Нина утверждала, что собственными глазами и находясь в здравом рассудке видела снежного человека на расстоянии вытянутой руки. Она предложила провести следующую процедуру. По ее твердому убеждению, Гоша сам рвался к ней на контакт как к существу, близкому по вибрации, но боялся других людей. Поэтому предлагалось всем на одну ночь покинуть лагерный остров, оставив Нину с Гошей, так сказать, визави.
Целый день на прилегающих к лагерю склонах оборудовались тайные наблюдательные гнезда, где замаскированные свидетели чуда должны были хорониться вплоть до явления главного героя спектакля. Вокруг Нининой палатки были предусмотрительно расставлены звукозаписывающие устройства – на случай, если возникнет диалог. Специальными методами был дезактивирован – чтобы не спугнуть «клиента» – особый магический кот, реагировавший, по утверждению его хозяйки (странной бледной дамы с Украины), на биополе приближающихся гоминидов. Наконец в сумерках Нина попросила, чтобы ее голую привязали, да покрепче, к дереву в центре острова. «Это чтобы не убежать со страху…» – объяснила она. Ну что ж, можно и покрепче! В определенный момент все покинули лагерь, заняв наблюдательные посты и оставив обнаженную и связанную Нину один на один с ее судьбой. Совсем стемнело. Шум реки гулким эхом стоял над долиной. Вдруг показалось, что сквозь этот шум с острова доносятся какие-то звуки. Наверное, Нина призывает своего джинна… А что, если он уже там?
– Нина, все о’кей?
Передовые спасатели выдвинулись было на позиции…
– Не мешайте!..
Потом опять послышались какие-то странные звуки – то ли всхлипы, то ли вскрики, то ли взвизги… Затем раздался ясный голос Нины:
– Але, кто-нибудь, развяжите меня!
Ее застали все так же привязанной к дереву. Да, гоминид приходил и сообщил важную информацию. Оказывается, внешняя кабанья шкура – это лишь биоскафандр, который защищает организм обитателя Ориона в условиях земных полей. На самом деле гоминиды – это представители цивилизации продвинутого разума, засланные на нашу планету с особой миссией. Их основные точки базирования находятся в Шамбале, на Тибете. Ну и на Сиёму тоже случается залетать. Все эти данные гоминид передал Нине чисто телепатически, не выходя из кустов и показав себя лишь отчасти. Причиной такой скромности явился шорох недостаточно дезактивированного магического кота, который своими эонами якобы блокирует некие важные функции в энергосистеме орионидов. Потом по лагерю прошла информация, что Нина завела-таки тайный роман с Гошей, спускавшимся к ней по ночам с окрестных скал, – даже несмотря на наличие магического кота.
2.3. Тропой гула
Мы с Битником прошли долину Сиёмы до конца, преодолели перевал Четырех, скатились на озеро Пайрон и потом – по долине Каратага, с заходом на озеро Тимурдара – спустились к трассе Душанбе – Регар. Это был классический маршрут большинства экспедиций «снежников» в погоне за гулом – так местное таджикское население называет снежного человека.
С Битником и Шивой я был знаком еще по Таллину, куда они периодически приезжали в составе пестрой хиппоидной тусовки. Потом некоторые хиппи превратились в йогов, сохраняя при этом классический «системный» вид: хайр, бороду, фенечки, серьги, амулеты. Битник – на зависть Нине Сиёмской – обладал дипломом биофака, однако его интересы в этой области знаний были мотивированы не йети, а йогой.
После института Битник был призван преподавать биологию в советской школе родного Херсона. Понимая всю несостоятельность лысенковщины и ее последствий, новоиспеченный педагог решил прививать детям знания на базе проверенного веками «ведического» подхода, в том числе в биологии. Вместо унылой школьной программы Битник знакомил своих подопечных со структурой чакр в духе продвинутой психофизиологии Ауробиндо Гхоша[32 - Шри Ауробиндо (Ауробиндо Гхош; 1872–1950) – индийский философ, поэт, революционер и организатор национально-освободительного движения Индии; йогин, гуру и основоположник интегральной йоги.], предрекавшего постепенное замещение в грядущем человеке физических тленных органов нетленной световой чакраидальной субстанцией. Советская школа, понятное дело, такое самоуправство долго терпеть не стала, и парень едва не оказался на скамье подсудимых. Впрочем, ему удалось избежать репрессий, переехав из реакционной Херсонской губернии в либеральный Питер. Там Битника какое-то время продолжали преследовать неудачи, правда, уже другого порядка. В Таджикистан он прибыл за глотком свежего воздуха – и в прямом, и в переносном смысле.
