Девушка начала растирать ладони у губ, одновременно что-то приговаривая шёпотом, а затем приложила их к моему позвоночнику. Тепло её рук мурашками пронеслось по моей коже, и, проходя по костяному хребту, дошло до плеч и шеи, постепенно растапливая лёд и отдаляя их друг от друга, волной согревая верхнюю часть тела. Доносившиеся до меня обрывки шёпота, которые становились всё быстрее и быстрее, дали мне понять, что это молитва.
Как это вообразить? Возможно ли это объяснить? Было ли это на самом деле? Мой рассудок был готов покинуть тело, однако теперь я ровно дышу, постепенно выпрямляя спину, забыв о высыхающих слезах, уже не ощущаю дыры в груди, где я, наоборот, вмиг почувствовала согревающий свет солнечного сплетения.
– Лапушка? – девушка аккуратно приподняла меня. Теперь я находилась в сидячем положении, – Ах, лапушка. – она прижала меня к себе, плача, целовала волосы.
Всё, что моё тело позволяло мне сделать – это тихо всхлипывать, положив голову на плечо девушке. Словно окачённая ледяной водой, я сжималась в комок, не отрывая руки в замке от груди, и плакала. Однако несмотря на моё скованное туловище, разум жил. Её «Лапушка» будто порвала что-то внутри меня. Девушка разрезала нечто глубокое и жизненно важное, тем самым причинив мне боль, но она его спасла. Обнимая и гладя мои волосы холодными руками, проводя ими по спине, передавая тепло, она сохранила во мне это нечто. Как мама.
– Скока ж можн??! – съязвила уже давно забытая мной никчёмная женщина, ударив тряпкой по печи. – Сели! – процедила она сквозь зубы, косясь на нас, а затем начала доставать плоские глиняные тарелки.
– Вставай, р?дная. Давай руку. – девушка протянула ко мне ладони.
Вместе мы встали, но ноги меня не слушались. Скованная окаменевшими лопатками, сросшимися с шеей, а также руками, которые сковались в замок и не отрывались от груди, на полусогнутых коленях, я доковыляла до скамьи, куда меня усадили. Я чувствовала, какой горб сейчас у меня на спине, но ничего не могла сделать, зато наконец получила возможность рассмотреть не только эту жалкую избу, но и мою спасительницу, ведь она быстро зажгла лучину
, стоявшую рядом со столом.
Обстановка ничтожного жилища ожидаемо сильно напоминала хозяйку: изнутри верхняя половина всех стен, а также печь и потолок, были чёрные, что позволило мне впервые обратить внимание на запах, который трудно было не заметить. Пахло сажей, гарью, потом и грязным телом, из-за чего приходилось делать короткие вдохи, лишь бы не чувствовать это. Запах горелого был более менее сносен, но смрад от нечистой кожи был невыносим. Заполнять всё помещение одним лишь собой – эгоизм, впрочем, у человека, виновного в этом, были и другие грехи. У меня впервые появилась возможность рассмотреть Корову полностью, но поворачивать голову я не осмелилась, разглядывая нелюдя из-под ресниц. Короткие грязные волосы с седыми висками были заплетены в косу и спрятаны под платком, таким же пыльным и серым, как и вся её одежда: сарафан и фартук, только и всего. Закатанные рукава оголяли крупные распухшие руки с толстыми пальцами, но не могли спрятать широких мощных плеч. Вся ткань на её грузной горбатой спине была мокрая, а низ рубахи, как и её босые худые ноги – почти чёрный, видно, она вообще не утруждается стирать свою одежду. И так непропорциональное тело с увесистым тяжёлым верхом и тонюсенькими ножками выглядело ещё абсурднее, когда было видно её лицо. Я понятия не имею, да и знать не хочу, кто её в жизни так обидел, что мощная нижняя челюсть всегда старалась выдвинуться вперёд, выставляя напоказ неровные зубы и её безудержную злобу. Несчастная всегда носила гримасу раздражения, зависти, отвращения и ярости на лице, а это, должно быть, очень тяжело. Я бы её пожалела, да некогда, раны кровоточили и сильно щипали.
