– Они снова ко мне придут, – пробормотал Любкин. – Или еще хуже – вызовут к себе, на Петровку.
– Подумаешь, напугали ежа голой жопой!
– Они могут узнать про деньги… Которые я тебе перечислил…
– Опять-таки, если ты сам им расскажешь. Да и потом, не такие уж это суммы. Ты ведь знаешь, Додик, для меня деньги – не главное.
– Я боюсь, – признался Любкин. – Я очень боюсь.
Он вздохнул. Раньше, раньше надо было бояться. Разве ж он, Любкин, не понимал, чем это может кончиться? Отлично все понимал. Еще тогда, в начале лета, когда в первый раз возникла эта тема. Любкин в деталях помнил тот разговор. Тогда, в конце рабочего дня, этот самый человек, который сейчас сидит напротив него, с трудом умещаясь в кресле, неожиданно заглянул к нему в офис.
– Додик, у меня есть идея!
Любкин внимательно и дружелюбно уставился на него.
– Ты же знаешь, Додик, у меня перманентные проблемы материального свойства…
– Да-да, – согласно кивнул благополучный Любкин, – каждый из нас доволен своим умом, но недоволен своим состоянием.
– Какое на фиг состояние! Я всерьез ищу спонсора.
– Э, знаешь… – Любкин сразу поскучнел, и вся соответствующая гамма чувств высветилась на его сытом лице. Дело не в том, конечно, что он не умел скрывать свои мысли, скорее, он даже считал нужным показать просителю, как все это ему не интересно.
– Да ты погоди отказывать! Я предлагаю оригинальный рекламный ход. Заранее платить ничего не надо. Когда убедишься в эффективности этого дела, тогда и поговорим. Ну что, заметано?
– Совсем ничего не платить? – удивился опытный Любкин. – А типография или что там еще?
– Это все я беру на себя, – нетерпеливо перебил его собеседник.
– Но мы же должны с кем-то заключить договор?
– Достаточно твоего слова. А результат сам увидишь.
Любкин нахмурился:
– Я даже слова не могу дать, не зная, о чем идет речь.
– Ты хочешь подробнее узнать о моем проекте?
– Естественно.
Гость Любкина явно ожидал этого. Он с готовностью развернул газету с рекламными объявлениями. Одно из них было очерчено красным. “Глобальное снижение веса!!! Мы помогли похудеть 20 миллионам человек во всем мире! Не нужно отказываться от своих любимых блюд. Никакого голодания, только натуральная основа… Присоединяйтесь к нам”!
– И что же? – спросил Любкин, прочитав рекламный текст.
– Суть препаратов “Гербалайф” – похудение?
– Ну, не только…
– Додик, а какова эффективность подобных объявлений, ты представляешь?
– Представляю ли я? Ну, конечно, это же моя работа.
– Эти призывы набили уже всем оскому, не спорь, это факт. Люди их не замечают…
– Ну, знаешь, не скажи. Тем более, “Гербалайф” распространяется из рук в руки, тут есть своя специфика, и в рекламе тоже. Но ты-то что предлагаешь?
– Короче, я берусь сделать так, что это слово – “гербалайф” – будет у всех на устах. Причем надежно закрепится с представлением о снижении веса. Ну, как, интересно?
– Интересно, как?
Любкин выслушал рассказ собеседника совершенно невозмутимо, как, впрочем, привык выслушивать различные бредовые идеи.
– Тема, знаешь, любопытная, да, – сказал он, – но я в ней не участвую.
– Поздно, – возразил гость. – Процесс уже пошел.
– То есть?
– Сегодня утром. В парке Сокольники. Ты как будто не рад? А где же твой корпоративный дух? Кстати, о деньгах. Мне понадобится самая малость, можно безналичные.
Если бы Любкин не был таким трусоватым, он нашел бы в себе силы отказаться. Или, еще лучше, заявил бы куда следует. Но ни на то, ни на другое он так и не решился. Если бы он не был таким трусоватым, ничего бы с ним не случилось, жил бы себе припеваючи.
* * *
– Узнаешь меня, Леопольд? Это твой активный дружок Гербалайф!
– Что-то ты давно не звонил, дружок.
