Егор тихо шепнул ему на ухо.
– Да ты что дядя, белены объелся что-ли? – возмущенно проговорил щербатый.
– Так что значить не сговорились?
Они отошли в сторону, и немного поговорив, между собой, повернулись к Егору.
– Ты нам выбора не оставляешь, – раздосадовано прошипел щербатый. – В мороз-то мы в этих лохмотьях не сдюжим.
– Ну сбавь хоть немного, – попросил его кареглазый.
– А ты думаешь, мне за так отдают овчину, за красивые глаза, – занервничал Егор.– А сил сколько и времени надо потратить, чтобы шкуры эти выделать.
Так что сбросить цену не получилось и через некоторое время, недовольно сопя, старатели вытаскивали из тайников в своих лохмотьях самородки.
– Сюда клади! – скомандовал Егор и расстелил на чурке серую тряпку.
Когда расчет был закончен, довольный от удачной сделки Егор проводил их за ворота.
– Вот скупердяй какой!– ворчал щербатый, обращаясь к напарнику. – Ванька и то щедрее нас встретил.
– Дюже жадный скорняк, – согласился кареглазый.
Вернувшись домой, он уединился в своей комнате и продолжил скорняжью работу.
Поздним вечером, когда все домочадцы разошлись по своим делам, Ирина поинтересовалась у мужа:
– Брат радостью с тобой-то хоть поделился?
– Давеча хвалился, – проговорил Василий, подшивая валенки.– Выгодно старателям свой товар сбагрил.
– А тебе и отцу отвалил что-нибудь?
– Ага, дождешься.
– Все в кубышку сложил, – усмехнулась Ирина.
– А ты откель знаешь? – насторожился муж.
– Грешна я Василь, не удержалась и подглядела за ним. Интересно мне стало, человек с нами живет, ест, пьет, а денюжки себе складывает.
– Да мне как-то начхать, куда он что складывает, – пожал плечами Василий. – Брат ведь.
– Да мне тоже, только как–то не по христиански.
Но каким бы ни было житье в доме Комлевых, а Ирина скучала по своей Алексеевке, часто вспоминала мать, отца, младших братьев и сестрицу. Нет-нет, да и прокатится по румяной щеке молодухи непрошеная слезинка. И вот завела она привычку раз в неделю прибегать по завьюженной дороге в родную хату. На ногу она с детства была легка, и четыре версты пролетала на одном дыхании. И хотя родителям было радостно видеть дочь живой и здоровой, мать все же выговаривала Ирине:
– Доча, теперь твой дом не здесь, ты – мужнина жена, давай-ка привыкай на новом месте, а к нам сюда не части, не то люди невесть что подумают.
– Да тоскливо мне там, матушка.
– Ничаго, придет весна, работой и тебя не обойдут.
– Ну а как там, в новом-то дому? Не обижают? – перебив ее, включился в разговор отец, Павел.
– Живу, тятя, приспосабливаюсь. Люди они неплохие. Егор живет в отдельной комнате, а мы с родителем и младшим Тарасом в общей.
– А чаго так? – озаботился отец.
– Думаю, это не надолго, Василь обещал новый дом построить. Я теперь с него не слезу, пока он не исполнит свое обещание.
– Вот-вот. Так и веди себя. Только на рожон не лезь, но и себя при случае в обиду не давай. Старайся, чтоб всяк тебя уважал, а муж – любил, тогда и станет тебе новая семья родной. А то ведь всяко бывает…
– Ты это о чем, тятя? – недоуменно спросила дочка.
– Боюсь, не стали бы донимать тебя, – Павел вообще-то не любил длинных разговоров, но с приходом дочки весь преображался. В глазах сияла отцовская радость и гордость за дочь, она становилась взрослой рассудительной женщиной.
Мать суетилась вокруг самовара, стараясь угостить Иринушку чем-нибудь вкусненьким.
Но Ирина не засиживалась долго за столом. Ей хотелось повозиться с младшенькими: потискать брата Ивана, который вытянулся и стал уже настоящим «мужичком», приласкать Марусю, посмотреть на младшенького Егорку, который угомонился незадолго до ее прихода и старательно посапывал в обе норки. Глядя на то, как Ирина за занавесочной милуется с малышами, Ирина Романовна вздохнула, вытерла руки тряпицей и прослезилась:
– Скоро, видать, дочка, и тебе предстоит мамой стать…
Так оно и вышло – уже через год в дом Комлевых пришла радость -Ирина родила сына.
– Как мальчонку величать будете? – поинтересовался свекр Юда, когда сели обедать.