С Коровы я переключилась быстро: меня не особо волновало как она выглядела и что делала, и начала осматривать саму избу. Разумеется, комната тут была одна. Слева от двери, почти впритык, находилась печь, но по какой-то причине она казалась мне "не такой": печка была маленькая, чуть ниже Коровы, и, как и хозяйка, вся грязная, в чёрных разводах. В углу справа от входной двери валялась куча всякого хламья: разные инструменты, побитые горшки, недоплетенные корзины, потрёпанные сапоги с тонкой подошвой, куски ткани, высохшие цветы, травяные веники и другая кухонная и огородная утварь. Несчастная скамеечка, на которой все это валялось, должно быть, чуть не проваливалась от всей этой тяжести. Собственно, про хозяйку можно то же самое сказать. По всему периметру избы располагались нары, широкие скамьи в избе, на стене над которыми тянулись грядки – широкие полки, на которых стояла битая посуда, уже чуть аккуратнее. К нарам в дальнем правом углу был приставлен тёмный исцарапанный стол, абсолютно пустой, и совершенно неприветливый, негостеприимный, словно желающий отогнать прочь.
Помимо меня за столом сидело два человека. Я была посажена у правой стены, напротив меня, придвинув маленькую скамеечку, сидела девушка, а рядом с ней, словно оледеневший, сжался маленький мальчик. Тот был совсем кроха, лет шести. Такой же, как и все, смугленький, волосами светленький. Занятая своими мыслями, я не заметила его, но и ему, однако, тоже было не до меня. Мальчик, сжимая кулачки, всем телом тянулся к девушке, но взгляд у него был застывший, как, собственно, и слёзы на его впалых щеках. Бедный ребёнок слышал и видел все избиения и крики, и сидел, не шелохнувшись.
Корова подозвала к себе девушку, мотнув головой, чтобы разложить кашу из горшка по тарелкам, и та тут же вскочила. И только тогда я заметила. Как же так? Она беременна. Пока женщины возились около печи, я с ужасом глядела на девушку: бедняжка выглядела очень плохо. О её положении можно было узнать только по округлому животу, который так сильно выделялся на фоне всего остального её костлявого тела. Я сразу забеспокоилась: неужели девушку здесь не кормят? Для какого человека будет нормальным видеть беременную женщину с нездорово бледной, почти жёлтой, кожей, впавшими глазами и выпирающими скулами, ключицами, обтянутыми кожей руками, и при этом абсолютно бездействовать? Костлявые ноги в драных лаптях и так еле держали и без того лёгкое тело, но она всё равно находила в себе силы, чтобы среди всей этой жестокости оставаться человеком. По реакции людей на то, как Корова избивала меня, сразу ясно, что такое здесь является обыденным, значит она на постоянной основе ведёт себя как сорвавшаяся с цепи псина. Как же эта девушка держится?
Глаза почему-то закололо, и я отвернулась от печи, решила смотреть в другую сторону. В противоположном от меня углу находились полати
. Одни находились под самым потолком, а вторые очень низко, на уровне нар. Верхние полати держались за счёт пола?вочников
В основном они были заставлены посудой, сушеным чесноком и травяными вениками, но где-то служили держателем: возле избы на них был подвешен небольшой глиняный горшочек с носиком, под которым стояло грязное деревянное ведро, должно быть, умывальник, а возле полатей висела люлька – большая плетённая корзина, подвешенная за верёвки. Как видно, она была пуста. Лучина, стоящая рядом с ней, догорела, и в и так тёмной избе воцарился полный мрак, пока девушка не зажгла новую, разумеется, не без шипения и тороплений Коровы.
