Юлия Зубарева "Ходящая по снам"

– Мек-меее! – как непонятливой ответила коза, дергая Лизу за карман пижамы.

Засунула руку. Вчерашняя шишка. Жива-здорова. Как будто ее и не разодрали по чешуйкам в прошлом сне.

– Ну, к лешему, так к лешему. Пойдем проведаем старика.

Шагнув по поваленному дереву в самую чащу, они почти сразу же попали на полянку с новорожденными елочками. Сегодня тропинка сама легла под ноги, ровно на ширину двух дамочек. Кусты убирали ветки, а крапива кренилась в обратную сторону от дорожки. Лиза даже бурелома по сторонам не заметила. Лес оживал. Коза вырвалась вперед и, весело похлопывая сложенными крыльями по спине, поскакала на встречу со своим подопечным. Как игрушку новую подарили, право слово.

Дед Лексей был занят. Он ходил меж рядов явно подросших елочек и разговаривал с каждой. Едва увидев свою рогатую спасительницу, бросил все и побежал к Милке, раскинув руки.

– Девоньки мои пришли, не бросили старика! Красотулечка, ласковая ты моя, – гладил он ластившуюся химеру за ушами. Та только жмурилась от удовольствия.

– Доброго дня, Лексей Борович! Как самочувствие? Кошмары больше не мучают? Как елочки ваши?

– Да как видишь, Лизонька. Вашими руками посажены, да мной обихожены. Будем новый лес растить. Наяву-то совсем горе горькое, едва десятая часть от угодий осталась, да и та запаршивела совсем. Ну ничего, я там брошенные поля приглядел, мы туда березняк поселим, очень березки это дело любят. Родниковой водой напою и годик-другой – не узнаешь нашу помойку. Лучше прежнего будет. Ты за сморчками бы сходила, глядишь, корзинку-другую для родной души дедушка соберет, не обеднеем.

– Схожу обязательно. Думаю, как нам лес почистить от всякого мусора и чего б такого придумать, чтоб больше этого не повторялось. Люди – свиньи изрядные, – извиняясь за человеческий род, проговорила Лизавета.

– Не расстраивайся. Чего сами сможем переработать, то уберем. Вон я муравьев разводить собрался, они деревяшки быстро переработают. А остальное земля да трава скроют. Выживем как-нибудь. Не тужи.

Лиза рассмеялась:

– Это я вас утешать должна, а получается, дед Лексей, ты меня успокаиваешь.

– Ты, Лизавета, знай. Лес – он большую силу имеет. Забыли люди об этом, деревья порубили, дорог понастроили, а сами себе плохо делают. Ведь как ты к нему, так и он к тебе. Чем дышать-то будут, коли леса не станет – коробками своими бетонными? То-то же. Дай срок, восстановимся. Поле ваше возле деревни думаю себе прирастить, не будешь ли против?

– Вот спросил. Я только в своем дому хозяйка. По мне, хоть все там деревьями засаживай.

– Ну и ладненько, – потирая руки, ухмылялся хитрован. Давно это полюшко прибрать хотелось, да спросить не у кого было. А тут хранительница пришла.

Милка ходила по полянке, принюхиваясь к молодым елочкам, но ситуацию понимала и рот свой держала на замке. Потом подошла к Лизе, толкнула головой в бок и показала наверх.

– Полетать хочешь? Размяться? Лети, конечно. Посмотри, чем здесь еще можно поживится, может, какую бяку найдешь. Только осторожнее пожалуйста, – попросила Лизавета и легонько хлопнула ладонью по крупу своей химеры. Только ветром обдало от взлетевшей козы.

– Хорошо пошла. Молодая, сильная, – восхищенно промолвил леший, задрав голову вслед Амалфеи, набирающей кругами высоту.

– Да она, считай, только переродилась, недели не прошло, – поделилась наболевшим козоводка.

