Ирина Коваленко "С любовью и печалью"

– Мужа нет в живых или вы разведены?

– Умер. Муж умер.

– Достаточно на сегодня, вы устали. Теперь просто попробуйте вспомнить, что было после звонка дочери, что было дальше?

Нина Семеновна закрыла глаза, лицо ее побледнело, лоб, щеки покрылись крупными каплями нота, стало трудно дышать. Какой-то дым, дым перед нею, гадкий, удушающий, стена дыма, ничего не видно. Она вновь провалилась в темноту.

– Елена Ивановна, довольно на сегодня.

Врач-реаниматолог подошла к психологу:

– Очень слабенькая она, устала. Завтра выходит из отпуска заведующий.

– Уже завтра? Вот время летит!

– Да, уже завтра, доложим ему о нашей пациентке, никто не думал, что выживет.

Дым, заполнивший хрупкую память Нины Семеновны, рассеивался. Она вновь возвращалась в прошлое…

ЧП на работе у мужа. Супруг его любовницы из соседнего обкома застукал их в гостинице, устроил страшный скандал, драку и написал письмо в горком о недостойном поведении коммуниста.

Алексей Романович ходил потерянный. Вдруг заметил, что рядом с ним живет жена.

– Ты, Нин не слушай, если про меня будут гадости говорить. Это все клевета.

– Алеша, для меня ты – отец нашей Танюши. Меня ты давно бросил.

Он неожиданно взорвался:

– Да не мог я жить одним твоим прошлым. Ты же с детства всё в себе закомплексовала. А я для тебя столько сделал, в партию потом тебя, узницу, приняли! Кто б знал, что главный инженер фабрики – заключенная из концлагеря! Я тебе судьбу подарил, семью! Я, я…

Нина прижалась к стене, снова превратившись в маленькую девочку, которую сейчас легко могут убить, физически уничтожить, и никто не заступится, никто не поможет. Слёзы заливали бледное лицо, но сжатые кулаки как будто сконцентрировали в ней невидимую силу, и она впервые, громко и отчетливо выговаривая слова, прорвала плотину молчаливой беспомощности:

– Так ты тоже считаешь, что я виновата, что шестилетним ребёнком меня увезли из родной деревни, морили голодом, мучили, травили собаками, избивали? Ты считаешь это моей виной?! Нашли врагов народа! Да вы все должны просить у нас, узников концлагерей, прощение за загубленную жизнь после возвращение из плена, за вечный страх, боль. И за мои комплексы, да, Алеша, и за них тоже. А впрочем, я тебя ни в чем не виню. У тебя своя жизнь и ответственность за неё, у меня – своя. Ещё раз повторяю, ты – отец нашей девочки. Спасибо тебе!

Скандал замять не удалось, разбирали личное дело заведующего отделом горкома партии, поведение признали аморальным. То, что в соседнем номере развлекался с подружкой его начальник, Алексей Романович скрыл. В благодарность за мужскую солидарность начальник способствовал его дальнейшему назначению секретарем парткома пивзавода.

А потом пришел 1991 год, ГКЧП, революция. Нина Семёновна ушла на пенсию, ей как раз исполнилось пятьдесят пять. Тяжело заболела свекровь в Ставрополе. Инсульт. Ни перевезти, ни оставить без помощи. Алексей Романович, безработный после революции, упросил жену переехать в Ставрополь. Там хорошая квартира, большая, отремонтированная. Они помогали, когда была возможность. Мать надо досмотреть. Больше никого из родных нет. Татьяна Алексеевна – ведущий кардиолог, ребёнок подрастает, семья большая. А Тула стала для Алексея Романовича чужой. Все время ему казалось, что кто-то посмеивается над ним за спиной. Крепко опозорился.

Нина Семёновна после переезда неожиданно для нее самой быстро адаптировалась. Тоненькая фигурка, красиво уложенные вьющиеся волосы. Она не выглядела пенсионеркой. Впервые в жизни у нее появилась подруга, сорокапятилетняя соседка Антонина Николаевна.