За дверью послышался топот и мужские голоса, от чего у меня пошли мурашки по спине. Я подвинулась в самый угол, прижавшись спиной к стене. Мальчик, почему-то, даже расслабился.
Со скрежетом отворившись, дверь впустила в избу коренастого пожилого сгорбленного мужчину с озлобленным, хмурым морщинистым лицом. И будто компенсируя отсутствие хорошего освещения, ослепил комнату своей белоснежной длинной бородой, густыми волосами и бровями , которые сильно выделялись на фоне смуглого лица и грязной одежды. Невысокий старичок, опираясь на кривую толстую палку, оглядел комнату, попутно чавкая челюстью. Взгляд старика, который лишь мельком обратил на меня внимание, вызвал у меня каскад мурашек по спине. Его глаза были светлыми настолько, что на загорелом лице выглядели как пробоины в черепе. Они были странновато зелёно-голубого цвета. Если бы не белые, как облака, волосы и борода, то он был бы похож на чёрта, смотрящего дикими глазами прямо в душу человека.
Корова тут же вскочила и сделала страдальческое выражение лица. Догадаться было нетрудно: вошёл отец.
– К?стюша, а мы тут р?складываем уже. Садис, п?чти гх?тов?.
– Всё должн? гх?ряче на ст?ле моэ?м ст?ять как я в д?м вх?жу. – грубым басом бросил ей в лицо старик, стоя в дверях. Моё сердце, уже уставшее вздрагивать каждый раз от неизвестности опасного, пропустило несколько ударов. – Эх ты, тетёха! – добавил он осуждающе.
– Ну что ж ты, К?стюша. Всё гх?тов?, ?стал?сь токмо п?ложить. – задабривала его Корова.
– Не т?р?пис, мать, мы выждем. – сказал вошедший в избу после старика молодой парень лет двадцати пяти, которому пришлось сильно нагнуться, чтобы пройти в дверном проёме. Явное родство можно было увидеть невооруженным глазом: квадратное крупное лицо с маленькими глазами мать сыну передала, но широкими плечами обделила – всё-таки, ей роль мужика шла намного больше. Молодой человек, на самом деле, сначала, несмотря на его рост, показался мне безобидным: маленькая короткостриженная голова с запавшей, как у отца, челюстью и узкие плечи сильно контрастировала с животом, выпирающим из-под рубахи, поэтому его тело можно было назвать конусообразным, ведь ближе к верху оно сужалось.
– Спасиб?, Кирюшенька, всегда з? мать заступишса! – она улыбнулась ему гнилыми зубами, и похлопала по тому месту, откуда растут ноги, отчего мне сразу стало мерзко. Не могу сказать, что после этого он перестал казаться мне безобидным, скорее, в моих глазах он вмиг перестал выглядеть как мужчина.
– А ну, хватит трындеть! – старик ударил по столу кулаком. – Сели все! – в дом вбежали ещё два мальчика в драных грязных рубахах, один лет семи, а второй где-то десяти.
Морщинистый лоб старика был нахмурен, уголки рта ползли вниз, мужчина держался за поясницу, и, скрючившись, мелкими шажками подошёл к нарам, уселся на ту скамью, что смотрела на дверь. Кирилл сел по правую руку от отца, а после него за скамьёй села девушка с самым младшим мальчиком. Боявшись шелохнуться, я так и не двинулась, находясь по левую руку от старика, но меня никто не прогнал, и ко мне подсели другие два мальчика. Корова, пододвинув узкую скамеечку, устроилась напротив мужа, спиной ко входу.