– Перерожденная, значит! Сработала наша задумка. Проснулась кровь старая, ай да Маланья. Вот молодец! – хлопнул себя по бокам, чуть в пляс не пустился. Погрозил кому-то кулаком:

– А я говорил тогда, что не врут вороны! Осталась еще сила в старых корнях, вон какую красавицу родить смогли!

– А расскажи-ка мне, Лексей Борович, чего вы с бабушкой такого интересного сделали с козой? Я как-никак владелицей ее стала, а знать ничего не знаю. Вот ветеринара во сне таскала, чтоб только понять, чего с ней не так. Открой глаза уже, поделись информацией.

– Да чего так рассказывать, – потупился лесовик. – Мы, считай, ничего и не сделали, сказки все это. Маланья, светлая голова, все и придумала, да не успела сама-то завершить, видишь, как получилось. Я во мраке заплутал, а подругу свою не сберег, скончалась для этого мира. Туда мне и ходу нет. Ушла моя Маланьюшка совсем, только через тебя какую весточку и передам.

– Передашь, конечно, не расстраивайся. Все у нее сейчас хорошо. От разговора только не уходи. Какие сказки? Чего придумали? Давай, рассказывай по порядку.

– Пойдем-ка прогуляемся. Места тебе покажу. Все расскажу, утаивать не буду. – Подхватил под локоть и повел по новой тропинке в лес, уводя от молодняка, что любопытно тянулся вслед говорящим.

Во сне лес казался бесконечным. Тропинка вела их напрямки меж березовых рощ, кленов, что распускали свои розетки нежно-салатового цвета, лип, вязов, ясеней. Всем нашлось место в заповедном лесу. На небольшой полянке, густо заросшей земляникой, стоял дуб-исполин. Когда-то его крона подпирала небо, но теперь искореженные ветви после удара молнией были обуглены. Треснул пополам лесной великан. Кора отслаивалась огромными пластами, а в пять обхватов ствол темнел незащищенной сердцевиной. Печальное это было зрелище. Мертвый сухой великан, казалось, тянулся в небо в немом крике. В тишине подошли к дубу.

Леший с нежностью погладил мертвое дерево:

– Вот он, последний росток Перводрева. Сгниет – и не останется у нас надежды на перерождение новых миров. Что мы только с Маланьей не придумывали! Спит смертным сном друг мой. Только глубоко в корнях и осталась память. Вот здесь мы козу твою и сотворили.

Ворона, поди, Иннокентия еще застала? Хорошая птица. Вещая. Долго на дубе жил, пока несчастья того не случилось, а потом ужо убрался из лесу. Чем его только не приманивал! И остальных своих сманил, а может, невмоготу им было рядом с мертвецом селиться. Каждой твари живая сила потребна, а тут только воспоминания одни и остались.

Лиза понимающе кивнула. Она пока не решилась звать Кешу в проснувшийся лес. Может, он и возвращаться не захочет.

– Так о чем я, девонька, говорил? – лесовик устало прислонился к стволу, спускаясь на вылезающий корень. Тяжеловато ему еще такие прогулки давались. Запыхался и побледнел дед Лексей.

– Про козу начал рассказывать. Тут вы с бабушкой волшбу творили. Дальше-то что? – Лиза тоже присела на корточки, машинально перебирая пальцами сухие желуди и кусочки коры.

– Да, ворон. Принес как-то со странствий своих монету. Серебро не серебро, а блестяшки он всегда любил. Так на монете той коза натуральная с крыльями и была. А по гурту надпись не по-нашему. Это потом догадались знающих людей спросить. Откуда мы греческие буквы поймем? В институтах не учены. Так вот надпись про возрождение из забытья сильно бабку твою заинтересовала. Чего она только с этой монетой не делала! Говорит, видение ей было пророческое, что через козу да молочные реки Прадерево возродить можно. Кто б только знал как.

