После полудня все помолились и уселись за стол. Игумен кивнул головой, стали есть. Трапеза всё та же: ржаные сухари и кисель. Никто никуда не торопился, пищу вкушали степенно, до самой крошки последней. Если что-то просыпалось на стол, то всё это осторожно смахивали на ладонь – и в рот. Ели степенно и без разговоров. Осип попробовал завязать беседу, но на него все сразу так строго глянули, что аж в жар парня бросило. Оно и понятно: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Подьячий примолк, ссутулился и стал грызть жесткие сухари, запивая их холодным и безвкусным киселём. Больше в обители этой ничего его не интересовало. И когда он одолел третий сухарь, с улицы послышался шум.
Эй! – кто-то громко кричал за воротами. – Открывай, кому говорю! Чего закрылись! Открывай!
Монахи переглянулись, как по команде, встали из-за стола, взяли на крыльце топоры и пошли к воротам. Один инок стал отодвигать тяжелый засов, а четыре его товарища, отступив шага на три назад, подняли к плечам топоры. Не жаловали здесь, видно, особо крикливых гостей. У крикливых часто недоброе на душе. Но оружие инокам на этот раз не пригодилось. Створки ворот раскрылись, и Осип увидел Афоню. Афоня скалил в улыбке щербатый рот, приветливо махал рукой и кричал:
– Выходи, Осип! Я с дядькой договорился! На два дня он нам лошадей дал! Теперь и на ночь к нему можно не приезжать. Гуляй – не хочу! Чего ты как жена Лота столбом соляным стоишь? Поехалилошадь твою искать! Здесь-то нет ни одной!
Осип так обрадовался появлению своего товарища, что чуть было не позабыл поблагодарить братию за приём, но вовремя опомнился и низко поклонился монахам. Те степенно поклонились в ответ, и каждый из них двумя перстами перекрестил уходящего гостя. И опять ни одного слова не промолвили иноки. Ворота захлонулись и сразу же зазвенел молот кузнечный, натужно завизжала пила , топоры застучали.
– Я всё утро дядьку уговаривал, – не переставая, щебетал Афоня, пока они ехали по лесной дороге. – Беда, говорю, у человека: лошадь украли. Помогать надо. А дядька ни в какую: не дам – всё тут. Раз одну украли, говорит, так и вторую украдут. Бестолочь, дескать, твой дружок. А я не сдаюсь и опять за своё. Ты, говорю, Осипа не знаешь. Случайно у него украли, а мы с ним непременно конокрада отыщем. Отыщем и накажем, чтоб неповадно было на чужое зариться. В общем, уговорил… Надо было для тебя ещё одежду новую захватить, а то у тебя кафтан никуда не годится: грязный да с дырами жжеными… В Москву приедем, так сразу же в торговый ряд пойдём… У меня три деньги есть… И торговцев знакомых не счесть…
Осип слушал болтовню Афони, и радовался, уж больно стосковался он в лесной обители по весёлой людской речи.
Выехав из леса, остановились, спросили возчика, проезжающей по дороге телеги, как сподручней добраться до села Преображенского и, получив дельный да подробный ответ, поскакали.
Домчали быстро, но перед околицей села остановились.
– Вот что, – подьячий, немного подумав, сказал своему товарищу, – поезжай-ка сейчас в село да узнай: работают ли в селе плотники. Если работают, то посмотри: какой у них инструмент, есть ли гвозди. А как узнаешь, так возвращайся сюда… И если получится, то гвоздик у них прихвати… Если получится, конечно, но на рожон не лезь.
– А зачем тебе плотники? – удивлённо глянул на Осипа Афоня. – Ты же конокрада ищешь. Неужто конокрад с плотниками якшается? Я конокрадов видел, они всегда сами по себе. Или ты уже передумал конокрада искать?
– Езжай! – вместо ответа нахмурил бровь подьячий. – Много будешь знать, так уши скоро лопнут. Понял?
– Понял, что нет у тебя ко мне доверия, – шумно вздохнул Афоня и побрёл к крайней сельской избе, бормоча себе под нос еще какие-то обидные слова. Лошадь он вёл в поводу.
