– А вы все пьёте, дармоеды! Работать иди!
Миссури зашлась в отчаянном истерическом лае и, натянув поводок, бросилась к выходу из сквера. Да чтоб вас всех перекосило, двуногие, с вашими прогулками в пекле! Никто меня теперь не оттащит от любимого кондиционера, и плевать мне, что писать там нельзя, да, знаете ли, у собачек тоже бывают нервные срывы!
Действительно, как-то слишком много впечатлений получилось для одной маленькой собачки. Придётся, наверное, успокоительное теперь давать. И китайскому ковру явно не поздоровится.
Виолетта Никифоровна, спотыкаясь и пару раз чуть не потеряв зелёный резиновый тапочек, почти бегом удалилась за Миссури, возмущённо выплевывая в прохожих что-то про пьяниц, тунеядцев, дармоедов и вообще «какую страну развалили, сволочи».
Мужик проводил её взглядом, безнадёжно вздохнул и осел обратно на скамейку. Обтёр ненавистный пот полой пальто. Абсолютно без сил (у него, знаете ли, тоже иногда кончаются силы, и восстанавливать он их должен примерно за минуту двадцать, в крайнем случае, двадцать пять, отпуск на месяц его табелем о рангах не предусматривается) уронил руки и голову и ответил вполголоса, не то чтобы бабушке, но тем, кто составлял тот самый табель и наверняка слышал его ответ, просто не реагировал на него явно.
– Я и так работаю, бабушка. Так интенсивно работаю, что вам и не снилось никогда. Передовик производства, можно сказать.
+++
А эта комната в стандартной трёшке в типовой девятиэтажке серии II-49 (объединяет две модификации II-49д и II-49п, среди которых нужно особо выделить II-49п, поскольку некоторые дома этой серии содержат фенол, который опасен для жизни не по духовным, а вполне материальным причинам), скорее всего, принадлежит молодому парню. Ремонт в ней был сделан давно, ещё в детстве хозяина, обои вон до сих пор мальчиковые, ярко-голубые, цвета летнего неба, с пиратскими кораблями, картами сокровищ, деревянными штурвалами и старинными компасами. Наверняка эти обои сейчас страшно раздражают хозяина комнаты, но он не обдирает их и не заставляет родителей переклеивать. Возможно, потому, что замечает что-то очень нежное и немножко тоскливое в глазах мамы, когда она вдруг мельком посмотрит на стены. Набор мебели здесь обычный и минимальный – что ещё нужно для парня! Компьютерный стол, платяной шкаф, разложенный диван со сбившимися в неряшливую кучу одеялом, подушкой и простынёй, да книжный стеллаж, на котором в беспорядке набросаны учебники для десятого класса, тетради, комиксы-манга. Не особо он уважает процесс обогащения внутреннего мира путём усвоения новых знаний, да уж. В углу валяются рюкзак, ролики и скейт, на полу – пара гантелей (похвально), раритетные диски с играми в коробках и без. Одежда тоже в полной анархии жила на полу, несомненно, тоскуя по шкафу, который ведь зачем-то здесь поставили.
Комната была пуста, но компьютер работал. Возможно, хозяин забыл его выключить, а, возможно, компьютер и телевизор из той пафосной спальни с женским трюмо в углу жили в своей матрице, не особо зависящей от людей. И свободно общались между собой тогда, когда им это было нужно. Например, сейчас, обмениваясь последними новостями с помощью Ведущего, который в режиме он-лайн вещал с экрана монитора.
– В связи с установившейся в Москве аномально жаркой погодой врачи настоятельно рекомендуют горожанам сократить, а по возможности и совсем отказаться от потребления тяжёлой пищи, алкогольных напитков, а также курения…
+++
Деревья в сквере, конечно, были рады Мужику, как своему. Но уже хотели, чтобы он ушёл. С таким, как он, рядом находиться, конечно, приятно. Спокойно и безопасно. Но через какое-то время начинает очень хотеться, чтобы он ушёл. Нет, не потому. Просто. Чтобы немножко выдохнуть. Немножко побыть собой.
Немножко побыть собой.
А потом опять начать его ждать.
Мужик, конечно, понимал чаяния деревьев. Всё он понимал. Но простите уж, зелёные, придётся ещё немножко потерпеть.
