Когда минует август
Алексей Романов
Казалось бы, о любви уже всё было сказано классиками, и добавить к этой теме отнюдь нечего. Любовные сюжеты наших дней – вроде как переработка до дыр зачитанных Ромео и Джульетты, Руслана и Людмилы, Орфея и Эвридики и так далее. Заведомо прошу прощения у читателя, если и моя история будет отзываться эхом вторичности. Тем не менее я постараюсь подать её под собственным соусом, так как пережил лично и теперь, ещё не остывший от всплеска эмоций, переношу на бумагу.
Алексей Романов
Когда минует август
Глава 1
Меня зовут Антон Молодцов. Мой единственный друг Андрюха, с которым мы дружим с начальной школы, зачастую без тени сарказма зовёт меня Молодец. Разница наших интересов, взглядов, а следовательно и характеров велика. Андрюха парень пробивной, упёртый. Даже имя его звучит, как взрыв петарды – Андррюхаа! Такие люди всегда в центре внимания, им до всего есть дела.
С десяти лет Андрюха интересовался музыкальными инструментами и вскоре выучился играть на гитаре. В старших классах он постоянно таскал её в школу, дабы, не упустив момент на перемене, как бы невзначай начать наигрывать что-нибудь до свиста в ухе заслушанное вроде цоевской «Восьмиклассницы», тем самым собрав вокруг себя девчонок, что ему несомненно подпевали и стреляли глазками.
Девчонки любили Андрюху. Я хотел быть похожим на него. Хотел с такой же лёгкостью притягивать к себе противоположный пол, но тому препятствовала, словно шлагбаум на шоссе, моя застенчивость. Тем более ни способности, ни желания лупить по струнам у меня не было. Были разве что маломальский интерес к поэзии и охота сочинять что-нибудь своё. Я и прежде делал некоторые наброски, но никому о них не рассказывал, даже лучшему другу.
Именно поэзия стала своего рода катализатором на моём пути к сердцу дам. Впервые этот катализатор сработал в десятом классе, когда я не на шутку втюрился в Светку, что сидела буквально за соседней партой. Светка была из богатеньких, отчего особого внимания на меня не обращала. Поэтому удивить её я мог, как мне тогда представлялось, лишь своей изобретательностью. Просто сочинить стихи и томно прочесть их перед предметом своего воздыхания, надеясь произвести впечатление, казалось не более чем глупым предприятием. Оттого, на время оставив своё творчество, я решил прибегнуть к творчеству Владимира Маяковского, коего на тот момент мы проходили по литературе.
Нужно было прочесть наизусть «Стихи о советском паспорте». Подошла моя очередь. Я встал у доски, держа руку в кармане брюк, и уверенно начал незабвенное «Я волком бы выгрыз бюрократизм». На протяжении всего исполнения я не отрывал взгляда от Светки, словно читал свои собственные строки, сочинённые исключительно для неё. Светка же по обыкновению своему не обращала на меня внимания, бросая взор то в окно, то на новенькие ноготочки. Когда стихотворение близилось к концу, а именно к строкам «Я достаю из широких штанин», я медленно направился к своей возлюбленной, всё также не отрывая от неё взгляда.
– Читайте! – громогласно процитировал я классика, достав из кармана самодельный конверт и пафосно бросив его на парту перед Светкой. Только тогда она встрепенулась и растерянно поглядела на меня.
В конверте были мои стихи с признанием в любви. Содержания их я не помню, но после Светлана сказала, что это очень красивые стихи и что у меня талант. Так я покорил первую девушку, весьма одухотворившись своим достижением. Да что там достижением – победой! Победой над личной неуверенностью в себе.
Окрылённый таким успехом, я всё никак не мог поверить, что девушка, пользовавшаяся безоговорочной популярностью в школе, муза, за которой тотчас была готова выстроиться очередь из поклонников, разглядела именно во мне кого-то большего, чем просто зажатого одноклассника. Особенно на фоне моего раскованного друга, который, к слову, тоже был рад за меня, отчего то и дело приговаривал своё привычное «Ну ты молодец!»
Но помимо дел амурных были ещё дела житейские, и подошло время решать, кем я хочу быть. Андрюхе долго мыслить не пришлось, ведь у него с третьего класса было увлечение музыкой. Он вполне успешно поступил в Петербуржское музыкальное училище, где в следствие создал рок-группу, с которой выступал в местных барах. Я же, несмотря на мои литературные способности, завалив экзамены, естественно, не поступил на пресловутый филфак в родной столице Байкало-Амурской магистрали и отправился в армию под Владивосток.
