Посчитав до ста, поприбавляв к трём гусям четыре утки и позубрив буквицы кириллицы, слушали о жизни и деяниях своих дедов-прадедов, и борзости их злокозненных врагов.
– Аскольд, правитель киевский, после перемирия с Рюриком, неожиданно воспылал жаждой боевых действий, и в том же восемьсот шестьдесят шестом году, наслушавшись ушлых иудейских купцов о дивных богачествах Царьграда, собрав удальцов из многих племён, совершил первый поход Руси на стольный град ромеев, застав их врасплох. Император тогдашний, Михаил, воевал в Азии, у восточных пределов империи. В ужасе, заперев ворота и выставив стражу, народ ромейский ринулся в церкви молить Бога о спасении, – победно глянул на волхва, – и тут поднялась буря, разметавшая лодьи руссов.
– Ты этому рад, несчастный монах? – грозно поднялся со своего места Богомил.
Помня предыдущие неприятности с оком, Тихомир пролепетал:
– Я просто пересказываю, что читал в фолиантах о том событии. Патриарх Фотий вышел к растерявшимся руссам и держал перед ними проповедь, после которой Аскольд и некоторые его воины приняли крещение. И был наречён Аскольд в крещении – Николаем.
– А я в это не верю. Врут твои книги, монах.
– Фома неверующий.
– Кто-о?
–Остынь, Богомил, – выставил перед собой руки Тихон. – Наша матушка-княгиня тоже приняла крещение и была наречена Еленой. Правда, в ромейских источниках её называли Эльгой, королевой ругов. Не будем ругаться и продолжим. В восемьсот семьдесят третьем году по рождеству Христову, – вещал священнослужитель, единственный, кто не использовал скоморошьи словеса, – князь Рюрик вместе с дружиной посетил дальние страны. Пока гостил в Европах, варяги не нападали на них.
– Ну да. Кругом царила тишь-гладь, да божья благодать, – хмыкнул волхв. – Всё-всё, продолжай, – миролюбиво потряс перед грудью ладонями, выставив их в сторону Тихона.
– Там встречался с императором Людовиком Немецким, королём франков Карлом Лысым…
– Как сотник Велерад…
– То не я, то Владимир сказал, – на всякий случай отмёл подозрения монаха в попустительстве наукам. Богомил, с трудом сдержав так и рвущийся наружу смех: «Не следовало вчера брагу жбанами пить, а то весёлый с утра, будто скоморох».
–… И ещё встретился с королём Лотарингии Карлом Смелым. Людовик Немецкий враждовал с ромейской империей…
– То есть жили как кошка с собакой, – позавидовав Владимиру, вставил своё слово в речь наставника и захихикал княжич Олег, но тут же замолчал, с трепетом подумав, как бы похмельный ведун для развлечения и снятия головной боли, не превратил его в какую-нибудь хвостатую живность.
Но волхв благосклонно взирал на княжича, чем успокоил его детскую душу.
Вздохнув, Тихомир продолжил:
– Князь Рюрик, будучи умным, целеустремлённым и дальновидным политиком, исподволь готовился к борьбе за Куявию, которую вдруг стали поддерживать ромеи и Хазария.
– Купили Аскольда за злато. Видно, точно окрестили Скалу, и стала она холмиком, – поднялся с лавки Богомил. – И вскоре этот холмик стал могильным. На обратном пути Рюрик посетил единственный город свеев Бирке, где проживала большая община славян, создавших семьи с местными жителями и правившие ими. Так уж повелось в те времена, простой варяг вагр или ободрит, взяв на меч фьорд, а в жёны дочь ярла, сам становился ярлом. Рюрик полюбил и взял в жёны дочь ярла-вагра по имени Ефанда, подружившись с её братом Олегом. В восемьсот семьдесят четвёртом году у Рюрика родился сын Игорь, а в восемьсот семьдесят девятом году, простудившись в походе, Рюрик умирает, передав власть пятилетнему сыну и определив к нему наставником и опекуном его дядьку – ярла Олега. В восемьсот восемьдесят втором году тот взял под свою руку главный город кривичей Смоленск, и следом, с варягами, словенами, кривичами, далее по Днепру, спустился к Киеву. Применив свойственную не варягам, а ромеям хитрость и спрятав в лодьях гридей, направил к Аскольду доверенного переговорщика со словами, что плывущий в Царьград купец-варяг имеет тайное послание от Олега и княжича Игоря, и просит переговорить с глазу на глаз в лодье, не желая, чтоб его видели любопытные киевляне, среди коих могут быть хазарские соглядатаи.