– Не обижайся, Лео. Как там твоя маленькая звездочка, как твой маленький анус? Эх, Лео, и сам хотел бы звонить тебе чаще, но ты же знаешь, я очень занят. Вот и сейчас только-только закончил одну работенку. Я опять сделал это, ты понимаешь, о чем я, дружок? Тебя не было, я честно хотел предупредить заранее.
– О чем это ты?
– Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, да? Милая квартирка, совсем недалеко от “Профсоюзной”. Думаю, те, кто надо, уже засекли, откуда я звоню. Я тут удавил одного толстого мальчика. Я спросил монтера Иванова, отчего у вас на шее провод. Вот и у нашего мальчика на шее провод. От чего – от телефона. Мне пора, дружок, извини, очень спешу!
4
2 февраля 2000 года, четверг
В кабинете было накурено. Игорь Евгеньевич Иванов поздоровался за руку с присутствующими мужчинами, а добравшись до Серовой, с нежностью расцеловал ее в обе щеки. После чего с некоторой нарочитостью распахнул окно.
– Тебя-то не продует, Николай Васильич? – заботливо спросил он у Максимова, молодого еще мужчины с могучим торсом и коротким ежиком совершенно седых волос, сидевшим ближе всего к окну.
– Понимаю тебя, – отозвался Максимов. – Сам хочу бросить курить.
– Тут не закуришь, так запьешь, – сказала Серова. Валентина Николаевна, единственная здесь дама, была старше всех по рангу – “важняк”, следователь по особо важным делам Моспрокуратуры. На Серовой красовался форменный китель, окружавшие ее трое мужчин были в штатском.
Присутствие на рабочем совещании красивой женщины всегда вносит если не остроту и новизну ощущений, об этом-то речи нет, поскольку все здесь давно и хорошо знали друг друга, то, во всяком случае, создает особую атмосферу. Валентина Николаевна в свои сорок лет была весьма привлекательна, круглое с ямочками лицо ее обрамляли живописные светлые кудряшки, а за стеклами дорогой оправы поблескивали весьма проницательные и несомненно женские глаза.
– Ну, что мужики? Все теперь в сборе. Свежие идеи нужны как никогда. Думают все. Лукич, излагай!
– Гербалайф позвонил в “Сирену” в 17.22 с квартирного телефона, – монотонно начал Пахомов, которого из-за внешнего сходства с молодым В. И. Лениным все присутствующие называли Лукичом. – Хозяин квартиры – Любкин Давид Анатольевич, 39 лет, – задушен телефонным проводом. Следы борьбы на месте преступления имеются, но от этого толку мало; каких-либо отчетливых улик преступник не оставил. Оперативники и участковый опросили жильцов дома. Ориентировку с возможными приметами маньяка довели до каждого. Высокого блондина не видел никто.
– Может, он не такой уж высокий?
– И не блондин?
– Может, – легко согласился Пахомов. – Кто-то из соседей видел трех подозрительных кавказцев, два свидетеля запомнили незнакомого военного, полковника…
– Настоящий полковник, – сказал, точнее, пропел Максимов, подражая Алле Пугачевой.
– Место там оживленное, народу полно, время – конец рабочего дня… – продолжал Пахомов.
– Подожди, Лукич, – дружелюбно, но твердо прервала его Серова. – Что мы знаем о том, как он, Гербалайф этот, вошел в квартиру?
– Известно, как, – пожал могучими плечами Николай Максимов. – Ворвался следом за Любкиным, когда тот открывал дверь.
– Это не катит, – возразил Лукич. – У нас есть свидетельства двух партнеров Любкина, которым он звонил из дома в 14.10 и в 15.30. А момент наступления смерти определяется экспертами довольно точно – с 16.30 до 17.15 плюс-минус пятнадцать минут. Сказанное подтверждается и звонком Гербалайфа в 17.22 – сразу после убийства.
– Да, Гербалайф – важный свидетель, – пошутил Иванов.
– То есть, Любкин находился у себя дома где-то с 14 часов, и был цел и невредим как минимум до пятнадцати тридцати, – невозмутимо продолжал Пахомов. – Последний звонок, судя по всему, сделал в 15.30, – Пахомов сверился с записью в своем блокноте, – да, в полчетвертого, он звонил к себе в офис.