То было лето 2001-го года.
Службу мы оставим за скобками, ибо она никак не влияет на последующий сюжет. Скажу лишь, что после того, как я отправился в войска, Светка перестала отвечать на мои звонки и письма, в отличие от Андрюхи, с которым мы поддерживали связь постоянно.
Вернувшись домой (летом 2003-го), я горел желанием увидеть друга, но он был в Петербурге. Пытался разыскать Светку, но из наших общих с ней знакомых никто ничего не слыхал про неё уже давно.
Я почувствовал себя одиноким. Ни девушки, ни единственного друга в богом забытом городишке не было рядом, а я так нуждался в любви и дружбе после двух изнуривших лет в сапогах да погонах…
Глава 2
Вагон скорого поезда плавно качался, словно на волнах. Второй день кряду я сидел на нижней боковушке, уставившись в окно, и созерцал бескрайнюю степь, сменявшуюся однотипными убогими деревушками с их покосившимися заборами, разрушенными сараями и просевшими от времени избами. Жалко было людей, живших в тех избах, – нищета напополам с ленью делили власть над ними, что было заметно невооружённым глазом. Картина веяла столь дикой тоской, что хотелось зажмуриться и, открыв глаза после, оказаться в волшебном городе, дороги которого вымощены жёлтым кирпичом.
Я ехал в Петербург. Ехал, чтобы встретиться с единственным другом после долгой разлуки, после двух лет армейской рутины и деградации, после месяцев тоски и никчёмности своего существования. Теперь мне казалось, что всё должно было измениться, ведь я ехал в культурную столицу. Ехал в город, воспетый классиками. Ехал, чтобы снова пожать руку и посмотреть в глаза тому, с кем рос долгих одиннадцать лет.
Андрюха, разумеется, знал, что я собирался в гости, и даже позаботился о жилье: однушка, принадлежавшая каким-то его родственникам, часто пустовала по причине постоянных командировок хозяев, поэтому он договорился с ними, чтобы я «присмотрел» за квартирой.
Предвкушая долгожданную встречу, я пытался представить, каковой она случится. Что я скажу другу первым делом? Куда мы с ним отправимся? Сильно ли он изменился? Сильно ли я изменился? Придётся ли нам притираться друг к другу? И ещё с десяток подобных вопросов.
Мысли перекликались между собой, напомнив про звонок накануне моего отъезда.
– Первого числа вечером буду в Питере! – ликовал я в трубку.
– Вот ты молодец! – поддерживал моё ликование Андрюха.
– Так что будь готов! Отменяй все дела и встречай старого друга!
– Стой, ковбой, – Андрей внезапно сбавил обороты и стал очень серьёзным. – А наша дружба достаточно ли крепка?
– В смысле? – растерялся я.
– Ответь на вопрос. Да или нет.
– Да, – ответил я твёрдо.
– Ну так привези с собой чего-нибудь покрепче! – расхохотался друг.
Очнувшись от воспоминаний, из под сиденья я достал рюкзак и, раскрыв его, уставился в содержимое: среди мыльно-рыльного барахла, пары шоколадных батончиков, блокнота со стихами и набора шариковых ручек томилась бутылка скотча, аккуратно завёрнутая в какое-то тряпьё, дабы ненароком не разбилась. Взглядом обласкав бутылку, я вообразил грядущее застолье. Затем вытащил блокнот и принялся за сочинение новых строк.
Примерно так прошли четыре дня пути. Гляделки в окно сменялись тоской, тоска – школьными на пополам с армейскими воспоминаниями, воспоминания – воображениями о встрече с другом, воображения – сочинением стихов. Убивал время перекурами в тамбуре и на станциях. К пятому дню однообразие так вымотало, что казалось, будто я начинал сходить с ума.
Путь в Петербург лежал через столицу, куда я прибыл на шестой день. Там у меня была пара свободных часов, чтобы заглянуть на Красную площадь, в мавзолей, да прогуляться по набережной Москвы-реки. Особо столица не впечатлила. Моя конечная цель была Санкт-Петербург. Город созидания. Город свободы от предрассудков. Город душевной гармонии.
От Москвы до Питера я добрался на электричке. Состав прибыл на Московский вокзал в пять вечера.