Когда в сопровождении только юного своего наперсника Ольма тот взошёл на лодью, Олег, со словами: «Ты не князь, а вот он – князь, – указал на Игоря, – и посмел воевать с Рюриком, – приказал дружинникам убить Аскольда, Ольма же велел оставить в живых.
Друг и сподвижник киевского правителя, по христианскому обычаю, предал земле тело своего покровителя на горе, возле Киева, поставив со временем на могиле церковь святого Николы.
Олег, совершив династический переворот, в чём опять взял пример с ромеев, стал княжить в Киеве, объединив Северную и Южную Русь в одно княжество-государство: «Над Ильмень-озером небо всегда хмурое, а здесь, в Киеве, солнечное и ясное. Новгород на окраине княжества стоит, а Киев – в центре. Тут и быть стольному граду земли русской», – решил Олег. Следом подчинил племена древлян, северян и радимичей. В девятьсот седьмом году Олег выступил в поход на Царьград, что стало традицией, и, обладая нечеловеческой хитростью, подойдя по морю к городу, велел дружинникам приделать к лодьям колёса и при попутном ветре с поднятыми парусами корабли посуху подошли к городу. Поражённый столь изощрённым коварством, которое даже им, ромеям, не снилось, император предложил архонту ругов мир, и заключил договор, согласно которому выплатит дань на русские города, и по двенадцать гривен за каждую уключину.
– Удачливый и хитрый полководец, – принял эстафету наставничества и вразумления неразумных чад, монах. – Осенью девятьсот двенадцатого года, согласно легенде, Олег умирает от укуса змеи, но на самом деле, на пиру, ему поднёс чашу с ядом ставший богатым купцом Ольм, отомстив за убийство покровителя и благодетеля Аскольда. Словом – сплошные ромейские интриги. Первым киевским князем династии Рюриковичей считается не Олег или Аскольд, а Игорь, сын Рюрика, муж княгини Ольги и ваш дед. Он традиционно пошёл походом на Царьград в девятьсот сорок первом году. Поход оказался неудачен – в морском бою ромеи сожгли корабли русичей так называемым греческим огнём. Погибло множество воев. В девятьсот сорок четвёртом, собрав рать, вновь двинулся на Царьград. Узнав об этом, император ромеев выслал навстречу послов с дарами. Приняв дары, Игорь повернул назад. Осенью следующего года он поручил воеводе Свенельду, варягу из ободритов, идти на полюдье, это, княжичи – сбор дани означает. Вырастите, сами станете ходить. Варяги Свенельда обрадовались, а гриди Игоря возмутились. Выслушав дружинников, князь, вместе со Свенельдом пошёл на землю древлян собирать дань. На обратном пути в Киев они решили, что взяли недостаточно, и вернулись. Обозлённые такой наглостью древляне во главе с князем Малом, перебили отряд, убив самого князя. Его жена, ваша бабка, жестоко отомстила за гибель мужа, а как именно, узнайте у неё, боярина Свенельда или его сына – Люта.
–Теперь настало время князя Святослава, а после него наступит и ваше время, – собрался уходить волхв. – Письмом и счётом с монахом занимайтесь, и не поддавайтесь на его уловки – принять христианство.
– А ну, пошёл отсюда, ведун, – столкнулся в дверях с княгиней Ольгой, услышавшей, видно, конец фразы. – Чтоб духу твоего собачьего тут не было.