Замолчал, задумался о прошлом. Морщинами лоб нахмурил, губы жует, а глаза в небытие смотрят. Тяжело разговор дается лесовику. Видно, что боль свою не изжил, как вчерашний день вспоминает.

– Водили, значит, мы козу Маланьину в самую чащу. У дуба сколько ночей провели, охраняя. И монету вешали, и кровью козьей кропили. Только лишь в жертву не принесли – уберегла нелегкая от убийства. А толку нет. Никакого результата. Орет дурниной, ни тпру, ни ну. А значит, на двенадцатую ночь, аккурат на полную луну, сбегла рогатая. Да так утекла, что ни Маланья, ни я в своем лесу дозваться не мог. В охоте оказалась, а мы, слепота куриная, даже не чухнулись. До утра по буреломам пропажу искали. Главное, ни монеты у дуба, ни козы. Перед рассветом притащилась. Вся в репьях, довольная, как кошка блудливая, копыты сбиты, а на спине рваные полосы, как будто ее тигра унес. Вот такая история. Уж выхаживала ее хозяйка, отпаивала, чуть на руках не носила, а все равно родами да издохла. Одну твою Милку и народила, несчастная. Любила козу свою крепко бабка твоя, и ты люби. Это, может, последняя на всем белом свете чудовица такая. Без нее как спать-то? Нету слаще для ней лакомства, чем страхи ночные. Вот в силу войдет, никому в округе ужастей сниться не будет, ну если только человек сам себе надумает. Но это уж людской выбор, тут и коза не помощник.

– Думаешь, унес ее рогатый жених? Вот от него и потомство? А Милка-то как? Она ж мне тоже стельная досталась? Двоих принесла бесенят. Теперь пристраивать надо будет.

– Живые?! – ахнул дед. – А чего ж ты молчишь, окаянная! Это ж праздник какой! Милку-то тоже в лес водили. А понесла аль нет, уже не узнал никто. Я в то время как замороченный был. День с ночью путал, а бабка твоя сама еле ходила. Ни трав от меня, ни помощи дозваться не могла. Все сама, вот и надорвалась, бедная. Вот виноватый кругом, обещал сберечь да помочь, а самого из забытья пришлось вытаскивать, – понурился, голову уронил, только по бороде капли потекли.

– Ну, ну! Рано раскисать. Лексей Борович, хорошо ж все. Смотри, и Милка жива, и бабушка тебе кланяться велела. Все прошло уже. Зачем расстраиваешься? Деток тебе в лес приведу, хоть посмотришь на них, безобразников рогатых. Я так понимаю, нельзя их незнающим людям в хозяйство отдавать. Тут селекционная работа нужна. Нам бы эксперта какого-нибудь по древним мифам или хотя бы козовода понимающего, а то какая из меня хозяйка. Гладь да чеши – вот и все обучение.

– Это ты, Лизавета, на себя наговариваешь. Дар у тебя силы великой. Рядом с тобой Милке лучше и не придумаешь. Нашли, значит, друг друга. Держись ее крепко, они за хозяев и в огонь и в воду. Из любой беды вытащат, верные животинки-то.

– Это мне и бабушка говорила. С козлятами чего делать будем? Они через месяц-другой мне сарай по бревнышкам разберут. Матери уже проходу не дают, а отселять некуда.

– Да подожди ты, торопыжка. Отправлю соек поспрашивать. Был у меня один знакомец, далековато, но за такими сокровищами пешком дойдет, домчится. Сильно он свою породу возродить мечтает. Про золотое руно слышала? Вот с Колхиды и приедет гость. Не знаю я, как у вас сейчас называется. Не следил я за людскими названиями, главное, скажет, что от дяди Леши, вот тогда и разговор заводи. Я ужо сегодня вестников разошлю. Глядишь, поторопится старый черт, не сам, так гонца пришлет. Ты не прогадай. Большие богатства твои ребятишки стоят, в стародавние времена таких малышей на вес золота брали. Последыши от родительского древа. Других таких не дождемся, схлопывается мир-то. Нету нам тут места ужо. Одни только сказки и остались.