Он сломал несколько спичек, но всё-таки прикурил. Спрятал истертый коробок и полупустую мятую пачку в карман. Взъерошил волосы, усмехнулся, глядя почему-то на небо. Как будто сказал туда, в безоблачье, что-то такое, что безоблачье и так знало, что он скажет, и поэтому просто не дало его голосу прозвучать, забрало с его губ звуки, легко перебросило их мелкому ветерку, а потом уронило их со спины ветерка в пруд, иссохший почти до смерти.
Мужик невесело усмехнулся. Понятно.
Достал сигареты, переложил в другой карман. Сделал две мелких затяжки, выбросил недокуренную, вскочил, прошёлся туда-сюда, опять сел.
Да, судя по всему, ему всё-таки хотелось выговориться. Какой-то день сегодня был вот такой. Располагающий к откровениям.
Так что терпите.
– О похмелье человечеству известно много. Похмелье обычное, абстинентный синдром, алкогольный делирий или попросту белая горячка… Симптоматика всем известна. Нравоучения читать не будем. Отходняк разговорами не уговоришь.
Извлёк пачку и коробок, снова прикурил.
– Я просто поделюсь субъективными ощущениями. Для меня субъективные ощущения – это роскошь. Такие, как я, имеют право на очень ограниченный спектр субъективных ощущений.
Деревья притихли.
Всё-таки хорошо, что он пока не ушёл.
+++
А в комплексе бизнес-класса В1 (В – как «би», не как «вэ», упаси, Господи), состоящем из трёх небоскрёбов (ох уж эти люди, всё бы им небо поскрести), в том небоскрёбе, который был ближе всех к входу в метро (это ведь удобно, из небоскрёба – сразу в метро), почти на высоте птичьего полёта снимала пять офисов уверенная строительная фирма. В самом просторном, конечно, располагался кабинет руководителя. Укомплектовано, конечно, всё было со скромным шиком и крепким достоинством. Строгий дубовый стол буквой «Т», кожаное рабочее кресло Самого – и то, и другое, безусловно, с сильным мужским характером. Элегантные стулья вокруг стола – вот про их характер было сложно сказать что-то определенное, хотя нет, характер стульев определённо смахивал на унисекс. В углу рядом с невысоким журнальным столиком задремали два кресла, эдакие престарелые джентльмены из сигарного клуба с вековыми традициями, готовые, впрочем, в любой момент принять наиболее доверенных лиц хозяина (впрочем, с той их, лиц, стороны, которая, ну, вы понимаете). По центру длинной части стола для заседаний расположился макет гостиничного комплекса, задуманного, как очевидно, с бесстрашным залихватским размахом. Напротив каждого стула были аккуратными стопочками разложены цветные папки с бумагами и блокноты для каких-нибудь сиюминутных записей – всё, разумеется, с фирменными логотипами, разумеется, чёрными, не золотыми, золотые, как можно, это же безвкусица, милая. Заботливо расставлены бутылочки с французской минералкой, приготовлены элегантные стаканы. В кабинете повисло едва заметное деловое напряжение, какое бывает в кабинетах больших руководителей за две-три минуты до совещания, и даже воздух здесь, казалось, слегка пружинил и подрагивал.
С едва уловимым щелчком включилась большая плазма, висевшая на стене по левую руку от председательского кресла. На экране возник Доктор в Белом Халате. Доктор был какой-то весь несчастный и изломанный, как большой пожилой богомол. Студия, в которой ему приходилось тянуть непростую лямку телевизионного Гиппократа, ничем не напоминала медицинское учреждение, даже отдалённо. Доктора окружали разноцветные пузатые шкафчики и комодики, разноцветные же стульчики, круглые столики, на которых так и сяк громоздились абсолютно фантасмагорические баночки, скляночки, колбочки и пробирочки. И подсветку на этот эфир техники выбрали…весёленькую. Всё это вместе создавало ощущение скорее домика сказочной принцессы, чем кабинета эскулапа. Чем Доктор так не угодил художникам, непонятно. Всё-таки он внушал доверие – по крайней мере, внешне – и пробуждал подспудное желание прилежно принимать выписанные препараты.
Сейчас Доктор в Белом Халате мягко вещал приятным грудным баритоном с экрана начальственной «плазмы»:
– Алкогольный делирий, или белая горячка, – это тяжёлое и опасное психическое заболевание, возникающее только у алкоголиков в средней стадии болезни.
+++
Мужик неспешно общался с пространством, которому просто деваться было некуда, приходилось внимать:
– По моему субъективному ощущению, похмелье есть суть возможность вдоволь насладиться раздвоением собственной личности. Раздвоить себя можно на кого угодно. Хочешь – на Терминатора и Сару Коннор. Адама и Еву. Раскольникова и старушку-процентщицу. Гарри Поттера и Волан-де-Морта. Винни-Пуха и Пятачка.