Проводив товарища, Осип привязал к берёзе лошадь и решил посмотреть: что это за тын стоит за кустами ольхи. Подьячий пролез через кусты и оказался на углу загородки. Немного подумав, он решил пройти вдоль тына и посмотреть, а чего там – за следующим углом. Делать-то было всё равно нечего, а Осип без дела сидеть не любил. Загородка оказалась длинной, и идти вдоль неё оказалось – не мутовку облизать. Около тына сплошь кусты: черёмуха, бузина, ольха, малина… И всё кусты частые, пробраться через которые – мука одна. Другой бы уступил, но Осип не таков. Дошёл он до нужного угла и даже выглянул из-за него. А там, за углом с десятка два мужиков торопливо заходят приоткрытые ворота. Подьячему стало интересно: куда это они все побежали? Он решил подойти поближе…
– Эй, – крикнул здоровяк в потёртом кафтане, глядя на Осипа. – Чего не заходишь?! Давай скорее! Нечего тут телиться. Одного тебя ждать не буду! Разом закрою ворота!
Осип оглянулся – никого.
– Чего рот раззявил?! – топнул ногой здоровяк. – Сейчас закрою ворота и останешься ни с чем! Заходи! Стоит тут, как нищий на паперти! Заходи!
Подьячий ещё раз оглянулся, понял, что бранят именно его, и решил зайти в ворота. Интересно ему стало: куда это людей так настойчиво зазывают.
Не успел Осип войти за тын, как ему сразу же сунули в руки тяжёлый заступ и поставили в ряд землекопов.
– Копай! – велел тот самый здоровяк, который зазвал подьячего в ворота. – И не ленись… Смотреть буду за вами. Плохо будешь копать, при расчёте учту… У меня не забалуешь! Как потопаешь, так и полопаешь! Ух, я вас!
Сперва Осип хотел воспротивиться крикуну, мол, не на того напал, но тут он заметил плотника, сбивавшего гвоздями широкий помост. Очень уж те гвозди были похожи на те, какие он помогал кузнецу в лесной обители делать. Вот из-за тех гвоздей и решил подьячий немного покопать землю.
– Сейчас покопаю малость, – думал он, ворочая заступом сырую землю, – а потом подойду и посмотрю, а что это за гвозди такие. Да, в случае чего, порасспрошу плотника: откуда он эти гвозди берёт.
Но малость покопать не получилось. За землекопами зорко следил надсмотрщик: и стоило кому-то остановиться, так этот с громким криком тут как тут.
– Чего встал, стервец! – орёт, – а ну копай! Ух, смотри у меня!
А голос у цербера этого особенный, резкий да жёсткий, против такого гласа ни один человек не устоит и не воспротивится. Как говорится, от этакого крика и мертвый из могилы встанет. Так и трудились все, не разгибаясь, пока надсмотрщик перерыва не объявил.
Немного отдышавшись, подошёл Осип к плотникам. Взял в руки гвоздь и вздохнул облегчённо – на шляпке виднелось монастырское клеймо. То, что нужно!
– Чего тут шаришься? – вырвал из рук подьячего гвоздь рыжебородый плотник. – А ну, к своим быстро иди! А около меня нечего шариться…
– Уйду, уйду, – торопливо закивал Осип. – Гвозди у тебя, больно, хороши. Где берёшь такие? Мне вот тоже гвозди нужны. Избу я надумал ставить…
– Хозяин гвозди приносит, вон у него и спроси, если он с тобой разговаривать станет, а моё дело маленькое, – буркнул плотник, показывая пальцем на человека, зашедшего за угол сарая. – Вон он пошёл.
Разглядеть того человека подьячий не успел, и хотел побежать к сараю, но тут его надсмотрщик за шиворот схватил.
– Ты чего тут мечешься? – хрипел здоровяк над самым ухом Осипа. – Нанялся копать, так копай, а другим работать своими разговорами не смей мешать! Копай! А ну встали все! Копать! Так вашу не так! Копать!
Пришлось подьячему опять взяться за тяжёлый заступ. Теперь он копал, размышляя, а что ему надо сделать во время следующего перерыва. Первым делом он решил узнать: а что за углом того сарая, за который ушёл хозяин, добывающий гвозди для плотников.
«Конечно, за углом тот хозяин не сидит, – размышлял Осип, выбрасывая из ямы тяжелую глинистую почву, – но нужно обязательно посмотреть, какие за тем углом есть дорожки с тропинками. Может, какая из них и приведёт меня к месту нужному».