Тонечка жила без мужа. Сын – моряк на Дальнем Востоке с молодой женой. Интереса к лёгким приключениям не испытывала, нажилась с пьющим мужем, развелись. Жив ли, неизвестно. Учительница по специальности, Антонина Николаевна очень любила детей. По-соседски Нина Семеновна часто помогала ей принимать учеников. Чаепития, задушевные беседы. Потихоньку Нина смогла довериться Тонечке и впервые поделилась прошлым. В Туле у нее были приятельницы, их даже много было, но подруга, Тонечка, появилась только сейчас. Свекровь добросовестно досмотрели, проводили в последний путь. А вскоре случилось новое горе.

Алексей Романович не возвращался из гаража, куда ушел повозиться с машиной. Уже за полночь. Нина не могла отделаться от мысли, что случилась беда, не знала почему. Ведь у мужа постоянные причины для поздних возвращений, но раньше она была спокойна. А тут предчувствие затянуло в омут отчаянной тревоги. Нина позвонила к Тоне, та не заставила себя упрашивать, быстро собралась, и они побежали к гаражу. В гараже горел свет, еле слышно играла музыка. Было холодно, работал двигатель их «волги». Господи, какой жуткий запах! С трудом открыли ворота гаража, хорошо хоть не заперты изнутри. За запотевшими стеклами в машине просматривались абсолютно голые, неестественно белые тела. Мужчина и женщина, как в страшном кино про чужую жизнь. Мужчина – её муж Алексей Романович. Оба мертвы…

Тоня во всем была рядом. Умолили милицию не разглашать обстоятельств происшедшего. Последняя женщина Алексея Романовича оказалась молодой и незамужней, жила с родителями неподалеку. Её родным вовсе не хотелось хвастаться ситуацией, всячески стремились все замять.

Только Танюшка заподозрила, что что-то не так. После похорон она подошла к бледной осунувшейся матери и спросила:

– Мам, что все-таки произошло? Я кардиолог, он не от инфаркта умер.

– Задохнулся он, Танечка, в гараже.

– Один был?

– Нет. Не спрашивай, детка, не могу говорить.

Горы трупов, на которые Нина насмотрелась с детства, сделали для нее явление смерти навсегда привычным. Но тут была другая история. Из жизни ушел человек, который подарил ей дочь, спас жизнь, перед которым она вечно виновата: не смогла стать для него любимой женщиной и сама не полюбила. Как ни старалась. Не получилось, значит, обманула.

Глава 5

– Виктор Сергеевич, вот наша погорелица, Светлова Нина Семёновна, шестьдесят три года, поступила три недели назад в крайне тяжелом состоянии, черепно-мозговая травма, перелом основания черепа, субарахноидальное кровоизлияние, мозговая кома. В процессе выхода определяется ретроградная амнезия на обстоятельства происшедшего. Была следователь, я вам расскажу, что произошло. С Ниной Семеновной работает психолог. Второй день самостоятельное дыхание, скоро будем переводить в нейротравму, ожоги незначительные.

– Хорошо. Как дела, голубушка?

Высокий седой мужчина разглядывал лицо пациентки. Оно показалось ему удивительно знакомым.

Нина Семёновна также смотрела на него с чувством уже виденного.

– На Василия Ланового, что ли, похож?

Сегодня психолог расскажет, что же с нею произошло, завтра её переведут в другое отделение. Танюша рядом. Вчера ей разрешили побыть с матерью, она всю её перецеловала.

– Ну как же так, родная моя? Я заберу тебя в Москву, хватит тебе одной маяться.

Нина кивала и плакала от счастья, что видит дочь.

– Нина Семеновна, – психолог Елена Ивановна гладила ее по руке. – Вы готовы, чтобы я вам рассказала, что случилось?

– Да.

– В соседней с вами квартире ночью случился пожар. Вы, видимо, от удушья проснулись, повезло вам, что проснулись. У вас был ключ от соседской квартиры?

– Да, у нас с Тонечкой есть ключи от наших квартир.

– Что-нибудь вспоминаете?

– Нет.

– Ну, ничего, всё вспомнится. Пожарные сказали, что у соседки что-то с проводкой произошло. Это следователь нам прояснила. Вы действовали удивительно грамотно.