Несколько мгновений все сидели в гробовой тишине, уже усевшись по местам, чего-то ждали, и только когда отец хриплым голосом сказал: «Ешьте», помещение наполнилось стуком деревянных ложек об глиняную посуду. Передо мной стояла глубокая тёмная тарелка с какой-то пресной кашей, но мне было страшно даже поднять руку, поэтому я просто осматривала всех вокруг. Слева я почувствовала пристальный взгляд: Корова внимательно следила за моими действиями, но я не посмотрела в ответ, пусть сидит и давится. Пока все окружающие, в особенности мальчики, громко поглощали еду, быстро заталкивая ложку за ложкой, двое за столом отличались манерами и спокойствием. Отец, не торопясь, поднимал ко рту свою жилистую руку и брал немного с деревянной поварёшки, медленно жевал, смотрел только в тарелку. Вблизи оказалось, что цвет его глаз точь в точь повторяет пропускающий через себя лучи солнца весенний лёд. Мелкие зрачки лишь подчёркивали свет его очей, и я впервые видела такую страшную красоту.
– Праш, отчагх? не ешь? – отец, нахмурив брови, обратился ко мне. Но уже по-доброму, не так, как до этого к Корове.
Я мигом схватила большую деревянную ложку, набрала немного каши, и поднесла ко рту. Он недолго посмотрел на меня и дальше продолжил глядеть в тарелку, но вот Корова взгляда от меня не отвела, я чувствовала, как её негодование передавалось мне по воздуху, и сразу громко выдохнула, это ощущалось противно.
Напротив меня, левее от Кирилла, чавкающего как изголодавшаяся свинья, сидела девушка, которая также отличалась тишиной трапезы. Меня завораживали её густые ресницы и длинная светлая коса, спрятанная до этого под платком, лежавшая у неё на плече, но то и дело норовившая ускользнуть за спину, поэтому я даже застеснялась, когда она подняла на меня глаза и скромно улыбнулась, ведь я не смогла ответить и поэтому отвела взгляд. Девушка брала из тарелки полную ложку с горкой, с которой сама ела немного, а остальное протягивала малышу рядом, следила, чтобы он всё съел.
В угнетающей тишине, нарушаемой лишь чавканьем Кирилла, мальчиков и Коровы, что не удивительно, ведь рот её никто не научил закрывать, мы сидели до того момента, пока не доест отец. За это время лучина успела догореть ещё раз, и в этот раз зажигала новую уже Корова, ведь ей было удобнее выйти из-за стола. Ребята рядом со мной почти сразу закончили с ужином, но, сложив руки на коленях, тихо ждали, пока их не отпустят.
– Бать, можн? мы с Евпраксьевскими п?игхраем? Недалёк? будем, как мать п?з?вёт, сразу спать ляжем, – сказал старшенький, когда старик закончил с едой.
Он оглядел мальчиков ястребиными глазами сверху вниз.
– Коль мать ?слушаётес, выпорю. Ясн? вам?
– Да, – сказали они хором.
– И Евлашку с собой в?зьмитё, пусть поигхрает.
«Евлашку? Что за имя такое?», – подумала я.
– Ну бать! – мальчики расстроились, не хотели брать мелкого с собой.
– Или не п?йдёте никуды. – пригрозил им отец, нахмурившись.
«Ладно», – промычали мальчики, забрав у девушки малыша. Ребёнок искренне обрадовался, когда ребята подошли к нему, охотно полез к старшему на руки.
– П?шли, Евлампий. – и мальчики вышли.
«Евлампий? Боже, бедный ребёнок».
– Бережн? там будьте. – бросила им вслед Корова.
Отец, при помощи старшего сына, с гримасой боли на лице, встал из-за стола, а затем с поддержкой того же Кирилла, кряхтя, взобрался на печь, где повернулся набок, и стал охать. Было понятно, что спина не даёт мужчине спокойно выполнять обычные действия, как же в таком состоянии он может заниматься бытом, выполнять тяжёлую работу?