Тропинка за углом оказалась одна, привела она подьячего к стене из толстых брёвен и опять куда-то завернула. Осип выглянул за угол стены и увидел прямо перед собой стрельцов. Два стрельца сидели на лавке и о чём-то степенно беседовали, но, вдруг, служивые встрепенулись. То ли ветка под ногой подьячего хрустнула, то ли ещё чего, только стрельцы вскочили с лавки, схватили пики и… Дальше Осип смотреть не стал. Он быстро отступил назад и, заметив у противоположного края стены канаву, помчал туда. А из канавы той под стену было что-то, вроде подкопа. Вот в этот подкоп подьячий и заполз, словно проворная ящерица. А что ему ещё оставалось делать? Из-за угла вот-вот стрельцы выбегут, а с другой стороны злой надсмотрщик беснуется. Стрельцы, по всей видимости, его заметили и, переругиваясь, подбежали к той самой канаве. Ничего хорошего от встречи с сердитыми стрельцами никак нельзя было ожидать, и Осип пополз во тьме подальше от лаза. Во тьме прятаться легче, чем на свету.
9
Государь российский Фёдор Алексеевич проснулся сегодня рано и сразу сел к окну читать. Читал долго, даже от трапезы утренней отказался. Только рукой махнул стольнику, когда тот пришёл к столу пригласить. Потрапезничать Фёдор Алексеевич соизволил только после полудня. После трапезы государь решил отдохнуть, уснул и проснулся, когда солнышко скатилось к крестам храмов златоглавых. Умыв лицо, Фёдор Алексеевич сел на высокий стул и спросил постельничего, не ждёт ли кто внимания царского. Оказалось – что ждут внимания. Первым пришёл к государю боярин Семён Языков.
– Как почивал Государь? – уважительно склонил голову боярин, но Фёдор Алексеевич на спрос этот только рукой махнул, дескать, хватит о пустом, начинай о важном.
– Из важного… Говорил я вчера с посланником царя польского Яна, с Окрасом. И намекнул мне Окрас, что рад будет бы их король весьма, когда ты Артамона Матвеева простишь.
– Чего? – Федор Алексеевич удивлённо глянул на Языкова.
– И гость из Голландии, что к Андрею Виниусу приехал, тоже говорил, что в стране их многие большие люди переживают за Артамона Сергеевича. Волнуются и просить тебя, чтоб вернул ты Матвеева в Москву.
– А им-то что за дело? – перестав удивляться, царь нахмурился.
– Так, когда Артамон Сергеевич во главе Посольского приказа стоял, много добрых знакомцев завёл. Вот теперь они все и волнуются.
– Пусть волнуются, – сверкнул очами Федор Алексеевич, – но Матвееву в Москве не быть! Хватит с него и того, что я ему вместо земли северной в городе Лухе позволил жить. Пусть там и живет. Хватит об этом! Что ещё?
– На монетном дворе новые клейма для копеек серебряных сделали. Копейка на вид такая же, а серебра идёт меньше. Вот какие хитрецы… Книги две новых на печатном дворе напечатали…
Языков всё говорил и говорил, а Фёдор Алексеевич его не слушал, тёмная дума терзала душу его. Вспомнил Фёдор Алексеевич – как Матвеев в палатах царских командовал, при батюшке его – Алексее Михайловиче. Это Матвеев надоумил Алексея Михайловича жениться на Наталье Нарышкиной. Потом хотел Матвеев четырёхлетнего Петра на царство посадить, чтобы всю себе власть забрать. Не воспротивился бы тогда патриарх хитрому боярину, и не сносить бы Фёдору головы. Милославский хотел тогда Матвееву голову срубить, но Фёдор Алексеевич не позволил. Царица вдовая – Наталья очень тогда просила за Матвеева, вот и дал Фёдор Алексеевич слабину. Не любил он слёз бабских. Три года не было о Матвееве ни слуха, ни духа, а потом бояре ближние за него просить стали: то один попросит как бы ненароком, то другой. И опять Фёдор Алексеевич дал слабину, позволив изгнаннику переехать из Пустозёрска в Мезень. А потом уж до того дошло, что молодая жена Фёдора Алексеевича – Марфа стала за Матвеева просить. А как жене откажешь? И переехал теперь Матвеев в город Лух. Четыре сотни вёрст от Москвы, а теперь начали просить, чтобы в Москву Матвеева допустить.
– Не бывать этому! – топнул ногой Фёдор Алексеевич.
– Чему не бывать? – даже вздрогнул от неожиданности боярин Языков.