От гидростанции и палаточного лагеря до верховий Сиёмы можно было дойти часов за пять. Здесь уже начиналась каменистая местность, переходящая в ледники, над которыми отчетливо возвышались четыре снежных пика. Между пиками лежала седловина перевала Четырех. Мы с Битником простояли несколько дней под перевалом, наслаждаясь высокогорьем и его особыми магнетическими свойствами.
Я, в частности, обратил внимание на такую закономерность: попав на большую высоту, я начинаю видеть крайне интенсивные – и по краскам, и по сюжетам – сны. Это связано, видимо, с тем, что в условиях изоляции от человеческого психофона, а также в силу большей разреженности самого эфирного поля материя снов как бы освобождается от концентративного давления среды и выходит из подсознания наружу, в «открытый космос». Таким образом происходит мощная очистка подсознания от излишних кармических впечатлений и клеш[33 - Бедствие, страдание (санскр.) – одно из фундаментальных понятий в буддизме. Клеша обуславливает омрачение сознания, его загрязнение, аффект. Традиционно выделяют пять клеш: страсть, агрессию, неведение, гордость, зависть.]. После нескольких дней интенсивного снови?дения наступает период, когда человек вообще не видит снов – в противоположность тому, когда сны видят, но потом о них не помнят.
С перевала Четырех мы за дневной переход спустились к изумрудной чаше горного озера Пайрон. Согласно местным легендам, в его водах водятся волшебные женские существа-пари, зачаровывающие случайных странников гипнотическими грезами. Впрочем, вскоре пари потеснил на Пайроне йети: «снежники» стали здесь периодически разбивать свои полевые лагеря в надежде на контакт. Подозреваю, что сейчас йети вновь вытеснен с Пайрона более традиционным образом пари, ибо после распада СССР экспедиции «снежников» в эти места фактически прекратились. Переночевав у озера, мы с Битником двинулись дальше и к середине следующего дня поднялись по узкой боковой тропе к другому горному озеру – Тимурдаре.
По пути к озеру Тимура нужно было перейти горный поток. У переправы мы встретили чабана с отарой баранов. Чабан попросил нас помочь переправить животных на другой берег. Проблема заключалась в том, что просто так загнать их в воду было невозможно. Оставался единственный способ: затаскивать каждого барана по отдельности на середину потока, чтобы оттуда он плыл дальше уже самостоятельно. Это оказалось не очень просто, ибо бараны были большими и отчаянно сопротивлялись. Тогда чабан предложил следующую технику: он брал тушу обеими руками за шкуру, резко отрывал от земли и швырял в воду. При удачном броске баран долетал примерно до середины реки. Если падал ближе, плыл не вперед, а назад. Но в принципе перешвырять так все стадо представлялось совершенно нереальным. Тогда мы пошли на усложнение технологической процедуры. Один из нас бросал барана в воду, но лишь на пару метров, где его подхватывал другой, подтаскивал к себе и потом передавал третьему, стоявшему уже почти в середине потока.
Далее мы заметили следующую закономерность. По мере того как на противоположном берегу начали собираться бараны, переплывшие реку, их собратья на этой стороне стали спокойнее смотреть на воду и были готовы плыть в нужном направлении уже не с середины реки, а примерно с одной трети всего расстояния. Таким образом, расстояние от берега до «точки невозврата» сокращалось прямо пропорционально количеству баранов на той стороне. Другим фактором, влиявшим на готовность барана плыть, явилась скорость. Достигалась она первоначально за счет того, что по мере экономии физических сил на броске (ибо бросать приходилось все ближе) «баранометатель» мог действовать интенсивнее, то есть бросать чаще. Брошенный в воду баран еще не успевал достичь середины переправы, а вслед ему уже летел другой. Кроме того, теперь можно было снять человека с позиции в середине реки и поставить на берег вторым «баранометателем». Таким образом, баранов становилось и в воде, и на том берегу все больше, и наконец в определенный момент остатки отары уже самостоятельно бросились в воду, чтобы побыстрее присоединиться к блеявшему на другой стороне реки большинству.
Само озеро Тимурдара меньше Пайрона, но от этого совершенно не проигрывает, даже наоборот. Тимурдара представляет собой почти идеально круглый водоем бирюзового цвета, лежащий в окружении покрытых снегом вершин. Берега озера почти везде очень пологие, с тенистыми от растущих тут в изобилии деревьев каменными отмелями. Место это считалось туристическим, но мы никого, кроме чабана с отарой, в округе не встретили. Разбив палатки, мы с Битником остановились здесь на несколько дней, проведя их почти исключительно в занятиях йогой. Для такого рода деятельности Тимурдара является идеальным местом. Главное – много плоских площадок, что в принципе большой дефицит в горах, где для получения более-менее подходящего йогодрома обычно приходится хорошо поработать ледорубом, выравнивая нужную поверхность.
