать с оказией то морковку, выпрошенную у бабушки, то листик капусты.

Зайчиковы подарки удивительно пахли: немножко лесом, немножко дымом и немножко снегом.

Подходя к деревне, Ярослав прибавил шагу: не терпелось увидеть своих, – и вдруг услышал:

– Ярик! Приехал? Привет!

Это был Олег, его товарищ. Рослый и стройный, он имел темные кудрявые волосы и черные глаза, зрачки которых нельзя было разглядеть: терялись в смоляном блеске. Видимо, в число его предков затесались люди каких-то южных кровей, но кто в СССР, особенно в провинции, обращал внимание на национальности? Ярославу и в голову не пришло бы интересоваться.

Ребята встречались тут каждые каникулы: Олег тоже приезжал погостить к своим старикам. Жил он в Москве. Отец его работал в каким-то столичном НИИ и был человеком интеллигентным и высокограмотным.

Он тоже приезжал, но изредка. Всякий раз дед непременно зазывал его в гости, и они засиживались вдвоем до глубокой ночи, обсуждая не всегда понятные вещи.

Ярославу же было очень интересно общаться с Олегом, потому что тот знал много такого, о чем мальчишка-провинциал даже понятия не имел и слушал, раскрыв рот.

Олег был на год старше, закончил уже девятый класс, никаких экзаменов у него в этом году не было, поэтому уже больше недели он тут оттягивался на полную катушку.

– Рад лицезреть тебя, дружище! – обнял он Ярослава. – С зимы не виделись! Кстати, вы знакомы?

Олег обернулся, подзывая симпатичную девушку, которая, улыбаясь, вышла из-за высокого густого куста.

– Это – Света. А это – Ярик, мой дружбан.

– Мы знакомы, – ответила Света и, подойдя к Олегу, прижалась к нему плечом. Тот привычным жестом обнял ее и по-хозяйски притянул к себе.

Ярослав посмотрел с невольной завистью: у него пока еще не было таких отношений ни с одной девочкой, чтобы можно было вот так, запросто обнять. Дальше, чем донести портфель из школы и чинно проститься у подъезда – не заходило.

«Целуются уже наверняка, – подумал он, – А, может, и, вообще… Везет Олегу – взрослый, смелый и девчонкам всегда нравился. Они еще в прошлом году за ним тут табуном бегали».

Эту Свету он помнил. Год назад большой компанией ходили в лес за земляникой. Она тоже была. Но тогда выглядела невзрачнее, а сейчас изменилась, выросла и прямо красавица.

Дед говорит, что в жизни каждой женщины наступает такой момент, когда природа как бы готовит ее к замужеству. Даже самая что ни на есть дурнушка, и та в этот период приобретает некое притягательное обаяние.

Ее обычные недостатки, как внешние, так и душевные, на время словно тонут, скрываются под магией чудесного преображения. У кого-то такой период растягивается на годы, а у кого-то он совсем коротенький, буквально несколько месяцев.

И женщине надо обязательно использовать предоставленный шанс, чтобы обустроить свою жизнь, потому что таких возможностей, как в это чудесное время, природа не даст ей больше никогда.

Если все, действительно, так, то Светлана явно только-только вступила в свой благословенный сезон. Загорелая, синеглазая, со светлой челкой и пухлыми розовыми губками, она дышала свежестью и напоминала пирожное, которое хотелось немедленно съесть.

Ярик, посмотрев на нее, невольно съехал глазами на округлившиеся под легким платьицем грудки и, смутившись, отвел взгляд в сторону.

– Ты надолго? – спросил тем временем Олег.

– На пару неделек, – ответил Ярослав. – А там посмотрим.

– На рыбалку завтра с утра пойдем?

– Давай, с удовольствием. Заходи за мной, – улыбнулся Ярик и, еще разок взглянув на Свету, заторопился, – Ну, ладно, побегу. Я же своих пока еще не видел.

– Давай! – хлопнул его по плечу Олег. – Старым привет передавай!

Увидев дедов дом, который выделялся в конце улицы высокой шиферной крышей, Ярослав сразу представил, как обрадуются ему сейчас старики, как бабушка всплеснет руками от неожиданности. Ладони у нее вечно в муке – то хлеб печет, то пирог затеет. И она торопливо оботрет их о фартук, чтобы обнять внука. А дед скажет:

– Ну-ка, ну-ка, покажись! Подрос, молодец!

Кстати, тут ведь никто не знает, что он объявится именно сегодня. Окончательное решение ехать было принято только вчера, когда в школе вывесили сроки трудовой практики.

Наши дети, скорее всего, уже и не поверят, как оно было тогда, до изобретения сотовой связи. Когда нежданные гости были уверены, что им будут рады. И не ожидавшие их хозяева, действительно, были рады.

И никто не говорил: «Что ж вы не позвонили, ведь нас могло не быть дома!» – имея в виду: «Какая бестактность: заявиться без предупреждения, словно снег на голову», – как это имеет место теперь, даже если речь идет о самых близких.

И, вроде бы, и спорить глупо. Все, как будто, правильно. Но сердце не принимает. Потому что помнит, как оно было тогда, до изобретения сотовой связи.

Все произошло именно так, как и ожидал Ярослав. И бабушкин переполох, и сдерживаемая радость деда. Как хорошо, что есть в жизни вещи, которые не меняются! Пусть бы они не менялись никогда!

