– А где молоко? – спросил Иван доярок.
– Так коровы сегодня какие-то беспокойные, только и брыкают ногами, все молоко расплескали, – не моргнув глазом, ответила Зинаида Корбан.
– А вчерашний надой где и сливки с него? – грозно спросил председатель. – Получается сливочки себе забрали, а остальным снятое молоко достанется – так что ли?
Доярки понимая, что председателя на мякине не проведешь, молча опустили головы.
– Виноватых накажу, – разнервничался Грибков и вышел на улицу.
Приобретение одежды и обуви было поручено Митьке Корбану. Ему отпускали определённое количество муки, гороха и других продуктов и он ездил по деревням, меняя продукты на одежду.
Предчувствуя неладное, в таком «развитии» коммуны, председатель решил собрать коллектив.
– Хозяйство коммуны не развивается, а с каждым месяцем уменьшается, – разочарованно доложил Иван. – Старые запасы заканчиваются, а новых не прибывает.
Зашумели, загалдели собравшиеся.
– А откуда же им взяться? – возмутилась Зинаида Богомолова, тыкая пальцем в Корбана. – Сколько ему хлеба и масла отдали, – А он три холстины привез в коммуну и все. Это разве по-хозяйски?
– Так он все наши продукты на самогонку променял, – вспылил Григорий Лосев, его жидкая бороденка затряслась от негодования. – Как доверили ему это дело, так он каждый день не просыхает.
Чем дальше разгорались страсти на собрании, тем краснее становилось лицо Митьки.
– Вот сволочи, никакого доверия человеку нет, – нервно стал оправдываться Митька. – Вить кто как не я о коммуне печется.
– Знаю я твои заботы! – не унимался Григорий. – Сало со склада – себе тащишь, дрова – себе. Все себе! Вся твоя забота – чтобы тебе больше перепадало. Сам воруешь и других к этому подстрекаешь.
Митька, словно оглушенный, молча слушал кричащего перед ним коммунара.
Дождавшись, когда Григорий выплеснул свои эмоции и замолчал, Митька тихо спросил:
– Кого это я к воровству подговаривал?
– Так меня, – ответил ему Степан. – Небось, едрена вошь забыл, как по мешку муки уговаривал взять, пока с мельницы ее везли. Мол, все равно никто не узнает.
– Нет, ты у меня однако сегодня выпросишь, – вспылил Григорий и хотел ударить Корбана кулаком в лицо, но Грибков схватил его за рукав и оттянул в сторону.
– Глупые вы люди, – тихо сказала Зинаида Корбан. – Да разве ж он себе? Детей надо растить, а для детей все можно. Вся моя жизнь для них.
Она встала и вышла из помещения.
– Во как! – опешил Григорий.
– Я тута тебя не понял, – поднялся Степан Богомолов, обращаясь к Грибкову. – Когда мы согласие давали жить одним человеческим коллективом, думали все по справедливости будет, а оно вон как, едрена вошь вышло. Мы со своим семейством выходим из коммуны.
– Я тоже, – поддержал его Лосев.
Начался такой гомон, что успокоить всех уже не было возможности. Со всех сторон только и слышалось:
– Тогда и мы выходим и мы, и мы.
Расстроенный произошедшим на собрании и осознавая, что коммуне пришел крах, Иван с горя запил. Он ни как не мог понять: «Ну как же так вышло, вроде бы старался, сил не жалел! Из своего хозяйства тянул на коммуну. Семена ржи отдал последние, лошадь работала в коммуне без передыху. Что произошло с людьми, с крестьянами? Вроде бы хорошая задумка – сообща работать, но не могут люди забыть о себе и тянут в свой дом все что можно и нельзя. Работают сообща, а мысли у каждого о себе, о своей семье».
Вскорости, в деревню приехал уполномоченный Гребнев и арестовал Ивана.
Василий, стоял в толпе односельчан и в душе у него, как и у остальных было ощущение безнадежности и непоправимости случившегося.
– Спутала, связала его по рукам и ногам жизнь, – жалеюще, проговорил Василий и повернувшись к Степану продолжил, – Попал, как кур во щип.
– А неча было браться ему за эту работу, – махнул рукой Богомолов, глядя на бывшего председателя.– Что-то не правильное было в этой коммуне, а что не могу понять.
Посадил Гребнев Ивана Грибкова на телегу и повез в райцентр. А возле осиротевшего дома, провожая заплаканными глазами удаляющуюся подводу, стояли, жена Лидия, старшая дочь Полина, сын Сергей и маленькая Светлана.
– Ни за что пострадал сердешный? – говорили меж собой крестьяне.