Спустившись с Тимурдары вновь к течению Каратага, мы зашли в близлежащий кишлак Хакими, чтобы справиться о возможной попутке в сторону большой трассы на Душанбе. Увидев живописного бабая с большой рыжей бородой, Битник подумал, что уж этот-то наверняка хоть раз в жизни встречался с гулом.
– Бобо-ака, вы знаете такого гула – человек-зверь, весь в шерсти, с горящими глазами?
Бабай внимательно посмотрел на Битника и переспросил:
– Говоришь, это который с шерстью?
– Да, с шерстью!
– С длинными волосами?
– Да-да, с волосами!
– И с бородой?
– И с бородой!
– Страшный такой, которого девушки боятся?
– Да-да, именно такой!
– Нет, дорогой, в наших местах, кроме тебя, с такой внешностью никого нет! – И бабай добродушно захохотал.
2.4. Коммуна йогов на Клары Цеткин
В конце семидесятых на душанбинской квартире художника-мистика Володи «Каландара» Иващенко в доме на улице имени Клары Цеткин, сформировалась уникальная коммуна йогов, говоря точнее, тусовка разного рода мистиков и магов, а также просто искателей приключений и отдельных нестандартных авантюристов, собиравшихся сюда со всего Союза. С ранней весны до поздней осени приезжий народ пасся на этом флэту в перерывах между экспедициями и зиаратами – паломничеством к мусульманским святыням. Одна группа возвращалась с могилы-мазара, другая отправлялась на поиски гула или куда-нибудь еще.
Тон в коммуне задавала девушка по имени Надя, позиционировавшая себя как подруга известного питерского криминала Феоктистова[34 - Владимир «Фека» Феоктистов – дедушка русского рэкета, возглавлял одну из питерских бандитских группировок (фарцовка, валюта). В эпоху перестройки оказался не у дел.]. Надя готовила на всех еду, оживленно дискутировала с заезжими мастерами о нюансах тантра-йоги кармической диагностики, а в свободное от основных занятий время работала в парикмахерском салоне гостиницы «Вахш». По вечерам на кухонных посиделках Надя наливала стакан, закуривала косяк и бросала расслабленно:
– Ну че, чувак, давай свою телегу!..
Чуваки, надо сказать, за словом в карман не лезли и с удовольствием развозили перед высокой спортивной блондинкой свои крашеные повозки[35 - Парафраз выражения «гонять телеги», то есть рассказывать небылицы (сленг).]. Но главным достоинством Нади был ее блат в кассах «Аэрофлота». Это избавляло от головной боли утомительного многочасового выстаивания в очереди за билетами на рейсы дальнего следования.
Надя сдружилась с Каей, женой Каландара, и периодически наезжала на него за черствость по отношению к собственной семье. Впрочем, эту черствость было бы правильнее назвать шизой, развившейся на почве параноидальной ревности по поводу разного рода «импульсов», которые якобы генерировали отдельные обитатели коммуны в направлении хозяйки квартиры.
– Извини, ну а как не реагировать? – спрашивал Каландар, подозрительно заглядывая мне в глаза.
По Володиному мнению, Кая, родившая ему к тому времени уже двоих детей, неким мистическим образом совокуплялась во сне с астральными телами граждан мужского пола, непосредственно гостивших в коммуне или просто заходивших сюда. Иногда магические суккубы прилетали весьма издалека – из Москвы, например, чтобы под утро, вместе с первым криком петуха, отсосав через сложную систему сообщающихся сосудов очередную порцию Каландаровой энергии, испариться в предрассветном воздухе.
Вопрос о том, действительно ли Кая совокупляется с суккубами, для него даже не стоял. Единственное, что требовалось выяснить, – насколько сознательно она это делает. В принципе Каландар исходил из презумпции бессознательности, а значит, относительной невиновности жены, которая выступала в подобном контексте жертвой сексуальной магии отдельных негативных личностей. Кроме того, оставался открытым вопрос о сознательности самих этих личностей, которые – как подозревалось – могли выходить по ночам в своем астральном теле на совокупление, пребывая в лунатическом состоянии, то есть не помня по пробуждении о своих спонтанных ночных блудодеяниях.
– Послушай, дружище, – успокаивающим голосом психиатра обращался к Каландару Хайдар-ака, – забудь ты всю эту муть с астралами, менталами, мистикой, магией и прочей ерундой. Ничего этого нет. Просто не существует, и все!
– Да, Хайдар-ака, – Каландар внимательно вглядывался в глаза собеседнику, – говоришь, не существует? А может быть, ты просто хочешь, чтобы для меня этого не существовало? И получится, что для кого-то не существует, а для кого-то, – он делал выжидательную паузу, еще раз внимательно посмотрев Хайдару в глаза, – очень даже существует!