– Павлом назову, в честь деда, – нарочито громко ответила Ирина.
Василий бросил косой взгляд на жену, но ничего не сказал, только продолжал хлебать щи, как буд-то его это не интересует.
– Значиться Павликом, – засияло радостью лицо деда, – Это доброе имя. Теперича, как хочешь так и называй дитя, а в мое-то время, матушка с тятей пошли в церкву дитя крестить, так батюшка меня Юдой нарек. Хотя в нашем роду таких имен сроду не бывало.
Теперь Ирине уже было не до того, чтобы бегать в родительскую хату. Надо было и за малышом ухаживать, и по дому возиться, и в поле помогать, и ходить под гору на речку – полоскать белье в студеной речной воде, а потом тащить мокрые и тяжелые пеленки, рубахи и портки назад.
Вскоре она почувствовала, что вновь затяжелела.
– Ну вот мужинек, – нарочито серьезным голосом обратилась она к мужу, – новость у меня для тебя.
– Какая? – насторожился Василий.
– Скоро еще на одного комленка в нашей семье больше будет- с хитрецой глянула на него жена.
– Вона как!– обрадовался Василий, – добрая новость. Он подошел к жене, обнял ее и нежно поцеловал.
В феврале Ирина родила девочку.
– Доброе знамение! – радовался Юда, – после сыночка и дочка. Слава тебе господи!
– Теперь твоя очередь дочке имя давать, – ласково проговорила жена.
– Ух ты, сколько чести, – засмеялся Василий.– а сама чего не дашь ей имя. Давеча первенцу – то быстро сообразила.
– Ну не Ириной же называть, как у нас в семье. Тятя крикнет меня, а маманя уже к нему идет, или наоборот маманю кликнет, а я бегу.
–Так, Так, – озадачился Василий, почесывая затылок, – мне Агнешка по нраву.
– Я тебе сейчас этим половником по голове дам, чтобы мозги твои на место встали.– нахмурилась жена.
Василий растерянно посмотрел на нее:
– Ну, давай тогда Ниной назовем.
– Вот это другое дело, а то выдумал Агнешка, чтобы вся деревня смеялась. Все никак свою жизнь в плену забыть не можешь.
– Я бы с удовольствием, да не получается. Как там интересно мой товарищ Ваня Елагин поживает?
Он не надолго задумался, но сам себе и ответил:
– Как, как? Работает, наверное, как и я. Семья, дети, заботы о хлебе насущном. Не до него мне, как впрочем и ему до меня. Вот так нас жизнь и закрутила.
С рождением дочери, еще больше работы легло на плечи Ирины. Загрубели и обветрили девичьи руки, степенной стала когда-то летящая походка. Но невозможно прожить жизнь ничего не теряя – взамен молодости и красоты жизнь дала ей потомство, любовь мужа, уважение соседей, а это само по себе уже не мало. Не все конечно, было и безоблачным в судьбе Ирины Павловны, но она не жаловалась, другие жили так же, таков был уклад.
По весне, в Черемушку пришла Ирина Романовна, с сыном Иваном и дочкой Марией навестить молодых. Принесла внучатам полное лукошко гостинцев: пирогов с ягодами и грибами.
– А Егорку что не взяли? – удивленно спросил Василий.
– Мал он еще по дорогам ходить, – ответила ему Ирина Романовна. – С отцом дома остался. И повернувшись к Ирине строго спросила:
– Чаго ж ты дочка не крестишь Ниночку?
– Да все время никак выбрать не можем, – зарумянившаяся от тепла печи и забот, пыталась оправдаться Ирина.
– Негоже ребенку нехристем расти, давайте в церкву собирайтесь.
Ирина обрадовалась такой материнской опеке, и с легкостью согласилась:
– Давайте в субботу и поедем.
– Я чаго думаю. – Оглядывая комнату слеповатыми глазами, тихо проговорила Ирина Романовна, – крестным Тараса попросим быть, а крестной можно Зину Богомолову.
– Тетка Ира, – тряхнув кудлатой головой, поднялся с табуретки радостный Тарас. – Я согласный.
– Вот и славно, – перекрестилась Ирина Романовна.
Глава 3
1
Шло время, вскоре, все окрестные деревни стали подчиняться Усманскому сельскому совету.
Председателем его назначили Семена Чумакова, а помощником поставили Антона Волынкина.
Народ тогда от этого решения на верхах, ничего хорошего не ждал и произошедшие перемены, всерьез не принял.