– Волчьего, – произнёс, удаляясь, Богомил. – Собачий – это у волхвов Семаргла.
В середине ноября Святослав вызвал к себе воеводу Свенельда.
Войдя в покои, старый варяг склонил лысую голову с длинными, до плеч, седыми волосами по краям, и, выпрямившись, снисходительно оглядел понуро сидевшего за столом князя, сумрачно глядевшего на стену с оружием. Узкие окна пропускали неяркий ноябрьский свет, слабо освещая лицо и голову князя с оселедцем, и нетронутую братину с мёдом перед ним.
– Свенельд, – очнулся от раздумий Святослав.
– Здрав будь, княже.
– Садись и отведай мёда, – предложил воеводе, не ответив на приветствие. – Сокровищница пуста, а хазар воевать надо. Там и пополним казну. А нынче объяви, что через седмицу отправляемся в полюдье – дань собирать. Починим старые и построим новые лодьи, пополним дружину и в мае, как называют сей месяц ромеи и матушка, пойдём воевать хазар.
– Сделаю, княже. Купцов приглашу и дружину составлю, а вместо себя сына отправлю, Люта. Нездоровится что-то мне, – тяжело поднялся с лавки воевода.
– Быть посему, – тоже поднялся князь. – С древлян начнём, а тебя там, после сбора дани с моим отцом, не любят, – проводил до двери, оказав уважение старому воеводе: «Да и матушка моя погорячилась, мстя за мужа… До сих пор древляне полян ненавидят, но боятся, – усмехнулся он. – Верно в народе говорят: «Сила солому ломит». Может, и правильно тогда княгиня поступила. Зато как крещение приняла, слишком доброй стала», – одевшись, вышел на крыльцо и повеселел, наблюдая, как лихо бьются на подворье гриди, дабы себя показать и девиц, выглядывающих из окошек, позабавить.
Бородатый варяг, гридень Молчун из свенельдовой дружины, в кольчуге и лихо заломленной шапке вместо шлема, упоённо бился со своим побратимом, громадиной Гораном, обряженным в кожаную одёжу с железными пластинами на груди и плечах, зато в шеломе. Был он из княжеских гридей и его телохранитель. Святослав потворствовал ему и многое прощал, даже зная, что на совести Горана был немалый табунок порченных им девок, и не только полянских.
Наблюдая, как тот размахивает мечом, наморщил лоб: «Надо предупредить его, чтоб в городах и селищах, которые проезжать станем, своим удом так лихо не размахивал… А то ведь сколько отцов жаловаться на него идут, – расправив морщины, мысленно улыбнулся он. – Так и придётся, как муслиму, уд обрезать».
– Горан, ты не на девок в окошко пялься а на супротивника, как бы мечом чего не отсёк, – загоготал князь, и его поддержали дружинники, самозабвенно хлопая ладонями в рукавицах по бокам.
Отроки, не поняв шутки, глядя на князя и старших товарищей, тоже на всякий случай хихикнули.
Азарт у поединщиков – не гляди, что побратимы, постепенно сменился на боевую злость. Молчун, чуть наклонившись, махнул мечом и отхватил бы ногу товарищу, если бы тот вовремя не подпрыгнул, ответно ударив ногой в грудь соперника, на миг потерявшего от толчка равновесие, и этого хватило, чтоб Горан мечом, слава Перуну, плашмя, ударил по руке, парализовав её и лишив способности двигаться.
Дальше продолжать бой Горан не стал – побратим всё-таки, и в знак уважения приложил кулак с зажатым мечом к левой стороне груди, коротко поклонившись.
Свирепая гримаса на лице побратима сменилась улыбкой, и, перехватив меч левой, правую, уже отошедшую от болезненного удара, протянул Горану.
Гриди ревели от восторга, а князь благожелательно покивал приятелям и произнёс, глядя на довольных исходом боя отроков:
– Хочу назначить одного из молодых воинов своим меченошей, – указал пальцем на Клёна, который вначале удивлённо вытаращил глаза, а потом зайцем запрыгал и по-детски заверещал от счастья.