Позже в беседе тет-а-тет Каландар поделился со мной своими опасениями:
– Ну как можно верить аке, если буквально несколько дней тому назад вижу сон: у нас в спальне с Каей вдруг рушится стена, и сквозь пролом в комнату врывается сам Хайдар-ака, да еще и с огромными чемоданами! Через пару часов – звонок в дверь. Открываю – на пороге стоит ака, и как раз с чемоданами! Ха-ха-ха! А может быть, это был вовсе и не сон? Может быть, так называемые сны – просто астральная реальность, а настоящие сны – что-то совсем другое?
Получалось прямо как в притче Чжуан-цзы о бабочке: то ли философу снится, что он бабочка, то ли бабочке, что она философ…
Впрочем, Хайдар-ака как-то раз подвергся на этот предмет более обстоятельному допросу. Дело было в горах. Переходя с очередным грузом священных книг через хребет Петра Великого, ака и Каландар несколько поотстали от остальных компаньонов, замешкавшись на узкой тропе, каменным карнизом нависающей над пропастью. Они присели перевести дух на крошечном выступе убегающей вверх вертикальной стены.
– И вот, – рассказывал потом Хайдар-ака, – сидим мы над бездной, свесив ножки. Тут молодец медленно поворачивает ко мне лицо и абсолютно молча смотрит на меня в упор. Потом отворачивается. Потом снова поворачивается, опять смотрит и говорит, постукивая ледорубом о скалу: «Ну что, Хайрар-ака, так есть тот свет или нет?» Я смотрю на парня и думаю: «Ну все, пиздец!» А он так все улыбается и ледорубом постукивает. «Ну, – говорю ему я, – ты же читал Коран, знаешь, что на этот счет традиция говорит?» В этот момент на гребне появляется Хельдур и машет нам рукой: мол, давайте быстрей!
Каландар был сложным человеком с очень драматичной судьбой, достойной пера великого Лескова. Его интуиция порой действовала со звериной остротой, а художественные прозрения переходили в медиумические вещания. Ко времени расцвета коммуны на Клары Цеткин Каландар перешел из ламаизма в ислам, примкнув к последователям мистического ордена бродячих дервишей каландария[36 - Мистико-аскетическое движение, изначальное возникшее на основе идей суфийского братства (тариката) маламатия, затем – тариката бродячих нищенствующих дервишей. В отличие от сторонников маламатии, стремившихся скрывать свои взгляды, последователи каландарии афишировали свое вызывающее поведение, чтобы навлечь на себя порицание.]. Именно Каландар сообщил членам коммуны о существовании в верховьях Вахие закрытого халифата и о его главной святыне – мавзолее Хазрати-Бурх.
Однажды Каландар в процессе своей дервишской практики забрел в отдаленные места в районе пика Коммунизма. Судьба вывела его на автохтонного старца горы – главного духовного авторитета округи, которого звали ишони Халифа. Ишони, или правильнее по-русски ишан – это титул предстоятеля молитвы в исламе и главы общины верующих; Халифой в памирском исмаилизме называют религиозного наставника-пира. Население долины, в самых верховьях которой располагался дом ишана, образовывало кровнородственную общину, управляемую законами традиционного общежития махалли. Род ишана был здесь самым старшим, и Халифа де-факто выступал непререкаемым авторитетом во всех внутренних тяжбах. Родственники ишана сидели в местных парткомах и одновременно отправляли шариатские требы с учетом норм регионального адата.
В долине Халифы располагались два очень известных мазара: пещера с могилой Хазрата Аллауддина – сына сподвижника Пророка (мир ему!) Салмана Фарси – и мавзолей Хазрати-Бурх. Последний, в отличие от пещеры Хазрати-Аллауддина, был объектом рукотворным и представлял собой купольное строение с огромной каменной гробницей внутри. По углам строения возвышались две башенки (может быть, раньше их было четыре?). Перед входом было пристроено нечто вроде прямоугольной прихожей, выполнявшей роль своеобразного айвана[37 - В исламской архитектуре – сводчатое помещение, с трех сторон обнесенное стеной и открытое с четвертой стороны.].
Во время одного из землетрясений купол дал трещину, и Каландар, узнав об этом, на протяжении многих месяцев старался мобилизовать местных активистов и приезжих паломников на регулярные субботники для ремонта постройки. Сделать это оказалось, ему на удивление, очень непросто, несмотря на прямое благословение ишана. Каландар лично пытался вести на мазаре ремонтные работы, даже доставил с этой целью из Душанбе энное количество какого-то особого клея, которым собирался «лечить» треснувший купол.