Вскоре стало известно, что Ивана объявили «Врагом народа» и осудили за развал коммуны. Дали ему, даже не десять, а аж одиннадцать лет лагерей. С тех пор его след затерялся в Колымских просторах.
4
Хозяйство у Комлевых было не столько большим, сколько ладным и крепким. На скотном дворе мычала корова с бычком, возле них лежали овцы. В стайке чухались боров со свинкой. Куры вольно гребли землю во дворе. Жили в основном на средства от продажи мяса, молока, шерсти и яиц, что оставались от сдачи натурального налога на животноводческую продукцию.
Младший отпрыск Комлевых, Тарас, пошел, как и старший брат Василий, свататься в соседнюю деревню Алексеевку, к Василисе. Она была из зажиточной семьи. Ее отец Федор был экономным и прижимистым крестьянином, берег каждую копеечку. Работал сам от зари до зари и приучал их с братом Данилой к труду.
Невысокая, хрупкая девушка, с красивыми раскосыми глазами, с ее губ никогда не сходила улыбка. Светло-русые волосы всегда тщательно заплетала в тугую косу. В роскошном цветном сарафане, сшитым городскими мастерами, она не могла не понравиться Тарасу. Но и Тарас был не промах. Здоровый, высокого роста с кучерявой шевелюрой, широкой грудью и большими кулаками, был грозой местных хулиганов. Все знали, если на вечерке гуляет Комлев Тарас, то можно быть спокойными – драки не будет.
После свадьбы, Тарас отделился от родителя, обзавелся хозяйством, конечно, не без помощи тестя. Все у них с Василисой ладно складывалось, но с постройкой дома затягивалось. Несмотря на то, что работал сам себя не щадя, он не справлялся и упросил братьев помочь. Те не отказались и покрыли крышу драньем, вставили окна, настелили полы. И вскоре молодая семья поселилась в новом доме.
После чего, он стал редко заглядывать в родительский дом. Наведывался только тогда, когда ему нужна была помощь.
Не все устраивало в этой жизни и Ирину.
– Василь, а чаго мы свой дом не строим? – раздраженно спросила она мужа, оставшись наедине.– Который год живем в одной избе с твоим отцом, только дерюжная занавеска разделяет наши топчаны. Егор и то в отдельной комнатке живет хотя и холостой, а мы? Ты же после свадьбы обещал свой дом построить.
– Правильно гуторишь мать. Добрые намерения у меня были на нашу дальнейшую жизнь. Богатой тебя хотел сделать, – тяжело вздохнув, ответил Василий и почесав затылок отвернулся, чтобы не видеть наполненные слезами, разочарованные глаза жены.
– Эть как вышло, я ж не виноват, что налоги растут как тесто на дрожжах и съедают почти все наши доходы. А Егор, он же до полуночи строчит на своей машинке, шуму от него много, как ему без отдельной комнаты? Потерпи еще немного, скоро весна, авось все наладится, и мы заживем, как следует.
– Так ты брата попроси, пусть поможет, – не унималась жена. – На ноги встанем, отдадим. А так, что эти золотые безделушки без толку лежат?
Василий недовольно поморщился: – Тошно мне што-то просить, – хуже всего, чувствуешь себя как на паперти.
– Смотри, какие мы гордые, – уперев руки в бока, стала корить мужа Ирина. – Он ведь родной брат тебе.
– Да какая разница, у кого просить?– заключил Василий.– На душе все одно.
Весенние полевые работы прошли в обычных заботах.
Они вместе с отцом и Егором целыми днями пропадали в поле.
Как-то вечером пришел Тарас.
– И с чем ты седни пожаловал? – удивленно встретил его отец. – Ты ж за просто так к нам теперича не приходишь.
– Тятя у меня семенного зерна не хватает деляну засеять.
– Воно как! – удивился Юда.
Егор с удивлением приподнял брови и ухмыльнувшись спросил:
– Так что ж ты у тестя не попросишь?
– А вы мне что чужие? – Нервно бросил ему Тарас.
– Да ты не психуй, – успокоил его Василий. – Садись вон за стол, да обскажи все как есть.
Плохо одному в поле корпеть, все соседи заканчивают работу и домой, а я все рвусь, стараюсь, а все не так, все не получается. Рожь не посеял, под картошку поле не вспахал.
– Поди нахватал земли, и надрываешься теперь, – съехидничал Егор.
– Ну есть такое, – тяжело засопел Тарас. – У меня же семья.
Юда нервно почесал пятерней бороду:
– Да, сынок, у тебя теперича своя семья и свой надел, который ты обрабатываешь сам, без отца и братьев. Так и обрабатывай столько, на сколько силёнок хватает.
– Что советуешь тятя, бросить все?
Василий посмотрел на него с удивлением и подумал: «Какой настырный», а вслух сказал:
– Об чем разговор, поможем мы тебе брат.