– Ну подожди схлопываться. Может, и поправить можно чего? Тебя вот разбудили, может, и пророчество сработает. Коза у нас с крыльями есть, молочных рек не обещаю, но литр после малышей нам всегда остается. Может, его поливать надо молоком?

– Да пробовали, всю округу кисляком провоняли. Чем только не поливал! Нету там искры жизненной, одна только память да сны тяжкие.

– Ну вот, вы наяву, а мы во сне попробуем. Милка! Возвращайся, дело есть! – потянулась мысленно к гулене. Как за нить незримую дернула. Спросила без слов, сможем ли помочь? Сил хватит ли?

Амалфея уже спускалась к дубу, наворачивая круги над пустой кроной распростертой в туманные небеса. Села на ветку, как кошка, лапы подобрала, крылья сложила, хвостом ветку обняла. Отдыхает и вниз смотрит.

– Спускаться будешь? Дело для тебя есть. Я, конечно, та еще доярка, но постараюсь аккуратнее. Давай поможем, может, сработает?

– Ме, – недоверчиво ответила вредина, с подозрением глядя на хозяйку. Прозорливая коза читала Лизавету, как открытую книгу, и доверять вымя неумехе не собиралась.

– Ну и чего ты предлагаешь тогда? Дояра тебе вызвать, специально обученного?

– Мееее, – утвердительно поддержала диалог каприза. Единственный, кому доверяла молоко, – это был дед Василь. Он-то с козой обращаться умел, в отличие от белоручки городской.

– Ладно. Ты, Лексей Борович, нас подожди тут. Надо кое-кого привести. Эксперимент ставить будем, по доению в полевых условиях. Надо же эту версию отработать до конца. Видениям бабушкиным я больше доверяю, чем своим глазам. Да и с твоего разрешения возьму на память – показала на ладони сухой скукоженный желудь, что механически подобрала у корней. – Может, пригодится когда.

– Пустое. Я их первое время мешками таскал, все думал – проращу. Нету живой искры, мертвые семена. Время только потратишь.

– Ну, с шишкой получилось, может, и тут получится. Жди нас тут. Мы быстро. Туда и обратно, – и, подхватив дедов платок из кармана, махнув козе, чтоб шла за сновидицей, ступила на мостки заядлого рыбака Василия Акимовича.

Глава 13. Сон

Акимыча нашли на распухшем от дождей вспаханном поле. Лежал под завязшим в земле трактором, за спину держался, охал, а перевернуться не мог. Такой большой жук в желтых резиновых сапогах.

– Поздорову ли тебе, Василь Акимович? Чего под трактор залез? Пашешь и днем и ночью? – решила пошутить Лизавета.

– Чем зубоскалить, помогла бы встать, хохотушка. Уж не знаю, как из-под этого чудища вылезть, и так, и так пробовал – спину прострелило.

– Ой! Я думала, ты шутишь! – Лиза упала на колени и начала тянуть за руку захворавшего деда.

– Да поаккуратнее, плечо выдернешь. Худая, на чем душа держится, а дергаешь, как лошадь колхозная, – ворчал перевернувшийся на карачки Акимыч, вылезая наконец из-под железяки.

– Ты как? Встать сможешь? Давно у тебя так? Чего вечером не сказал?

– Да на пожарище напрыгался, старый козел, все за молодыми хотел успеть, вот и тянет. А ночью так прихватило, что ни вздохнуть, ни пернуть. Чисто трактором переехало. Вишь, какой сон в руку, – так и стоял согнувшись, потирая простреленную поясницу.

– Нет, так дело не пойдет. Я тебя хотела к партийному заданию привлечь, а тут только в постель и баиньки. Давай с поля твоего выбираться. Пойдем лечить спину твою. А утром добавим еще и традиционной медицины.