Не исключено, что все перечисляемые персонажи парами промаршировали мимо Мужика по скверу. Хотя, вероятно, это всего лишь наваждение…
– Выпуклость, образность и характерность персонажей, на которые ты раздваиваешься, зависят от степени тяжести физического недомогания и уровня общего культурного развития. Эрудированности, так сказать.
На скамейке напротив Мужика возник Доктор в Белом Халате. Откуда он там взялся? Трудно сказать. Точно не пришёл пешком.
Доктор просканировал Мужика профессиональным стремительным взглядом, досадливо отмахнулся от тучки сочувствия, которая вознамерилась было омрачить светлое докторское чело, и сообщил:
– Больной постоянно испытывает зрительные и слуховые галлюцинации угрожающего характера. Окружающая обстановка воспринимается больным, но искажается в соответствии с фабулой его бреда.
Мужик, сощурившись, взглянул на Доктора. Как будто два старых знакомых встретились после долгой разлуки, и если один был готов поболтать и, может быть, даже спасти, если его, конечно, об этом попросят, то у другого желание общаться явно не возникло.
Этот другой глубоко затянулся раз-другой. Подумал, стоит ли продолжать. Стоит.
– В общем, хороший будет изо всех сил стыдить плохого. Плохой будет сначала всё отрицать, потом смиряться, потом обещать всё что угодно, лишь бы дали сто рублей. Хороших и плохих назначьте самостоятельно.
Персонажи алкогольного делирия охотно и с большим воодушевлением разыграли диалог, прописанный Мужиком, прямо на газонах сквера. Прожили, можно сказать, по Станиславскому.
– Опять?! Ты опять?! Сколько можно?!
– Больше ни-ни…
– Совесть у тебя есть?!
– Всё, начинаю новую жизнь…вот прям щас…
– Слабак бесхарактерный!
– Неправда, я сильный… Но лёгкий…
– Совсем человеческий облик потерял!
Галлюцинации Мужика исчезли с газонов. В сквере сразу стало как-то обыденно. Пустынно и невесело. Листва еле-еле шевелилась от последних усилий измождённого ветерка. Солнце. Было жарко. Очень жарко.
Мало того, что сам не ушёл, так ещё и Доктора притащил. И галлюцинации. Всю траву истоптали.
– А насчёт облика, – хмуро произнёс Мужик, сделав последнюю затяжку, – это спорное утверждение.
Пространство переместило Доктора в Белом Халате на скамейку рядом с Мужиком. И теперь Доктор смотрел в пространство прямо перед собой, а пространство с интересом смотрело на получившуюся комбинацию. Доктор рассказал – скорее пространству, чем Мужику:
– Типичный алкогольный делирий длится от трёх-пяти дней и более. Но бывают и более короткие формы. Так называемый абортивный делирий.
Можем ли мы с уверенностью утверждать, что Доктор не являлся галлюцинацией?
Мужик тоже смотрел в пространство прямо перед собой, и был для пространства уже слишком привычен.
– У меня, к сожалению, – сказал Мужик, – никогда не получается раздвоиться на кого-то из знакомых персонажей. Со знакомыми я бы договорился.
– Шу-ура! – прохрипело откуда-то что-то на первый звук совсем беспомощное и обессиленное.
Мужик услышал, но не обернулся. Прикурил новую. Спички скоро кончатся. Теперь он на скамейке один. Некому было ему указать на непозволительное количество выкуренных по жаре сигарет. Да, Доктор был самым стойким, но всё-таки рассеялся.
Только у деревьев затеплилась маленькая надежда на то, что их сквер наконец оставят в покое разные персонажи, естественное происхождение которых вызывало большие вопросы, как им опять подкинули проблем.
Прямо через низенький заборчик, отделяющий сквер от проезжей части, кульком перевалился Мужичок. Так себе Мужичок, размерчика примерно S, худющий, всклокоченный, с щетиной, как у седого кактуса, доживающего век в треснутом горшке на балконе старой девы, весь какой-то кривенький и косенький – в общем, типично-образный алкаш. С грехом пополам встал, нетвёрдой рукой подтянул голубые трикотажные треники, растянутые на коленках, отряхнул не первой и даже не третьей свежести майку – конечно, «алкоголичку». Сделал пару шагов, заплёлся ногами, чуть не потерял протёртые до дыр кеды без шнурков. Издал душераздирающий вздох, схватился за сердце. Кое-как добрёл до ближайшей скамейки, сполз на неё. Задыхаясь, жалобно позвал:
– Шу-ура, пло-охо мне…
Мужик невозмутимо курил, всё так же упорно игнорируя страдальца. Тучка сочувствия, отвергнутая Доктором, маялась рядом, но Мужику себя отчего-то не предлагала. Как-то боязно было ему предлагаться, что ли.