В год открытия нами Хазрати-Бурха жизнь в коммуне на Клары Цеткин была особенно интенсивной. Сюда, к примеру, приехала целая команда «снежников» по «путевкам в Шамбалу», в том числе Шива и Битник со своим двоюродным братом Женей – все активные йоги. А вместе с ними прибыл из потемкинского града Херсона почитатель сверхъестественных талантов Шивы – херсонский врач-психиатр Филимоныч, периодически отмазывавший своего младшего друга от не в меру придирчивых ментов.
Насколько я понял позицию Филимоныча, он смотрел на все сквозь призму прикладной психиатрии, разделяя людей не на нормальных и ненормальных, а на более ненормальных и менее ненормальных. Особенно Филимоныча вводили в раж истории о неверных женах, которые он в превеликом количестве детально излагал слушавшей его аудитории юных романтиков под водочку и огненную корейскую закуску.
– А давала она ему только в день получки и только за деньги. Приходит он домой – и тут же деньги на стол: «Мурзик, у меня сегодня для тебя что-то есть!» Ну она для виду поломается-поломается, а потом говорит: «Эх, ё-мое, ну куда от вас, мужиков, денешься! Ты такой активный, тебе все время нужно!» Это раз-то в месяц! А сама чуть ли не каждый день, как муж на работу, к любовнику бегает. Собралась как-то раз с любовником в отпуск. Мужу сказала, что врачи советуют подлечиться, иначе совсем климакс настанет: «Может быть, после процедур что-то восстановится, почаще трахаться будем?» Едет, разумеется, на мужнины деньги. Он говорит: «Давай, Мурзик, я тебя на вокзал провожу». А она ему: «Да ты что, нас там собирается целая группа полуклимаксных, женщины будут стесняться! Лучше я тебе прямо сейчас дам, а до вокзала сама доберусь». Ну что тут скажешь? Он, естественно, соглашается – а то ведь может и не дать!
Еще Филимоныч любил рассказывать про своих коллег-психиатров: «Однажды пришлось мне вместе с одной знакомой присутствовать на публичной лекции. Докладчик – очень интересный, экспрессивный мужчина: живая подача, оригинальные мысли. Смотрю – моя коллега слушает его прямо как завороженная, а потом возбужденно шепчет мне на ухо: „Ты только посмотри, какой экземпляр! У него совершенно уникальная комбинация шизофрении и паранойи, помноженных на редкостную маниакалку. Но главное – насколько логично при этом работает рассудок! Давай срочно вызывай перевозку, а я его попасу!“ Ну что делать, раз женщина настаивает? Сделал звоночек, подъехала скорая, и санитары взяли парня прямо с подиума, при поддержке милиции, – а тот идти не хотел, упирался: „Вы что, на каком основании, права не имеете, я кандидат наук“. А нам что? Будь ты хоть десять раз кандидат, хоть профессор! В общем, привезли его в закрытое отделение, и коллега, наверное, недели две его там держала. Потом, конечно, выпустила. Ха-ха!»
Затем приехал московский синолог Даос[38 - Владимир «Даос» Сазонов – математик, программист, специалист по японскому и китайскому языкам. Родился в Москве, с 1990 года проживает в Германии.], рассказавший о своем путешествии в Якутию историю про сибирскую пальму: это когда в ресторане заполярного города стоит в кадушке настоящая пальма, в которую подпившая аудитория мочится по очереди для куража. Прибыл из Питера Леон – юноша с обликом Иосифа Прекрасного: длинными золотистыми кудрями до пояса, большими светлыми глазами и отменной фигурой. Свою душу Леон тешил игрой на китайской флейте, а тело – изощренной гимнастикой бессмертных. Наконец из центра подъехали несколько девушек, причем две из них, наиболее отчаянные, проделали весь путь из Москвы до Душанбе автостопом!
Захаживали в наш салон и местные девушки. Однажды звонит телефон. Поднимаю трубку, оттуда женский голос:
– Алло, это здесь живут молодые священники?
Не понял. Священники? В процессе разговора выясняется, что телефон девушке дал Шива, которого та приняла – за хайр и бороду – то ли за священника, то ли за семинариста. После этого в отдельных продвинутых кругах душанбинских красавиц усиленно муссировались слухи о молодых московских семинаристах, гостящих в городе и как бы открытых для флирта. Ну а компания у нас была в самом деле в этом роде: все бородатые йоги, кто с хайром, кто бритый, в ушах серьги, на шее священные амулеты, на запястьях и щиколотках таинственные ожерелья…
– Ну и что вы тут делаете? – спрашивала меня очередная любопытная душанбинка, звонившая в коммуну в надежде организовать рандеву для себя и подружек.
– Как тебе сказать… Отдыхаем душой и телом.
– А как это – телом? Вы же священники, вам все плотское запрещено.
– Что значит «запрещено»? Во-первых, мы на каникулах, а во-вторых, сан еще не приняли.