– Чему надо! – нахмурил брови царь. – Иди с глаз моих!
И Языков, кланяясь да пятясь, вышел из царской светлицы. И только за порогом расправил он плечи и стал слова бесовские шептать.
После боярина Языкова пришёл к царю крымский посланник Садык-ага и стал жаловаться на проказы запорожских казаков. А следом пришёл посол гетмана Самойлович и стал рассказывать о воровсте крымчан на левом берегу Днепра.
Фёдор Алексеевич слушал всех, головой кивал, но никак не мог прогнать думы о боярине Матвееве. И нехорошие были думы те…
10
Осип решил заползти в какой-нибудь угол да притаиться там, а как суета улице притихнет, обратно выбраться через тот же подкоп наружу. Но с углом он, по всей видимости, промахнулся, потому как выполз на свет. Свет струился откуда-то сверху. Присмотревшись, подьячий понял, что там наверху приоткрытая дверь.
– А вот и выход нашёлся, – подумал Осип, намереваясь подняться с колен, но не успел.
Дверь распахнулась, и послышались сердитые крики:
– Упустили, сучьи дети! Как он в подпол-то залез?
– Здесь подкоп собаки сделали! Может, через него? А, может, и нет его в подполе, подкоп-то узкий… Может, в лес убежал?
– Может, может?! Всё у них – может! Всем вам головы велю срубить! Ой, дождётесь вы у меня! Зажрались тут на хороших харчах! Ох, дождётесь!
– Да, мы-то чего?
– Из-под земли достаньте мне подлеца этого! А ещё лучше прибейте! Всё проверить! Как увидите, так бейте сразу! Прибейте и в болото! Поняли?! Без разговоров!
И решил подьячий, на всякий случай, от тех грозных криков подальше спрятаться, благо сумел он по правую руку от себя рассмотреть несколько ступенек, уходящих куда-то вниз. Ступенек оказалось около десятка, а дальше подземный ход! Да такой просторный ход нашёлся, что подьячий сумел в полный рост встать. Правда, разбежаться по этому ходу не получилось – в дверь уткнулся Осип. Дверь оказалась незапертой. Беглец быстро приоткрыл её и оказался в тесной конурке. Пока закрывалась дверь, подьячий успел заметить, что в конурке есть ещё два выхода: в одном из них виднелся багрово-красный мерцающий отблеск, а в другом тьма. В эту тьму Осип и поспешил спрятаться. Когда тебя ищут, от света лучше держаться подальше. На свету всегда опасностей больше, это только дураки тьмы боятся.
Скорее всего, это была какая-то кладовая, сплошь заставленная бочками, кулями и причим хламом. По стенке да на ощупь пробрался подьячий в угол и присел там на корточки. Жалобно скрипнула распахнувшаяся дверь.
– Где он?! – послышались крики. – Ищите!
– А чего я прячусь? – подумал, вдруг, Осип. – Надо выйти сейчас и сказать им, что я из Разбойного приказа, а в случае чего, так можно «слово и дело» прокричать. От такого крика у любого коленки задрожат.
Подьячий опёрся рукой в земляной пол, чтобы встать, но тут другая мысль одёрнула его смелый порыв.
«Да, ты и пикнуть не успеешь, – шепнула подлая мыслишка, – как они тебя пиками заколют. Злые они сейчас… Под горячую руку врага в опасности только распоследний дурень полезет. Пусть поостынут малость, а потом и откроешься»
Осип сел на пол за высокой кадкой и придвинул к себе какой-то большой куль, похоже с березовым углём.
А рядом перебранка занялась.
– Чего вы тут делаете? – кричит злой хриплый голос. – Не велено сюда никому ходить! Вон отсюда!
– В подпол, вроде, какой-то оборванец забрался! – отвечает другой голос, не хриплый, но тоже злой. – Вот мы и ищем его! Он куда-то сюда пополз!
– Не здесь никого! Пошли вон, а то Ивану Кирилловичу пожалуюсь!
– Уйдём, уйдём… Только если ты тут увидишь кого, так бей любого насмерть без разговоров. Велено так.
– Без вас знаю – как с чужими в этом подземелье поступать. Проваливайте!
Лязгнули запоры и всё стихло. Подьячий вздохнул облегчённо, но тут в кладовой внзапно стало светло, словно днём. Кто-то вошёл с факелом. Осип замер, притаился за кулями, сидит ни жив ни мертв, ожидая как сейчас острая пика ребра его ломать начнёт. Но, вроде, орять обошлось: и рёбра целы, и снова в кладовой тьма непроглядная.