Мужик затянулся, выпустил пару колечек из дыма – оказывается, он и так умеет. Ответил бесстрастно и словно бы ни для кого, просто для того, чтобы ответить, словно математичка, которая в конце восьмого урока объясняет утомившие уже её саму тангенсы и котангенсы:
– Говорил же я тебе – последнюю не надо было брать.
– Я зна-аю… – простонал Мужичок. – Вчера не надо было, а сегодня мне пло-охо…
Мужик всё так же бесстрастно, не глядя на Мужичка и не утруждая себя подбором интонаций и знаков препинания, проговорил:
– Посмотри на себя как не стыдно на кого ты похож совсем человеческий облик потерял слабак неудачник алкоголик несчастный.
Мужичок захныкал:
– Шу-ура, ну что ты как бывшая… Как неродной… Помоги, Шур… Очень мне плохо… Так плохо ещё ни разу не было…
Мужик вдруг включился, как торшер, которому вкрутили новую LED-лампочку, быстро затушил сигарету о скамейку, пересел к Мужичку. Осмотрел пациента деловито. Зрачки, пульс, ухом к сердцу. Оттянул ему нижнее веко, левое, правое. Ещё раз – зрачки, пульс, ухом к сердцу.
Разочарованно отстранился. Опять! – закурил. Мужичок подобрался, подполз, трясущимися руками потянулся к его сигарете. Мужик достал ему из пачки новую, не глядя, протянул спички.
– Угробишь ты себя, Александр Иваныч, – сказал он обыденно. Пустынно сказал и невесело.
Мужичок курил торопливо, жадно, как будто пытаясь напиться дымом. Мужик некоторое время наблюдал за ним, на первый взгляд, безучастно, а на второй – с едва уловимой долей любопытства натуралиста-исследователя. Потом выудил из кармана необъятного пальто поллитровую банку пива. На улице жара, а банка в кармане неожиданно оказалась холодная, запотевшая, словно из холодильника. Открыл. Протянул мужичку. Тот воспринял банку совсем даже не как манну небесную, а как нечто само собой разумеющееся, прилип к ней и начал посасывать пиво мелкими глоточками.
+++
В телевизоре на той же загаженной, засиженной кухне между помехами неустанно трудился Ведущий Новостей:
– И ещё раз напоминаем о необходимости соблюдения правил поведения при аномально жаркой погоде. Врачи советуют не выходить из кондиционированных помещений в промежутке между двенадцатью и шестнадцатью часами, пить не менее полутора литров воды в день, а также настоятельно рекомендуют отказаться от…
+++
Мужик хмуро наблюдал, как Мужичок расцветал на глазах.
– Жара, Иваныч, – наконец буркнул он.
Мужичок согласился:
– Ага.
Мужик всё-таки надеялся.
– Серьёзно, Иваныч. Напряг пить в такую погоду. Окочуриться можно.
Мужичок допил пиво, вытряхнул из банки в рот последние капельки. С сожалением и одновременно облегчением глубоко вздохнул. Широкой барской рукой швырнул банку в сторону урны. Разумеется, не попал. Вальяжно развалился на скамейке, руки на спинку, нога на ногу. Причмокнув, ответил своему занудному другу:
– Можно. Окочуриться можно, Шура, и при лёгком бризе, сидя в джакузи на веранде собственной виллы.
Мужик вздохнул и отвернулся. Опять…
Мужичок блаженно прикрыл глаза и нежился на солнышке, словно всклокоченный волнистый попугайчик, хотя тем утром «нежиться на солнышке» – это было примерно то же самое, что нежиться на сковородке при плите, включенной на семёрку как минимум.
– Сколько ты меня, Шура, знаешь? Лет десять?
Мужик с усилием повернулся. Посмотрел на Мужичка, отражая лицом палитру чувств, подобную палитре красок неуравновешенного художника – от отвращения и желания от души врезать по морде до всепрощающей безусловной любви.
Отвращения – как к тухлой рыбе.
Безусловной любви – любви без условий.
Врезать по морде – потому что.