Девушкам было страшно приятно выступать в роли роковых совратительниц столичных попиков – таких бородатых и загорелых. «Попики» в свою очередь в полной мере поддерживали свой «корректный» имидж, отдаваясь во власть женских чар как бы постепенно, но при этом вполне последовательно. Самое интересное началось, когда девушки стали нас приглашать на собственные квартиры, где можно было отрываться без обязательного присутствия медитирующих за соседней стеной санньясинов[39 - От санскр. «отречение» – отшельник.].
Почти в центре Душанбе, на полпути между Путовским базаром и больницей Караболо, находится искусственное озеро, названное именем Коммунистического союза молодежи. Этот водоем в те времена являл собой классическое место отдыха советского гражданина: песчаный пляж, тенистая аллея вдоль берега со скамейками и оградительными парапетами в античном стиле, фигуры дискоболов и копьеметателей в окружении цветочных клумб, станция проката лодок и водных велосипедов, ресторан у воды, где можно заказать шампанское с шашлыками или пиво… В центре озера на гигантском цоколе, поднимающемся из воды подобно пущенной с субмарины ракете, стояла фигура ныряльщицы с молитвенно сложенными руками – словно божество священного хауза[40 - От араб. «водоем» – гидротехническое сооружение в восточных странах: искусственный резервуар питьевой воды, обычно прямоугольный, при мечетях, на городских площадях, в садах.]. Вода в Комсомольском озере прекрасно прогревалась, купаться в ней было одно удовольствие. Весь водоем можно было не спеша переплыть поперек за четверть часа.
Одно время я ездил сюда купаться каждый вечер. Часов в шесть пополудни жара спадала, поверхность водоема замирала. Я входил в теплую воду с дальнего, «дикого» берега и плыл в сторону бронзовой купальщицы. На одном участке приходилось пересекать своеобразное «Саргассово море» с зарослями, щекотавшими живот, но, заплыв по неосторожности в самую их пущу, я подвергался реальному риску запутаться в бесчисленных стеблях и быть утянутым русалками-пари в подводный дворец божества хауза. После «Саргассова моря» я попадал в полосу купания основного пляжа, которая интенсивно использовалась лодочниками и водными велосипедистами. Ласкаемый водорослями, я, как Ихтиандр, взирал на южных красавиц, которых катали по водной глади местные «доны педро» в тюбетейках. Иногда какая-нибудь из них, инстинктивно поймав мой взгляд, словно хотела вскрикнуть: «Ой, морской дьявол!» Но я резко уходил на глубину, махнув чаровнице на прощание серебряным плавником.
На противоположном от главного пляжа берегу у античной колоннады был приторочен большой деревянный плот, который можно было использовать как плавучую суфу. На этой суфе часто собирались московские шамбалиты и другие обитатели коммуны на Клары Цеткин: позагорать, поплавать, поделать асаны с пранаямой[41 - Соответственно, физические и дыхательные упражнения хатха-йоги.] для накачки сиддх[42 - Мистические силы, доступные адептам йоги.], столь необходимых в тантрических опытах с местными и залетными шакти[43 - Божество женского пола, энергетический двойник мужчины в тантризме; здесь: женщины.].
В тот сезон я около двух недель провел в полном одиночестве на ореховой поляне под Ходжи-Оби-Гармом. Каждый день я купался и загорал, активно натираясь растительным маслом во избежание обгорания кожи. Я проводил на солнцепеке часов по восемь в день и загорел действительно круто – вплоть до кончиков пальцев ног. Вернувшись в Душанбе, я с удовлетворением отметил, что на тот момент был самым загорелым из всех наших коммунаров. Однако триумф мой продолжался недолго. Скоро здесь появился новый для меня человек – московский художник Сергей Алферов[44 - Сергей Александрович Алферов (1951–2004) – советский российский художник, участник нонконформистского движения.]. В тот день наша компания прямо с утра отправилась на плот. И я обнаружил, что Сергей загорел гораздо лучше меня: ну просто натуральный Отелло, при этом ослепительно белозубый!
Сережа Алферов был типом вполне параноидально-художественным, видевшим сны наяву. У него были черные как смоль густые, всклокоченные волосы, такая же нечесаная борода и неестественно большие белки слегка косящих черных глаз. Было в его внешности что-то талибское и цыганское одновременно. В общем, пан художник был типичный девона[45 - Букв. «охваченный дэвами», юродивый (тадж.).] и производил на местных жителей должное впечатление. На плоту Сережа рассказал историю своего загара.
Как выяснилось, он болтался по Азии не первый сезон, однажды даже нанимался куда-то чабаном, пасти баранов. Все вечера, по словам Сережи, их чабанская бригада проводила следующим образом:
– Зажигают керосиновую лампу, вешают ее в углу большой палатки, а потом ложатся полубоком на одеяла и часами молча рубятся на эту лампу.