– Когда? – засветились надеждой глаза у Тараса.
– Значится так, через пару дней придем вместе с Егором, на своих быках поле вспашем и хлеб посеем.
Егор бросил недовольный взгляд на старшего брата, но перечить не стал.
– Вот это по нашему, по христиански! – хрипло проговорил довольный Юда. – Давайте вечерять будем.
Ирина прильнула к окну:
– Каго там черти принесли, Митька, что ли пришел?
Василий поднялся, распрямил спину:
– Пойду, узнаю, что ему надо?
– Ты что грязный такой?– возмутился он, увидев Корбана возле калитки.
На нем была застиранная до дыр рубаха, на ногах старые, разбитые сапоги. Хороший был добрый мужик, но любил выпить. Когда у соседей родилась дочь Степанида, то Василий был крестным у неё.
Зинаида недовольно ворчала, пытаясь перевоспитать мужа, но безуспешно, а когда вошли в коммуну, совсем от рук отбился. Дожили до того, что у Зинаиды даже юбки не было. Одевала она один фартук спереди, а другой одевала сзади – получалась юбка с двумя разрезами. И когда она ходила к колодцу за водой, то это становилось предметом насмешек соседской детворы.
– Слышь кум, – простонал он, обращаясь к Василию, – выручи, дай в долг зерна , время пришло сеять – а нечего. Если не поможешь, осенью с голоду сдохнем. Прошу ради Христа, кум, дай!
Василия аж перекосило, он отпрянул от собеседника, – с какого рожна, я должен с тобою хлебом делиться? Посевную уже половина деревни закончила, а ты только собираешься? Тебе начхать, что мы от зари до зари работаем, а ты все ждешь манну небесную, надеешься когда все само сделается. Твое поле травой заросло, вот поэтому и живешь впроголодь.
– Вить разве тебе понять меня?– с досадой ответил Митька. – У тебя вон брат старателям по осени сапоги, да одежу поменяет на золотой песок, нахапает деньжат и в ус не дуете.
– Не базлай! – вскипел Василий. – Что тебе Егор? Он сам по себе живет, а я так же как и ты крестьянством занимаюсь.
Замолчали оба, глядя в землю. Митька жалобно протянул:
– Кум, етит твою, не дай пропасть, выручи.
– Куда деваться, – расстроено ответил Василий. – Ладно, чеши домой, а я покумекаю, как тебе помочь.
Украдкой от отца и брата, Василий собрал что было по амбару. Утром загрузил на телегу пять пудов пшеницы и поехал к Корбану.
– Эть не чужой ты все-таки мне, – присаживаясь рядом на скамейку жалеючи проговорил Василий. – да и дочка Нина со Степанидой подружки.
Митька, от неожиданности открыл рот и потерял дар речи – на телеге лежали мешки полные зерна. С не скрываемой радостью произнес:
– Етит твою! Вот кум, спасибо. Всю жизнь тебе благодарен буду. Обязательно осенью верну.
Довольно облизываясь, он обошел вокруг телеги. В то же время, глядя на мешки, он шарил блуждающим взглядом по сторонам, не дай Бог кто увидит.
А Василий подумал про себя: « Ежели отец с братом узнают – то за самовольство голову мне оторвут».
Между тем, шло время. Вот уже и посевная прошла, лето, убрали урожай. Василий особо и не верил, что он вернет долг, но как-то на берегу реки он встретил Корбана. Тот брел вдоль берега. Шагал вяло, расслабленно, поматывая головой, как уставшая лошадь. Тоскливо и жалобно он поглядел на Василия.
А тот в свою очередь напомнил ему про долг.
– Кум, – прошептал Митька, улыбаясь жалкой улыбкой. – Ругаешься, правильно! Вить с похмелья я, болею! Прости! Ты знаешь братка, зерна у меня нет и долг вернуть я не смогу.
– Это почему, – напрягся Василий.– Ты же обещание давал.
– Вить нет у меня ничего, но ты не переживай, долг, он как веревка, тянется и тянется. На следующий год отдам.
Посмотрел Василий на руки, и склоненные плечи Митьки и про себя подумал:
– Прав ты – пропащий человек! Так и надо меня дурака учить. Жалею всех, а кто меня пожалеет? А вслух сказал, – так вот, сдается мне, что ты мил человек, долг не вернешь, поэтому хочу потребовать от тебя, в счет этого выделать овчинные шкуры. Ты же в этом деле соображение имеешь?
– Об чем разговор. Знаешь Вася, я хоть и люблю выпить, но шкуры я на совесть делаю, можешь не сумлеваться. Ты завтра с утра завези мне их, все сделаю по высшему разряду.