– Ох, грехи мои тяжкие. Взялась Лизка за дело, залечит старика до погоста, – причитал страдалец. – Куда тащишь, окаянная, рано меня еще списывать. Лизавета, да стой ты. Само пройдет. Кепку я свою под трактором забыл, – упирался он.

– Вот полечим, тогда и за кепкой вернешься. Пошли-пошли. Тебе понравится. Хотела я как-то поаккуратнее все преподнести, но, видно, не судьба. Главное, не пугайся. Слышишь? Я тебе плохого не желаю, сейчас подлечим спину и верну, где взяла.

– Загадками говоришь, непонятно чегой-то, – продолжал бурчать не желавший лечиться дед Василий. Дошли до Маланьиного мостика и сменили один сон на другой.

– Свят-свят! Покойница! Вертай назад, обратно к живым! Рано еще умирать, мне тебя еще замуж отдавать и правнуков понянчить!

– Чего орешь, старый ты хрен! Допрыгался! А я тебе когда еще говорила: «Береги спину! Не тягай, почем зря». Тащи его, Лизаветка, в горницу. Раскукарекался петух, пока в суп не попал. Да живая я, на вот потрогай! – баба Мила, что стояла на крыльце, подхватила оглушенного отповедью деда, и вместе с Лизой затащили того в горницу.

– На лавку его клади, бородой вниз. Сейчас мы веников напарим, да как наподдам за встречу за ласковую. Мертвяком меня называть вздумал, разорался на весь двор.

– Дык я ж тебя похоронил. Ты мертвая была. Холодная совсем. Могилку с фельдшером нашим копали. Недалеко от моей Маруси легла, а тут вот, – бормотал Василий, пока бабка ему спину правила.

– В том померла, а в этом жива-живехонька. Сон это, понял, пень трухлявый? Во сне живая осталась. Вот и живу, за внучкой приглядываю. А ты, Лизка, глаза не таращь. Наврала я тебе, нельзя в другой мир скакнуть цельным телом. Коли померла тут, так и там живой не быть. Во сне я живу, туточки. Моя это вотчина, докуда дотянулась, там и осталась. И девочку я тебе подсунула, чтоб сама учиться захотела, не из-под палки. Вот такая я вредная бабка, кругом обманула да объегорила.

– Да я и не обижаюсь, – пробормотала Лиза, просто жалко. Я думала, ты переселилась. А ты, оказывается, по-настоящему умерла.

– Заладили, умерла да умерла. Тут я, жива-здорова. Не стой столбом. Веник вот можжевеловый возьми в сенях да кипятком обдай, там таз был. А я пока нашего добра молодца оголю с задней части, будет знать, как подругу давнюю матюками встречать. Ужо полечим, глядишь, не покалечим.

– Ты там полегче, Маланья, – пытался сопротивляться Василь Акимыч, одергивая задранную рубаху. – Я ж не со зла, испужался слегонца, а так прощенья просим. Не зверствуй, я твои методы знаю.

– Руки по швам! – скомандовала ему бабка, и дед вытянулся в струнку на лавке, да так, что даже мысочки на сапогах стукнули.

– Вот, другое дело. Запарился веничек? Давай, давай сюда вместе с тазом, а сама на печи посмотри шаль серую, козьего пуха. Да вон правее лежит, слепая что ль? Куда на мокрое, рушник постели на веник, а потом шалью его привязывай. Учишь вас, учишь…

Страдающего Акимыча оставили пока в покое с компрессом на самом интересном месте, а сами пошли к столу.

– Ну, спрашивай. Не держи в себе. Побоялась я тебе сразу всю правду-матку выкладывать, вот и придумала сказочку про миры да переселения.

– А как же…

– А вот все остальное – правда чистой воды. Ходящая ты по снам, да и я тоже. Просто живу теперь тут, в явь мне ходу нет. Да и невелика потеря, если разобраться.