– И ты тоже рубился?
– И я рубился. Больше все равно делать нечего. Правда, стрем начался потом, когда пришлось отчитываться за доверенных баранов. У меня почему-то была крупная недостача, и начальство хотело заставить меня выплатить какие-то безумные деньги!
– Ну а ты?
– Да я просто сделал ноги оттуда!
В этом году до Таджикистана Сергей успел побывать в Узбекистане, где в одиночестве просидел целый месяц на камне. В буквальном смысле слова! Как выяснилось, он забрел в поисках эликсира вечной жизни в незнакомый высокогорный ландшафт, по пути решил присесть передохнуть у большого валуна. И вот сесть-то он сел, а когда захотел двинуться дальше, то понял, что сойти с камня не может. То есть сойти-то было можно – но стремно! Причина стрема заключалась в страхе нарушить что-либо в энергетической структуре местных духов, опутавших камень и всю окружающую территорию силовыми полями неясного назначения. Опасаясь попасть в магический капкан, Сережа решил, что лучше останется сидеть на камне – раз уж ему позволили до него дойти, – и ждать сигнала свыше. Прошла неделя, другая, третья… Сигнал не появлялся. В конце концов, когда пища и силы были почти на исходе, мимо этого камня проходил бабай с ослом. И тут наш герой понял: сейчас или никогда. Он опознал в бабае сталкера, который сможет вывести его из заколдованной горными троллями зоны. Сергей сорвался с камня и ухватился обеими руками за ослиный хвост, игравший в данном эпизоде роль нити Ариадны.
Именно сидючи в течение месяца на «троллевом камне», Сереже удалось так здорово загореть. Наверное, это был не просто загар, а инициатический покров мистерии нигредо[46 - Алхимическое обозначение абсолютной черноты.] как продукт известной настойчивости. Алферов долго болтался по узбекским мазарам и все пытался выспросить у ба-баев секреты активации кундалини[47 - От санскр. «свернутый в форме змеи» – эзотерическое понятие энергетического центра в основании позвоночника, «спящего» у обычного человека и «пробужденного» у посвященных.]. Ему представлялось, что в этих регионах индо-бактрийской цивилизации местные адатные практики должны были сохранить следы древних тантрических инициаций с их мандалами и чакрами. В известном смысле действительно можно увидеть схожесть в технике исполнения мусульманского намаза и йогического сурья-намаскара (ритуальное приветствие солнечного божества). Есть, безусловно, прямые аналогии между тантро-ведийской картиной мира как расчлененного великана Пуруши и космогоническими представлениями памирского исмаилизма. Существует, в конце концов, мистическая практика работы с «точками»[48 - Центры (латифы) мистического сознания тела, аналогичные индийским чакрам или китайским дань-тяням.] в традиции суфийского ордена накшбандия[49 - Суфийское братство (тарикат), названное по имени Мухаммада Бахауддина Накшбанди аль-Бухари.]. И все же, мне кажется, Сережа несколько переоценивал компетентность местных бабаев в специализированных вопросах кундалини-йоги.
Недалеко от здания на Клары Цеткин, в направлении поворота на Караболо, на просторном перекрестке возвышалась голубая двадцатиэтажная кафельная башня Армянского дома – круглая, словно знаменитые чикагские небоскребы-близнецы. Название она, видимо, получила из-за проживания там большого числа лиц армянской национальности. Возможно, они въехали сюда всей «махаллей». Армянский дом также был местом проживания русского дилера, у которого Каландар приобретал при необходимости траву. Поскольку народу в коммуне проживало много, мы наведывались в Армянский дом частенько. Это был просто дикий кайф: выкурить вечернюю папиросу на балконе последнего этажа, созерцая заходящий за причудливую горную гряду красный диск Сурьи-солнца или глядя на загорающиеся внизу, в предсумеречной голубой дымке, огни большого города. А через полчасика, когда становилось достаточно темно, можно было пойти в расположенный между Армянским домом и коммуной на Клары Цеткин открытый летний кинотеатр, где крутили индо-пакистанские фильмы и вовсю торговали мороженым, лимонадом, пирожными и пирожками.
Однажды мы в очередной раз навестили Армянский дом, но не вечером, как обычно, а с утра пораньше. Принесли шалы в газете, закрутили «козью ногу». Каландар, Хайдар-ака, Ших-Али, Саша (брат Каи), я и Алферов – вот такой был состав команды. Курнули вроде бы легкой травки, а вставило неожиданно забойно. Пошел тотальный стеб. В этот момент Алферов встает и говорит Хайдару:
– Ака, дай мне, пожалуйста, сто рублей!
– Как так «дай»? – не понял ака.