– Любо! – медведями ревели дружинники.
– А ещё одного отрока желаю сделать хранителем своего лука и стрел, – придумал должность для лопоухого Бажена, недовольно сдвинув брови когда увидел улыбающуюся рожу Горана, пялящегося на окно с выглядывающей молоденькой прислугой княгини: «А сотника Велерада следует назначить отсекателем любвеобильных уд», – подумал князь, но решил не озвучивать эту должность, дабы не веселить дружину, а то маменька скажет, что я не князь, а скоморох какой».
В первый день последней седмицы ноября, Святослав, во главе небольшой дружины, полной грудью вдыхая морозный воздух, выехал в полюдье.
«Красота, – любовался заснеженным лесом. – А снег какой пошёл, – радовался князь. – Главное, матушка не пилит меня за несуществующие прегрешения. По её мнению, я только и делаю, что грешу, – фыркнул он, от чего конь запрядал ушами. Святослав погладил его по холке. – И Предславка страх потеряла – предерзкая стала. До того дошло, что охальником обозвала, когда к Малуше уезжал в Будутино. Только из-за этого креститься можно, дабы одна жена была. А полюбовниц иметь воину не возбраняется», – оглянулся на следующих за ним отроков и от прекрасного настроения – бабы-то в Киеве остались, подтрунил над меченошей:
– Меч не утерял ещё? – и, видя, как отрок растерянно покрутил головой, затем огладил ножны, засмеялся, радуясь жизни, и снегу, и приволью княжества своего.
Настроение немного подпортил Лют, Свенельдов сын. Намётом подлетев к князю и запалённо дыша от терпкого, как устоявшийся мёд, морозного воздуха, доложил:
– Княже, всё утро с купцами лаюсь. Одного новгородского торгаша с сизым носом, плетью взгрел, чтоб не пререкался со мной, пёс.
«Уж не отца ли?» – потёр княжеский щит ладонью в рукавице Доброслав. – Дядька сказал – приехать должен», – прислушался к охрипшему голосу боярина.
– … Привыкли там, в Новгороде своём, бузу бузить.
« Буза – неплохой хмельной напиток из проса, гречихи и ячменя, – облизнулся Доброслав. – Перед отъездом тётя Благана угощала нас с дядей».
– Да успокойся ты, травяной мешок, – в сердцах обругал коня Лют. – Чего вертишься, как кот под ногами? И Тишке, бывшему холопу дворовому, тоже всыпать надо, совсем борзым стал, как своим слугой его сделал. Никакого порядка кругом.
– Опять следует варягов из-за моря вызывать, чтоб порядок в обозе навели и Тишку приструнили, – иронично глядя на молодого воеводу, хмыкнул князь.
– А приедут не из-за моря, а с реки Варяжки словене, древляне и прочие вятичи, – прикрыл рот ладонью, глянув на Клёна, а потом на Люта, Доброслав.
– Вот, дожился. Отроки уже воевод перебивают, – отчего-то вернул прекрасное настроение князю, и, увидев в купеческом обозе бардак и непорядок, с нехорошими словами умчался устранять его.
С укатанной дороги свернули в чисто поле, за которым виднелся тёмный лес, куда вскоре и втянулся обоз, тут же застряв в глубокой, засыпанной снегом балке.
Князя привёл в восторг растерявшийся, как давеча меченоша, заяц-беляк, спервоначала суматошно запрыгавший из стороны в сторону и неожиданно вставший как вкопанный, с вызовом разглядывая князя: чего, мол, в мой лес припёрся.
– Лук и охотничью стрелу, – негромко произнёс Святослав, и Бажен тут же исполнил его приказ, затем, спрыгнув с коня, принёс князю использованную стрелу и убиенного зайца.
– Княже, а вон изюбра следы, – тыча плетью в снег, засипел от проснувшегося охотничьего азарта Богучар.