Лиза сидела огорошенная признанием, она уже привыкла думать, что бабушка живая, только не в этом мире, а в другом. Хотя сны уже давно перестали казаться чем-то менее реальным, чем явь. Чем не параллельная вселенная? Наверное, поэтому Лиза сегодняшняя эту информацию восприняла гораздо легче, чем Лиза тогдашняя. Может, и права бабушка, что не стала все вываливать сразу.

– Ты только скажи, Луша настоящая?

– Конечно, настоящая, как и я. Живет она тут с отцом. Вот как траур пройдет, может, и мы с Силушкой одним домом жить станем, а то прыгаем, как зайки по кустам, людских взглядов пугаемся. Тут все настоящее, просто не для тебя, моя хорошая. Я тебе снюсь, понимаешь?

– Ты же меня не бросишь? – шмыгнула носом Лиза, в одночасье поняв, что сниться ей бабушка может и перестать.

– Да как я тебя брошу, родненькая ты моя? Ну, сопли-то подотри, я теперь с тобой повязана. Просто и во сне люди живут, не всё ж наяву землю коптить. Ну не плачь, не случилось беды большой, что все узнала. Давно пора было, – утешала шмыгающую носом Лизавету, прижимая к себе.

– Давай, успокаивайся, а то расклеилась, барышня ты моя кисельная.

Стали понятны и вечные пироги, и наличие бабушки, когда бы Лиза ни пришла за помощью. Все встало на свои места.

– Баб Мил, я у тебя дура, да? Могла ж сама догадаться, что дело нечисто.

– Чисто, чисто наше с тобой дело. Могла и догадаться, да случай помог. Вот и Василию поможем, как новенький станет, а Сергей Афанасьевичу ты его покажи утречком. Мое-то леченье долгое, а там, может, уколов понатыкают – и восстанет наш Финист ясный сокол. Будет опять горькой беды свои заливать.

– Завязал я, – ответил прислушивающийся к разговору дед. – Слово дал и держу. Слово мое кремень!

– Дал, взял. Молчи уже, вашей лавке голоса не давали. Пропил все здоровье, а теперь квохчешь, девка тебя на закорках таскает.

– Зря ты, баб Мил. Василь Акимович мне первый помощник, без него у меня наяву ничего бы не было. Дом весь на нем, достаток, благополучие, в съемках он один и участвует. Милку после твоей смерти сохранил, не дал пропасть, – как последний аргумент использовала Лиза.

– Ну если только Милку сохранил, – недоверчиво поглядела на притихшего деда знахарка. Потом вздохнула и показала кулак Василию. – Гляди у меня, опять за рюмку схватишься, я тебя с того света достану. Чтоб девок моих не обижал, старый пропойца.

– Да завязал он, правда, – продолжала защищать Василия сновидица. – Честное-пречестное, да и некогда ему, правда, дед?

– У нас план горит, надо до конца месяца еще видосов накидать и донаторов подтянуть, а вы: пропойца, алкоголик. Я, может, только жизнь новую начал, человеком себя почувствовал нужным, – прокомментировал больной с веником на спине.

– Лежи уже, человек. Оставляй его, Лизавета, до завтра у меня. Сам проснется, как время придёт. Про книжку опять забыла? Сама уже могла бы людей лечить, если б не ленилась.

– Я все помню. Вот сейчас Лексей Боровичу поможем, и буду опять рецепты учить.

– Добралась до старого? Спит, поди, в пне своем проклятом? Говорила ему, выкинь трухлю, а он вцепился, пока чернота не завелась. Ну, этот разговор не для чужих ушей, завтра заходи, все расскажешь по порядку. А ты там не шевелись, растопырил уши волосатые, сказано было лежать – вот и лежи.

– Дык, я вроде и не чужой, – прошептал дед.