– Следовательно, начиная с двух часов дня потерпевший был в квартире один? – Валентина Николаевна встала, подошла к окну и закрыла его. Мужчины, не сговариваясь, проводили взглядами стройную фигуру Серовой.
– Не обязательно. Я утверждаю только, что никто не знакомый вслед за ним в квартиру не врывался.
– Это важный момент, – заметила Серова, возвращаясь на свое место. – Мы готовы допустить, что Гербалайф и его последняя жертва были знакомы? Так?
– Строго говоря, я ничего такого не утверждаю. Но если предположить, что убийца и Любкин были между собой знакомы, то вполне вероятно, что они пришли вместе, примерно в четырнадцать часов.
– Какие еще есть варианты?
– Я думаю, Любкин, дурилка картонная, просто впустил этого Гербалайфа, – предположил Николай Максимов с обычной для себя долей уверенности.
– Да, возможно, но нас интересует, были ли они знакомы. Вот что важно!
– Едва ли Любкин открыл бы дверь незнакомцу…
– Тем более своему убийце, – фыркнул Максимов. – Не так уж трудно вынудить хозяина отворить дверь, – со знанием дела заявил он. – Что, Лукич, не согласен? Или есть данные, что безвременно ушедший был параноиком и всего на свете боялся?
– Таких данных у нас нет, – обсуждение отчасти напоминало перекрестный допрос Лукича, но последний держался вполне уверенно. – Но есть вот что. На месте преступления следы борьбы обнаружены только в комнате, в гостиной. В прихожей никаких следов борьбы не обнаружено.
– Мысль понятная, все просто как банан. Но мы не знаем, как Гербалайф проник в квартиру. Вот если бы знали, мы, возможно, имели бы объяснение, почему он не набросился на Любкина прямо в прихожей. Например, Гербалайф мог представиться инспектором Мосгаза, а к газовой плите, я помню, можно пройти только через гостиную.
– Действительно, – поддержала Серова, – убийца мог изобрести предлог, чтобы войти в комнату. А зачем? Ну, возможно, убедиться, что в квартире никого больше нет.
– Еще одна деталь, – монотонно продолжал Пахомов. – В комнате, где произошло убийство, не обнаружено следов уличной обуви. Никаких. Хотя на улице, сами знаете, слякоть. Хозяин квартиры, понятно, был в домашних тапочках…
– В белых? – уточнил Максимов.
– …В них его и нашли. Но выходит, что и убийца, войдя в квартиру, переобулся?
– Ты, Лукич, считаешь, что они были знакомы?!
– Я пока потерплю с выводами.
– Понятно, не хочешь давить на нас своим авторитетом, – кивнула Серова. – Еще какие мнения?
– Я, господа-товарищи, тоже считаю, что Гербалайф и Любкин были знакомы. И более того, у меня имеется некоторая версия произошедшего, – сказал Иванов. – Дело в том, что я успел сегодня утром побеседовать с покойным. – И Игорь Евгеньевич рассказал собравшимся о своем визите к Любкину.
– Чего ж молчал, чего ж сразу-то не сказал? – удивилась Серова. – Нравятся тебе, Игорь, театральные эффекты.
– Это еще не все, – пропустив ее реплику без ответа, продолжал Иванов. – Вот, смотрите, пожалуйста, что мне удалось выудить из записи телефонного разговора. Гербалайф после убийства звонит Леопольду в “Сирену” и мимоходом заявляет, что, дословно, хотел предупредить заранее (имеется в виду совершенное убийство), но тебя, мол, то есть, Леопольда, не оказалось на месте. Однако анализ сделанных в “Сирену” звонков убедительно свидетельствует – не было, не было такого звонка, – Игорь Евгеньевич, торжествуя, обвел взглядом собравшихся. – Лжет Гербалайф. Спрашивается, почему?
– Да, почему? Давай уже, колись! Замучил ты хрупкую женщину-прокурора.
– Складывая все вместе, я пришел к выводу, что убийство Любкина не было спланировано. Любкин после встречи со мною, очевидно, срочно вызвал к себе Гербалайфа и чем-то так его напугал, что тот решился на радикальные действия, причем немедленно.
– Для не спланированного убийства слишком мало улик. Он, Гербалайф этот, мог бы оставить нам хоть окурочек. Он, гад, над нами издевается!