Семен, хоть и знал грамоту, а полученной должности вначале тяготился, но потом привык, а ведь другого выхода у него не было. Когда началась мировая война, уездным воинским начальником он был определен на службу. После ранения в плечо, был комиссован. Вернулся в село, женился на местной чалдонке. Подрастал его сын, следом дочка. К крестьянскому труду семья была непривычная. Со временем свое хозяйство приходило в запустение. Он понимал, что займешься чужим делом, свое потеряешь. Но работа в сельсовете стала прельщать его, власть над людьми все более затягивала. Обязанностей было много, но главной задачей было – сбор налогов с крестьян, живущих на закрепленной территории.
Мир для Антона Волынкина был устроен по-своему. Его семья жила в Усманке, здесь же он пошел в школу. Он верил, что мировая революция свершиться если не завтра, то послезавтра уж точно. От прошлого в памяти осталось лишь мать с отцом горбатившиеся от зари до зари на своем участке, чтобы прокормить детей.
А еще в память врезался один случай. Как-то раз поехали они с отцом на базар и там он увидел страшные вещи. Белогвардейцы расстреливали на станционной площади красноармейцев, а потом на подводах свозили к пожарной каланче и складывали на мерзлый снег рядами. Он видел их винтовки, саблю офицера, слышал оглушительные залпы и падающих людей. И это все он видел своими глазами, а ведь он был всего лишь мальчишкой. После этого он несколько дней ходил сам не свой. В его душе зарождалось желание отомстить белым за погибших красноармейцев.
Антону было 17 лет, когда он в Верх-Чебуле на митинге произнес речь в поддержку 10-й годовщины пролетарской революции. Уже тогда приметил мальчишку уполномоченный Геннадий Гребнев и предложил избрать секретарем Усманской комсомольской организации.
Незаметно для себя и для других он вырос до такого уровня, что его стали замечать. Знали его в райцентре в исполнительном комитете. На заседании парткома назначили его в состав сельского совета в Усманке.
Рядом с ним всегда был его закадычный друг Петька Кобылкин, который также стремился привести крестьян своего села к светлому будущему, сделать их счастливыми.
Они оба были еще мальчишками, но в то же время, много важных дел в судьбе страны и людей делали эти вихрастые, с веснушками на лице ребята, пытаясь быстрее стать взрослыми.
Собравшись в сельсовете, много курили, почти не разговаривали. Ждали приезда уполномоченного. Вскоре по крыльцу застучали сапоги и, в открытую дверь ввалился Гребнев.
– Геннадий Петрович, – какие новости? – услужливо спросил Чумаков, – когда тот уселся за стол.
– Плохие, – отмахнулся уполномоченный. – В стране голод. Особенно страдают Поволжье, Казахстан, Урал. Совет народных комиссаров принял решение об изъятии хлеба у зажиточных крестьян в пользу голодающих .
– И что же нам теперь делать? – сдавленным голосом спросил Волынкин.
Уполномоченный какое-то время смотрел на него, видимо соображая, насколько глуп был сидящий перед ним человек. Потом медленно, чтобы всем стало понятно, заговорил:
– К чему я этот разговор завел? Знаю, что у вас в деревнях много зажиточных крестьян прячут хлеб и наша с вами задача изъять его в пользу голодающего населения. Ясно я говорю?
– Правильно говорите Геннадий Петрович, – согласился Чумаков.– Есть у нас такие, кто втихаря хлеб по амбарам, да тайникам схоронил.
Надо для этой экспроприации представителей из бедных крестьян подключить и тогда на законных основаниях этот продотряд может изымать хлеб у богатеев.
– У меня есть такие люди! – вскочил Антон. – мой товарищ – Петр Кобылкин, а в Черемушке – Клим Тугушкин. Он батрачит у местного богатея и знает, где тот хлеб прячет.
– Что тут говорить, разжирели за время НЭПа, – нахмурился Чумаков.– Теперь пришла пора делиться со своими же братьями крестьянами.
– Говоришь в Черемушке крестьяне жируют? – уполномоченный с удивлением посмотрел на Волынкина, – тогда поедем завтра туда.
2
Клим Тугушкин, укрывшись дерюгой, коротал ночь. В своих снах часто видел отца с матерью, которых потерял, когда ему было 12 лет. Родственников у него тоже не было. На лето мать отдавала его на воспитание Марфе Комлевой, а сами с мужем уходили со знакомыми старателями в тайгу. Однажды они не вернулись, ни поздней осенью, ни зимой. Комлев Юда поведал ему страшную тайну, что его родители сгинули в тайге на золотоносных ручьях.