Теперь побег откладывать было нельзя: все члены семьи встали из-за стола и у меня появился шанс выскользнуть. Я следила за каждым из них: Корова, предварительно бросив на меня презрительный взгляд, мол: «Вот сиди и помалкивай, так тебе и надо», начала чем-то ковыряться в печи, а девушка убирала посуду со стола, но, заметив, что моя тарелка не тронута, шёпотом попросила меня съесть, я кивнула, но даже не подумала это сделать, а Кирилл, как заботливый и отзывчивый сын и помощник, улёгся на нижний полок и захрапел. Девушка с посудой вышла из избы, должно быть, они мыли её в другом месте, и теперь единственной преградой на моём пути была Корова. Находясь возле печи, она практически полностью заслоняла дверь, но проскочить я могла. Медленно придвигаясь по наре ближе к краю стола, я мысленно копила внутри силы и ярость, потому что сейчас мне нужно было рвануть со всех сил. Мои размышления вмиг прервались, дыхание участилось, а ладони вспотели: Корова наклонилась к подвешенному горшку с водой и начала мыть руки. Неужели она закончила с работой в печи? И что она теперь будет делать? Сидеть рядом и наблюдать за мной? Одну она меня явно не оставит, неужели я пропустила свой шанс? Я чувствовала досаду от упущенной возможности, ведь, по сути, она могла эту дверь вообще запереть, и, учитывая то, что здесь нет окон, это означало бы для меня полное заточение в неизвестном мне месте с незнакомыми людьми-садистами. Размышления тяжёлым грузом давили на солнечное сплетение, мои вдохи стали прерывистыми, глаза начало щипать, я чувствовала, как слёзы подходили, что ещё сильнее подстрекало меня сорваться прямо сейчас, силы у меня уже есть, дорогу я помню, или в крайнем случае, найду. Люди снаружи опасности не представляли, ведь им было плевать, но помощи от них тоже не получишь, поэтому моим планом А было попасть в каменное здание и найти там убежище. Мне казалось логичным, что люди, которые могут себе позволить построить нормальный дом, также могут позволить себе и хотя бы раз в жизни прочесть книгу, ну или как минимум быть адекватными. Кто знает, может и за девушкой я позже приду, в таком состоянии и с этими людьми я их не оставлю, и мальчиков тоже заберу, и всем найдут достойный дом. Плана Б у меня не было, скорее, он являлся не до конца продуманным и звучал примерно следующим образом: «Просто бежать».
Вот оно. Я видела все действия, словно растянутые на часы. Эта женщина в очередной раз поднесла к умывальнику обе руки, готовилась сполоснуть лицо. Это был мой шанс. Мыслей в голове не было, только бешенный стук сердца в ладонях.
«Сейчас, сейчас… Что же ты тянешь, старая мымра? Быстрее!».
Вот она набрала воды, вот она тянет руки к лицу…
«Сейчас».
Оттолкнувшись правой ногой от скамьи, я стремглав бросилась к двери. Я отчетливо почувствовала, как Корова попыталась схватить меня за волосы, но было поздно: у меня получилось выскочить. Первым, что я увидела, было небо. За это время я по нему так соскучилась. Смеркалось, и всё равно снаружи было светлее, чем внутри. Путь свой я продумала сразу, поэтому повернула налево, и, удирая от злосчастного дома, заметила, что людей на пыльной дороге, разделяющей покосившиеся домишки, стало уже меньше – возле изб сидели одни бабки на скамейках. Делая шаги такие широкие как только могу, я буквально летела вперёд. До меня донёсся мерзкий вопль старухи: «Куда п?шла, паскуда?! Кирилл! Кирюшенька, вст?вай, Парашка сбежала, тварина т?кая, л?ви её! Да урок ей…». Ну и пусть орёт что хочет, я уже подбегала к началу дороги, и мне осталось только обежать каменный дом и найти помощь! Вот оно! В боку сильно кололо, болело горло, и жутко ныли голые ступни, которыми я бежала по сырой земле, что заставило меня задуматься, что моё тело неимоверно слабое, но всё это было так неважно.
Чуть-чуть. Только обежать.