Подьячий сидел на полу до тех пор, пока его не стал холод одолевать. Сначала Осип терпел, а когда зубы у него потихоньку застучали, решил выбраться из своего убежища.
И вот опять у него два пути: к двери, откуда пришёл или к таинственно мерцающему зареву. И показалось Осипу, что какая-то страшная тайна прячется возле зарева того. Желание узнать тайну победило тягу к свободе, и подьячий осторожно пошёл к красному свету в дверном проёме. Шаг, ещё шаг… И вот уже можно заглянуть в этот таинственный дверной проём, но тут раздался громкий стук. Кто-то колотил в ту самую дверь, через которую подьячий проник в это таинственное подземелье. Пришлось опять прятаться в кладовке.
Лязгнул затвор и чей-то строгий голос спросил.
– Ну, как у вас тут?
– Карашо, – ответил другой голос, скорее всего, голос иноземный. Непривычно было слышать его уху русского человека. – Кров мала осталас…
– Кровь будет, – сказал пришелец, проходя мимо двери кладовой. – Завтра девку свежую привезём. Стрельцы сказали, что кто-то чужой в подпол дворца залез? К вам никто не совался?
– Нэ есть видэла никто…
Осип прижался к стене и замер, опасаясь даже пальцем пошевелить, а вот когда шаги стихли, он опять пополз из кладовки к освещённому заревом проёму. Подполз к каменному порогу и опять разговор слышит.
– Зелье, какое я тебе третьего дня заказывал, готово?
– Канечно, гатов. Два капли и за три дня умереть. Больше капля – быстрее умирать. А сразу смерть не есть хорош, подозрение большой. Три дня – гут…
– Это хорошо, что не сразу. Только как подсунуть ему зелье?
– Два капля пища и всё… Не есть трудно…
– Твоими устами да мёд бы пить. Перед тем, как ему что-то съесть, эту пищу обязательно другой человек пробует… Лихачев столько пробовольщиков поставил, что удивительно – как до царя еда вообще доходит…
– Тебе бояр много жалко?
– Нет, бояр мне не жалко. Только с той недели Лихачёв, будто что-то почувствовал и теперь вместе с боярами всё пробует и наш друг…
– Кто есть друг?
– Данила Евлеевич.
– Стефан?
– Он. Теперь мы думаем, как зелье отравное подложить и Данилу Евлеевича от опасности оградить. Иван придумал одну штуку. Такая штука занятная… Если Данило согласится, то всё получится. Ладно, пойду я. Вы тут поосторожней. Эти два дармоеда наследили. Пошли труп выбрасывать, а до болота его не донесли. Дождь проливной, видишь ли, в лесу их застал. Стрельцы труп нашли, а Разбойный приказ следствие затеял. И, главное, не сказались мне во время. У, дерьмо воловье… Признались бы сразу, так ничего б и не было. А теперь… Вы тут смотрите. Я вам пистоль заряженный оставлю. Если увидите здесь чужого, так сразу бейте его из пистоля без разговоров. Никак нельзя, чтобы чужой кто-то о нашем подвале прознал. Ладно, пошёл я…
Подьячий опять спрятался и долго сидел, ожидая ещё каких-нибудь гостей. Но никто больше не тревожил тяжкой тишины подземелья. Выждав время, Осип опять пополз к таинственной двери. На этот раз за дверью не было слышно никаких разговоров. Подьячий тихонько вполз за порог двери.
В дальнем углу пылал горн. И всё здесь было похоже на кузницу или гончарную мастерскую. И освещали ту мастерскую с десяток горящих свечей. И шумно здесь: стучали меха, раздувающие пламень, что-то кипело и шипело на горячей плите. Душно и парко в мастерской. Справа от двери стоял широкий стол. Вот под этот стол Осип и пробрался, а уж оттуда стал осматриваться. И похолодело всё у него внутри: в двух саженях от горна он увидел голую девчонку. Её подвесили за связанные руки на вбитый в стену крюк, и висела девчонка на том крюке, как рыба на кукане. А перед ней стоял сутулый человек в рыжем кафтане. Он корявыми пальцами давил рану на бедре несчастной страдалицы, собирая в плошку, еле сочащуюся кровь.