Сойдя на перрон, я первым делом набрал Андрюхе (мы заранее условились, что он встретит меня и устроит на квартире), но его телефон был отключён. Сначала я не придал тому значения и решил немного отдохнуть в вестибюле вокзала. Но спокойно на месте не сиделось, нужно было во что бы то ни стало дозвониться до друга. Я сделал несколько тщетных попыток. Начинал нервничать. Обшарпанные стены вестибюля угнетали своей громоздкой архитектурой и скучной отделкой. Оставаться на вокзале было нельзя, иначе я, отчаявшись, сдуру отправился бы домой.
Я вышел на улицу, встретившую меня небольшой площадью и обелиском, за которым высилась огромная надпись «Город-герой Ленинград» на крыше длинного бежевого дома. Необходимо было разведать обстановку. Обелиск я взял за ориентир и отправился налево от него по широкой людной улице.
Всё, что я знал о Петербурге, было вычитано из учебников истории да литературных произведений. Разумеется, я не мог знать ни названий улиц, ни тем более их расположения; и та картина, что открылась передо мной, ни коим образом не давала чёткого понимания, где я находился – в центре ли, на окраине ли, и куда мне следовало идти. Но идти надо было, хотя бы в поисках дешёвенькой гостиницы. Конечно, я не собирался расставаться с надеждой дозвониться до Андрюхи, но перестраховаться всё же стоило.
Вдоль светло-коричневых домов, плавно переходивших из одного в другой; мимо модных бутиков, из которых выпархивали воодушевлённые дамочки, чьи ухоженные ручки, поддёрнутые нежным бархатом, были нагружены всевозможными коробками и пакетами; сквозь запах дорогих духов и дешёвой выпечки я добрался до первого перекрёстка. Указатель сообщал: «Пушкинская улица» (стрелка влево), «Невский проспект» (стрелка прямо). О как! Оказывалось, я передвигался по известнейшей Мекке Санкт-Петербурга, с таким вкусом описанной Гоголем! Осознав эпохальность момента, я принял деловитый вид и отправился покорять проспект.
Мне хотелось всеми органами чувств, каждой клеткой тела ощутить дух Невского с его пышным контрастом, вычурным колоритом и неугасаемой романтикой. Я наслаждался, шагая по тем же местам, где некогда так же прогуливался мэтр отечественного слога – Николай Васильевич Гоголь.
Так я прошёл несколько кварталов, слившись с суетой молодого города.
Проспект пересекал реку: на указателе я прочёл «Фонтанка». Передо мной возник фундамент из гранита, на котором была возведена скульптура укротителя коня. Силач полулёжа, упёршись правой рукой в гранит, левой сдерживал свисавшую сбрую вздыбившегося животного. Через мгновение метрах в ста от меня я заметил фундамент с похожей скульптурой, ещё через мгновение – две скульптуры на противоположной стороне улицы. Я понял, это были четыре части одного ансамбля.
– Ты чё лошадей никогда не видел?! – услышал сзади пьяный сиплый голос.
Я обернулся, но не на звук, а на запах перегара, отвратительно заполнявший пространство в радиусе десяти шагов. Передо мной стоял (точней, старался не упасть) сморщенный седой старик лет шестидесяти, с бородой, росшей клочками, словно кто-то её неистово дёргал.
– Чё ты пял-лишься? – заплетался язык у старика. – Лошадей… говорю… н-не видел ш-шоль?..
– Иди проспись, отец, – я старался держаться культурно и уже собирался идти дальше, но…
– Одни лошади… ик… да львы по ффсему город-ду… – преградил мне дорогу пьяница. – Ло-ша-ди!.. Да львы!.. Ик!..
– Ну и что?
– А то!.. – седой на секунду призадумался, отчего мне показалось, будто он начинал трезветь. – Одно зверьё круг-гом…
Старик начал нелепо размахивать руками, то и дело приговаривая: «Одно зверьё!.. Зверьё!.. А люди-то где?!» Продолжая негодовать, он свернул на набережную и, по-прежнему делая усердные попытки не упасть, побрёл восвояси. Ну а я – дальше по проспекту.
В районе памятника Екатерине Великой было весьма людно. Художники предлагали зевакам свои услуги, на что некоторые лениво соглашались; у киоска с мороженным томилась длинная очередь, не сокращавшаяся ни на шаг; повсюду стояли лавчонки с сувенирами, игрушками, книгами, вокруг которых суетились возбуждённые покупатели, желавшие приобрести ту или иную безделицу. Шумный говор, смех и восклицания наполняли воздух неуловимым флёром беззаботности.
Жизнь на Невском бурлила.