Устраиваясь в своей комнате, Ярослав припрятал менялу на полке за книгами. Деду он решил об истукане даже не заикаться. Начнет старик расспрашивать – не удержишься, сболтнешь лишнего.

Но вечером за чаем внук все-таки спросил:

– Деда, а вот, если бы у тебя была возможность поменять что-то в своей жизни? Все, что хочешь! Ты бы что поменял?

Старик воспринял вопрос серьезно и ответил не сразу. Он сперва налил себе стопочку водочки, настоянной на травах по собственному рецепту, которую любил пропустить вечерком. Но – только вечерком и только одну. Выпивохой дед не был.

Подняв стопочку, он посмотрел ее на свет, как бы примериваясь, потом пригубил, словно дегустировал редкое вино, и лишь после этого смачно выпил, театрально скривившись.

– Тьфу, проклятущая! – сказал он, качая головой и занюхивая ломтем ноздреватого домашнего хлеба. – И как ее только коммунисты пьют?!

Завершив этот ежевечерний ритуал, дед вернулся к теме, предложенной внуком:

– Знаешь, есть такая древняя индийская притча. Как-то одного очень старого монаха его ученики вот примерно так же спросили: «Учитель! Если бы тебе снова дали жизнь, как бы ты прожил ее? Что бы в ней поменял?»

И тот ответил: «Если бы я получил возможность прожить жизнь еще раз, я бы, пожалуй, смолоду стал расчесывать волосы на прямой пробор. А то мой отец не разрешал мне этого делать, а, когда он умер, волосы уже привыкли лежать по-другому, и я не смог расчесать их, как хотел».

Услышав это, ученики удивленно рассмеялись: «Как, учитель? И ты не желал бы поменять ничего, кроме этой мелочи?» «Не смейтесь! – ответил тот. – Это сейчас вам кажется, что вы поменяли бы все. Но, когда дело дошло бы до реального выбора, мало кто решился бы на серьезные перемены.

Не зря говорят, что, если собрать у людей их болезни, свалить в одну кучу и предложить выбирать, то каждый в итоге выбрал бы свою. Вы вот сейчас смеетесь, а подумайте: как далеко идут ваши желания? Вряд ли дальше красивой жены и богатого дома. А это все – такие же мелочи, как прямой пробор».

– И ты, деда, согласен с этим монахом?

– В общем-то, да. Понимаешь, если ты решишь что-то поменять, ты же будешь делать это в соответствии со своими желаниями, так же?

– Ну, конечно.

– А вот в этом-то и заковыка. Ведь все базовые желания заложены в нас не нами. И заложены очень жестко: голод да любовь запросто могут в бараний рог скрутить. С ними лучше не шутить. Следуя своим желаниям, мы следуем чьей-то воле, пускай даже высшей. И никакие вторые, третьи и даже сотые попытки по-другому прожить свою жизнь не позволят нам выйти за эти рамки. Мы можем только следовать обозначенному пути, пытаясь подправить малые нюансы.

– Какую-то ты тоскливую картину нарисовал, дед!

– Извини, я не хотел тебя огорчать. Наверное, ты просто попал на мое грустное настроение. Не обращай внимания. Конечно, у тебя сейчас такой возраст, когда все пути открыты. Это прекрасное время. Столько еще нереализованных желаний, неиспытанных ощущений, непережитых радостей. Это и вправду – здорово. Но я не случайно так обстоятельно обсуждаю с тобой данную тему. Меня насторожило желание менять, стоящее за твоими словами. Я недавно как раз об этом думал.

Понимаешь, я сам был таким. Стоило мне ошибиться, как я горел желанием начать все заново, с чистого листа, без помарок. А в жизни не бывает чистых листов. Мы живем среди последствий собственных ошибок. И искусство жизни не в том, чтобы их не совершать. Это невозможно. Человеку, как известно, это свойственно.

Не надо бояться ошибиться, иначе трусость заведет в тупик. При этом из каждой ошибки нужно извлекать урок, правильно оценивать риск ее повторения и иметь мужество исправлять ее последствия. Есть такая пословица: опыт – это то, что позволяет нам узнавать ошибку после ее очередного совершения. Шучу.

Самый беспокойный возраст в этом плане – около пятидесяти. Это такой перевал, с которого дорога хорошо видна как назад, так и вперед. И силы еще есть, и ум уже начал потихоньку приходить. И впервые ощущаешь конечность жизни. Знаешь-то ты об этом с детства, а вот чтобы ощутить, прочувствовать – это вот именно тогда.

Ты в эти годы впервые ясно видишь, что вот эта жизнь, которая лежит двумя кусками: один сзади, а другой впереди, – она твоя. И другой не будет. До этого будущее – оно как бы в тумане. А тут вдруг этот туман рассеивается. И оказывается: других дорог – их нет!

И невольно оглядываешься на прожитое, и становится видно, как на ладони: сколько глупостей за жизнь натворил. Как начнешь вспоминать, особенно если среди ночи пробудишься… Ночью-то оно все страшнее мерещится, беспросветнее. Ой, тогда – святых выноси! И там ты себе жизнь порушил, и тут шанс упустил. А сколько времени впустую, на ерунду потратил! Мог бы черти-что успеть сделать! Дурак-дураком, короче.

И думаешь: вот бы прожить всё заново! Задора-то еще хватает! Вот бы, думаешь, со второго раза я-то уж промашки бы не дал! Все возможности использовал бы, все ловушки обошел.