– Надо поохотиться денёк-другой, – воодушевился князь. – А за это время Лют с обозным кавардаком разберётся, – оправдал охотничью страсть, ни к месту вспомнив матушку: «Сейчас бы высказалась, что делу время, а потехе – час. И каким был в детстве обормотом, таким и в зрелых летах остался», – улыбнулся в усы Святослав.
Четыре дня лес сотрясал гул охотничьих рогов, азартный рёв охотников и предсмертный рык и визг кабанов, лосей и зубров.
Взяли на рогатины двух медведей. Одного самолично завалил Святослав: «Неплохое времяпровождение – охота, но надо оброк собирать», – велел трогаться в путь.
Долго не встречали никакого жилья. Проводником князь поставил богатыря Медведя.
– Братка, – гудел Богучар, с высоты коня обратившись к недовольно морщившемуся Дакше, развалившемуся в санях и часто трущему ладонью сизый нос. – Простыл что ли? Не должон в меховой шубе. Может, от плети Люта рассопливился? Опять же через шубу не больно, а только блох погонял, – трубно заржал, напугав присевшего на задние ноги и всхрапнувшего жеребца. – Ждан, куда правишь, сейчас в овраг тятьку низвергнешь, – подтырнул племяша. – Двадцать лет, а пузень отъел как у батьки сорокалетнего, даже через шубу выпячивается, и щёки хомячьи нагрыз, – трунил над молодым парнем. – С Доброслава пример бери. Крепок, силён, и к тому же – княжий щитоносец.
– Зато гол – как сокол, – недовольно буркнул Ждан. – Мотри, сам в овраг не грохнись, чего к сыну привязался? Привыкли мечами да плётками размахивать. Ну, ничё-ё. Приедете когда-нибудь в Новый город… Быстро носы посворачиваем.
– Опять, братец, грубишь. Язык у тебя, словно у бабы – чисто помело. За дело, видать, плетью воевода попотчевал. А мы с Доброславом нацелились из похода на хузар товару привезти: поволоки ромейские, пряности разные… Слыхал, в Новом городе оне мигом расходятся… Ну-у, ежели тебе не надо…
– Стой, стой, братка Богучар, не горячись, как калач из печи. Ишь, пламень какой. Шелка и пряности вези, серебра за них щедро дам, не обижу, – аж затрясся от будущего прибытка Дакша.
– О-о! Сам-то как вскипел, когда о наживе пронюхал, – усмехнулся Богучар. – Ждана в Киев пришлёшь, пусть лавку откроет и торгует, – неожиданно осчастливил племяша дядька.
– Не знаю, тятька отпустит? – надеясь на поддержку богатырского родственника, робко глянул на отца Ждан.
– Будешь ныне в торге удачлив, отпущу, – пообещал отец.
– Расторгуюсь с прибытком. Посуду крашеную новгородскую для селян взял. Железные изделия разные нашенских ковалей: топоры там, ножи, а для жёнок ихних с доцами – украшения и обереги всякие.
– Молодец. А я, братка, два воза соли везу, а для вотчинной знати – вина ромейские, одёжу богатую, изделия из серебра и злата.
Богучару прискучил купеческий разговор, и, по-доброму попрощавшись, он направился в голову обоза, где ехали князь с Доброславом и воевода Лют.
Миновали несколько селищ, и опять по бездорожью, по замёрзшим рекам, по скованным льдом озёрам, куда не ступала нога человека, а виднелись лишь заячьи следы, а то и лося, оленя или кабана, выбрались, наконец, на проезжий тракт.
– Искоростень древлянский, а следом и Овруч будет, – вытянув перед собой руку, известил князя Медведь. – Местный древлянин, за мзду небольшую, дорогу указывает. А ежели просто плетью выдрать, в какие-нибудь болота заведёт.
– Понятно. Действуешь с помощью кнута и пряника, тьфу ты, браги. Нужны твоему древлянину пряники, как собаке – пятая нога, – хмыкнул Святослав. – Местный воевода не очень-то торопится встречать, – проехали узкий мост и растворённые настежь ворота.