Я подходил к длинному жёлтому зданию. Надпись над входом «Большой гостиный двор» словно зазывала к себе. Я опустил глаза на вход, откуда вышла женщина средних лет в каком-то рванье. Мы встретились взглядами. Она двинулась в мою сторону, не сводя с меня глаз. Была чем-то напугана, её всю трясло. Мне стало не по себе. Когда женщина оказалась в паре шагов от меня, я заметил, как её зрачки неестественно поползли на лоб, а лицо побледнело, словно она угодила в таз с мукой.
– Доведите меня, – едва слышно промолвила оборванка.
– Что с вами? – стараясь не чокнуться от её присутствия, спросил я.
– Доведите меня! – настойчиво прошипела она сквозь жёлтые зубы.
Женщина вцепилась в рукав моей куртки и жалобно поглядела на меня своими жуткими зрачками.
– Ладно, – из последних сил сдерживал я себя. – Куда?
Она ткнула пальцем в ту же сторону, куда прежде направлялся я. Мы двинули. Слабая женская рука, породнившаяся с моей курткой, тряслась всё больше и больше. Сначала думал предложить женщине помощь, да только чем я помог бы этой несчастной, когда вся её суть была налицо?
– Ты случаем не из Купчино?
– Чего? – не понял я.
– Никогда туда не суйся! Слышишь меня? – бормотала попутчица, испуганно озираясь по сторонам. – Там тебя так надурят, ещё виноватым сделают…
– Куда не суйся?
– В Купчино, Купчино! Говорю же!
– Что это?
– Так ты не местный что ли? – женщина отпустила мой рукав и на мгновение перестала трястись.
– Нет…
– Давно приехал?
– Ну вот только что.
Побледнев ещё больше, чем прежде, она малодушно запричитала:
– Тика?ть тебе нужно, пока не поздно! Слышишь меня? Погубишь ты себя здесь! Это ведь не город! Это Содом и Гоморра! Слышишь?!
Её снова затрясло. Она вцепилась в меня двумя руками и, пригвоздив своим ужасавшим взглядом, стала орать во весь голос: «Содом и Гоморра! Содом и Гоморра!!!» К нам подоспели прохожие с вопросами, мол, что случилось, всё ли в порядке, и, не услышав внятного ответа, оттащили сумасшедшую от меня. Я поспешил дальше от этого дурдома, оставив прохожих разбираться с оборванкой.
Вскоре наткнулся на глухонемую старушку, вертевшую перед моим лицом Библией. Она поочерёдно показывала пальцем на фолиант, затем вверх, а после в сторону собора с длинной колоннадой, выстроившейся полукругом. Собор был грандиозен, но любоваться я не мог: мне всё ещё слышались истеричные отголоски «Содом и Гоморра!». Я торопился далее.
«Вот тебе и культурная столица! Вот тебе и Невский проспект!» – думал я про себя. Как там у Гоголя было? – «Всё, что вы ни встретите на Невском проспекте, всё исполнено приличия… словом, большею частию всё порядочные люди…» Ну нет. Это никакой не Гоголь! Это Чехов – «Палата номер шесть».
Подстёгнутый лёгким стрессом, я снова начал названивать Андрюхе, но его телефон по-прежнему был отключён.
В подавленном состоянии я прошёл ещё несколько кварталов, пока не заметил, как в конце проспекта возвысился высокий золотой шпиль. Я узнал его! Это Адмиралтейство! Точно, как на переплёте учебника истории! Шпиль вырос прямо передо мной. Такой высокий и яркий! Как у Пушкина: «…и светла Адмиралтейская игла…» Я осмотрелся вокруг и увидел неподалёку площадь и Зимний дворец. Тогда понял, что находился в сердце Петербурга.
Пройдя по скверу в сторону площади, я почувствовал запах речной прохлады и, миновав дворец, двинулся на сырой аромат. Через несколько мгновений передо мной открылся великолепный вид на Неву. Я очутился на набережной.
В отличие от проспекта, набережная не была такой людной. Несмотря на здешнюю панораму, зелень, воздух, иначе благоухавший, – несмотря на всё это, казалось, будто людей не тянуло туда вовсе. Там были другой простор, другая свобода, нежели на Невском проспекте. Но не было са?мого важного – людей. Я чувствовал одиночество.
Очередной раз попытался дозвониться до Андрюхи: безуспешно. Со времени первого звонка прошёл, наверное, час. Нужно было обдумать, что делать дальше. Гостиниц на пути я не заметил, видимо, от банальной невнимательности. Ещё можно было, к примеру, в киоске купить газету и поискать объявления об аренде какой-нибудь комнатушки. Но внезапно мной овладела апатия, и угас всякий энтузиазм.