– Ну то есть одолжи. Мне нужно срочно лететь в Москву, а времени ждать перевода нет.
Хайдар-ака поначалу опешил, но потом согласился-таки отстегнуть земляку «катю»[50 - Сленговое название купюры в сто рублей (на дореволюционных российских сторублевках был изображен портрет Екатерины Великой).], но строго с отдачей. Сережа со всеми попрощался и отправился в аэропорт. Проходит примерно час. Мы все тащимся, дискутируем; курнули вдогонку, застебало еще круче. Хайдар-ака пошел на кухню ставить чайник, но от стеба его так трясло, что в прихожей по пути назад он ударился головой о косяк двери, набил шишку и расплескал на себя и вокруг кипяток. В этот момент в дверь раздается звонок. Хайдар поворачивает защелку, и перед ним вновь предстает Алферов:
– Хайдар-ака, дай еще сотню!
В ответ на наше немое удивление Сережа рассказал следующую историю. Оказывается, он вышел из дома и направился к троллейбусной остановке, но тут у магазина «Гули-стон» к нему прилипла цыганка с предложением погадать. Сергей как человек мистический воспринял ее вполне серьезно и согласился. В результате сложной техники мануального и психологического иллюзиона Хайдарова «катя» перешла из владения художника в собственность гадалки, сказавшей к тому же на прощание ошалевшему клиенту:
– И теперь ты никому не должен рассказывать о нашей встрече как минимум в течение двух часов, иначе будут большие неприятности!
После этого Алферов около часа проболтался вокруг дома, боясь нарушить табу, но в конце концов не выдержал срока и отправился назад с рапортом о случившемся. Теперь он стоял с открытым ртом перед облитым кипятком Хайдаром и ждал реакции спонсора. Монолог последнего не поддается воспроизведению в печатном виде по причине ненормативной лексики. Тем не менее ситуация пострадавшего – после еще одной самокрутки – была принята к сведению. Хайдар сказал Сергею, что даст ему денег в долг, а залогом будут служить фирменные алферовские листы с цветной гуашью. Эти листы размером с большой ватман маэстро, как правило, расписывал экспрессионистскими мотивами, напоминавшими лично мне искусство австралийских аборигенов. Каждый из листов оценили в червонец, и таким образом за всю сумму Алферов оставался должен Хайдару двадцать листов (из которых тогда была сделана только часть). Ну что ж, бизнес есть бизнес. Я потом видел все эти уже расписанные ватманы у Хайдар-аки в Москве. Вместе с автором работ. Но об этом – позже.
К осени наша «выездная» группа разделилась на два общества: Северное и Южное. Центр Северного общества, если вынести за скобки Каазиксааре как общую реликвию, сформировался в Таллине, Южного – в Каунасе. В Каунасе жили прежде всего Айварас и Алис[51 - Альгимантас «Алис» Шешельгис – литовский мистик и йогин, ныне – преуспевающий бизнесмен.]. Кроме того, к ним примыкали супруга Айвараса Тийна, вильнюсский брат Алиса Кази (переводивший ТГН на литовский язык), психолог Раса из Даугавпилса и вечный бродяга Орентас. В целом это была отдельная пятерка. В Северное общество первоначально входили, помимо меня и Вяйно, Леонид и Ирина, примкнувшая к нашей компании незадолго до отъезда Рама из Союза. Ирина – невысокая шатенка с внешностью полубогини-апсары из индуистского храма – впервые пришла в мою йоговскую группу по наводке своей мамы, которой про занятия в «Автотрансе» рассказала сестра. Ирина с большим энтузиазмом восприняла наши практики, стала ходить на карате, ездить на хутор и активно включилась в переводческую деятельность. Когда Рам уехал, Ирина твердо решила последовать за ним в Америку.
Осенью 1982 года Вяйно уехал к Айварасу в Каунас «качать поле». На Рождество я собрался навестить ребят в их ретрите. Перед поездкой решил позвонить и предупредить. Снимаю трубку, набираю номер Айвараса. На том конце тоже снимают трубку. Я спрашиваю:
– Алло, Айварас? Это Володя…
– Володя? – звучит удивленный голос Айвараса. – Ты как сюда попал?
– То есть куда попал? Я звоню тебе из дома…
– Из моего?
– Нет, из своего! Я хочу тебя предупредить, что приеду в Каунас.
– Так ты еще в Таллине? – удивляется Айварас. – А я подумал, ты уже приехал и звонишь мне сюда из моего дома.
– Это куда «сюда»? А ты разве не дома? Так куда же я звоню?
– Ты сейчас звонишь Алису. Я сижу у него в гостях и только что хотел позвонить к себе домой, чтобы узнать, не звонил ли ты. Беру телефон, набираю свой домашний номер и попадаю на тебя!