– Сначала трапеза полуденная, а после на площадь пойдём, дань принимать, – не слишком довольно поглядывая на киевского князя, стоя у крыльца терема, поклонился ему древлянский воевода.
Насытившись и отдохнув, Святослав вместе с воеводой и гридями вышли на утоптанную площадку, которую местные называли погостом. Заинтересовавшись, Святослав оглядел кадки с мёдом, кули с зерном, пушнину, благодушно кивнув поклонившимся ему смердам в овчинных тулупах и заячьих малахаях, притопывающих от мороза и обивающих себя руками в меховых рукавицах.
– Здрав будь, княже, – кланялись ему местные и прибывшие с ним купцы.
На площади во всю уже кипела торговля, и услаждали слух продавцов и покупателей трещотки, дудки, бубны и два зычно гудящих охотничьих рога – то, отведавшие для сугрева хмельного мёда гриди Горан и Молчун, веселили местных девок.
– Через девять месяцев после отъезда точно два новых древлянчика на свет божий вылупятся, – усмехнувшись, потёр мочку уха с серьгой Святослав.
Погостив у древлян, княжий обоз, по совету проводника-древлянина, повернул оглобли к реке Припять, где удачно попаслись у дреговичей.
Поторговав, подкормившись и попив медов, вин и браги, двинулись вверх по Днепру, потеряв где-то на просторах Смоленского княжества проводника-древлянина. Но здесь места были знакомые, и ехать по заснеженному льду реки намного легче, чем продираться по чащобам и зарослям из сосны, осины, ели, бука берёзы, дуба и других ветвистых и разлапистых дерев.
Погостив в городах: Любеч, Рогачёв, Заруб, Рша, добрались до Смоленска, где Святослав, отправив в Киев часть обоза с данью, решил отпраздновать Коляду – зимний солнцеворот.
Смоленский князь встретил его с почётом перед воротами детинца. Поклонившись, сильным голосом пробасил:
– Здрав буде, великий князь.
Святослав поклонился ответно, чем осчастливил кряжистого, зрелых лет князя, в таком же, как у Святослава, алом корзно с серебряной застёжкой в форме головы волка на левом плече.
– Сейчас, княже, прошу откушать, – на правах хозяина взял руководство в свои руки смоленский правитель. – Затем на площадь пойдём дани и оброки принимать, а вечером милости прошу тебя и дружину твою на почестен пир. Поводов-то целых два: Коляда и твой приезд. А без повода, что за пир? Пьянка обыкновенная получится, – развёл в стороны руки, вызвав своими словами улыбку на лице Святослава.
Потрапезничав, князья вышли на торговую площадь, сплошь забитую возами, смердами, дружинниками, купцами, горожанами, поющими девками и парнями, шумной артелью скоморохов с медведем, не желающим на этот раз бороться с мужиком, а опасливо косящимся на воз с медвежьими шкурами.
– Бова-а, – распевно, словно гусляр, воскликнул Чиж. – А ведь это твой знакомец косолапый, – развеселил стоящего рядом Бобра.
– Шкура моего знакомца на санях лежит, – выпятил грудь дружинник. – И зубы в пасти не все… Гляди, Чиж, докукуешься, и тоже зубы будут не все, – предупредил о нехороших последствиях приятеля.
– Предерзостный ты паря, Бован. Вот сколько тебя помню, с детских лет такой задиристый. Всё бы тебе драться и грубить. Ступай лучше с мишей косолапым поборись, – оглядел поднявшегося на задние лапы зверя, с испугом пялящегося на богатыря Медведя в шкуре из мишкиного родственника.
Отвлёк приятелей от задушевного разговора наглый крепкий смерд в бараньем полушубке, про который Чиж хотел сказать: «Вот что от тебя останется, если я осерчаю», – но не решился, так как к смерду приблизился киевский князь.
Это, конечно, выручило смерда, ибо у Бовы зачесались кулаки и на левой шуйце, и на правой деснице.
Узрев князя, отложил чесанье смердячьей ряхи на более подходящее время.