Быстро надели брюки, теплое пальто, намочили всё это в воде; лицо, голову накрыли мокрыми вещами и кинулись в горящую квартиру. Она пылала. Где-то, вероятно близко, лежала ваша соседка. Вы ее оттащили на кухню, в прихожую уже вернуться, видимо, не смогли, всё горело. Вы открыли окно, столкнули ее вниз и спрыгнули сами.

– Тоня, Тонечка, она жива?!

– Да. Она в ожоговом отделении. Зацепилась за ветки. Черепно-мозговой травмы нет, перелом ключицы. Но ожоги сильные, состояние тяжелое. Вы – героиня, Нина Семеновна, спасли человека. Как лучше вам станет, журналисты к вам рвутся.

За спиной психолога выросла стройная фигура заведующего реанимацией.

– Нина Семеновна, когда из комы выходили, вы все время корриду вспоминали. За рубежом, что ли, на корриде были?

– Какарида, так мы называли наш концлагерь под Бременом.

– Нина?!

Виктор Сергеевич вдруг упал на колени перед реанимационной койкой. Он целовал ее обожженные пальцы, гладил лицо.

– Девочка моя, девочка! Это ты! Я всегда знал, что встречу тебя, всегда!

Замерший медперсонал не понимал, что происходит. Их любимый шефчик, благородный, справедливый, недоступный, хоть уже лет десять вдовец, на коленях перед погорелицей.

– Витенька, Витек! Господи, ты жив! Неужели я тебя встретила? Господи, спасибо тебе! Сколько раз я об этом мечтала, мечтала, что увижу тебя. Внука твоим именем назвала.

– Значит, у меня теперь будет внук, да еще и с моим именем. У меня, Ниночка, своих детей нет.

– Витенька, но мы же уже старенькие, я такая больная.

– Ниночка, да я тебя из любого состояния выхожу. Неужели ты сомневаешься, я же всю жизнь тебя искал, в Барановке был, запросы посылал.

– Вить, мы уже старенькие!

– Больше так говорить не смей! Старенькие – за ручку будем друг дружку водить, но не расстанемся никогда, слышишь, ни-ког-да!

Их пальцы сплелись в одно целое. Ничего, что у Нины они в бинтах. У них еще так много впереди. Сколько придется рассказать, сколько пережито врозь!

С неземных вершин мудрый Боженька ласково улыбнулся, глядя на них. Это было очень трудно и долго, но он вернул друг другу этих детей.

РАССКАЗЫ и НОВЕЛЛЫ

Войди в меня, Любовь

В весенней Анапе, белоснежной от цветущих деревьев, у моря моя одноклассница Лариса Белякова, смущаясь и краснея, прочла стихотворение:

Узором паутинчатым,

Вобравшим в сети радугу,

И музыкой неясною

Весеннего дождя,

В звенящих травах росами,

Что по лугам разбросаны,

Пьянящей светлой радостью

Войди, любовь, в меня.

Тоской и мукой бешеной,

С зубным бессилья скрежетом,

Дыханием просоленным

От непролитых слёз,

Дрожащими ресницами,

И сердца звонкой птицею,

Хозяйкой, а не гостею,

Войди в меня, любовь!

Пусть простят меня литературоведы, я не нашла другого автора этих строчек, кроме Ларисы, и они для меня стали главными в жизни, девчоночьей молитвой о настоящем человеческом чувстве, которое нет-нет, да и ворвётся в твоё бытие чьей-то щемящей судьбой.

* * *

Мама, тоненькая, со спины прям как девушка, в неизменно беленьком платочке с кружевной тесьмой по краю, натруженными, в пульсирующих веночках, сморщенными, самыми добрыми руками на свете. Ей уже девяносто, но она молодчина. Из недавнего инсульта вышла без осложнений, всё восстановилось.

– Моя ластонька, – подумала Любовь Тимофеевна по пути домой. Сейчас она войдёт в подъезд, поднимется на лифте на пятый этаж, откроет ключом дверь квартиры и услышит такой знакомый и родной голос:

– Любушка, это ты?

Всю жизнь они вместе. Всю жизнь мама ждала отца, попавшего без вести в далёком сорок третьем. Иногда Любовь Тимофеевна заставала маму в слезах.

– Так, почему мокроту разводим?