– Ему очень везет, вот и все.
– А что, Игорь, из вашего с ним разговора мог почерпнуть Любкин? Чем он так всполошил убийцу?
– Не знаю, – честно признался Игорь Евгеньевич. – Но насколько я помню, ничего там не было. Просто Любкин решил, что нам многое известно, чего, сами понимаете, нет и в помине.
– Слабак был Любкин, мир праху его. И спасибо ему, однако.
Ну, что ж, – подытожила Серова, – займемся связями покойного. К слову, наш Гербалайф действительно гомосексуалист? И что в этом плане известно про Любкина?
– Про Любкина пока ничего. Да и относительно Гербалайфа у нас ничего нет, кроме его разговоров с “Сиреной”. А это только слова.
– А ты, Лукич, чего хотел – видеозаписи полового акта? Я скажу вам, немало есть мужиков, для которых даже в шутку представить себя голубым немыслимо. Это на тему разговорчиков с “Сиреной”. Что-то здесь есть.
– Разрабатываем связи Любкина. Все прочее не отменяется. Постараемся управиться своими силами, в крайнем случае людей нам добавят, я похлопочу. Завтра к 10 часам здесь же, у меня. Всем спасибо, все свободны.
5
24 февраля 2000 года, пятница
– Эх, Никита, Никитушка! Ну, конечно же, ты можешь думать, что я старая свинья, что это я все подстроил, и в результате ты попал в тюрьму… Там, кстати, не так уж паршиво, а? Ну, не буду, не буду, об этом промолчим. Ты можешь думать обо мне плохо, ты должен так думать, я все понимаю, но, Никита, поверь мне, все совсем не так, как ты думаешь. Ну, неужели же я после всего, что нас связывало, стал бы выделывать с тобой такой фортель? Поверь мне, никогда! Ну, подумай сам, неужели я смог бы, да я бы, скажу тебе по правде, никогда бы и не отважился на такое, уж в это-то ты должен поверить, ведь ты же меня знаешь. А деньги? Да я и рубля не получил из этих денег – все захапал Павликов! Это же он, он все придумал. Кто ему про тебя сказал? Как, кто ему сказал? Думаешь, я? Нет, не я. Сам бы я по своей воле никогда не сказал бы, никогда! Он, Павликов, он же подслушивал, представляешь, всюду были микрофоны, я-то об этом, конечно, ни сном, ни духом, это все потом всплыло. Ты только представь, что мне пришлось пережить! Ведь я же у него, у Павликова, в руках, вот так, в кулаке, ты представь, он использовал меня, ну просто как последнюю блядь, ты только пойми, он вытер об меня свою грязную жопу и выбросил, выбросил меня за ненадобностью. Я даже не знаю, где его, подлеца, теперь искать… с такими-то деньжищами. Будь он проклят, этот Вадим Петрович! Ты не представляешь себе, Никитушка, через что мне пришлось пройти. Конечно, я последняя свинья, как я мог согласиться на эту низость! Но я слабый человек. Ей-богу, я не оправдываю себя, нет. Просто я испугался, я испугался смерти, я не хотел умирать! Павликов – он же кровавый зверь, ему ничего не стоит человека убить, поверь мне. Он и бедного Эдика Бражникова убил. Когда выяснилось, что картин в чемодане нет, Вадим просто взбесился. Ты представь, ведь полотна эти позаимствовали на время, из совершенно секретного хранилища, про них, можно сказать, никто и не знал, это же трофейные полотна, и их по межправительственному соглашению должны были вернуть в Германию. А тут на тебе – холстов нет, и ты свалил как миленький! Что тут началось! А уж что мне пришлось вынести, можешь себе представить? И в конце концов Вадим сам, на моих глазах, взял и задушил несчастного Эдика. Отличный был парень, Эдик Бражников, майор ГРУ… задушил его и повесил, еще меня и Олега Васильича заставил помогать. Оформили потом как самоубийство и списали на него все как на мертвого. А Олю Синицину помнишь? Ну, конечно, ты ее помнишь. Оля начала пить, очень много пила, а спьяну чего только не наболтаешь… Оля погибла в аварии – тоже, я так думаю, это он ее, Павликов. Никита, а Никита, почему ты молчишь?
