Я несколько раз повертел пакет в руках, пощупал через полиэтилен режущую кромку и молча возвратил обломок Смолину. Он посмотрел на меня оценивающе, с нескрываемым интересом.
– Значит, дело действительно закрывают?
Проигнорировав его вопрос, я сделал вид, что пытаюсь навести порядок в бумагах.
– И тебе не жалко безвинно убиенных зверюшек?
В этот момент мне впервые за долгие годы нашего знакомства захотелось его ударить. Вместо этого я неторопливо сгреб в кучу все лежавшие на столе папки, выложил из них неровную, ежесекундно грозившую рассыпаться стопку и пододвинул ее к краю стола, поближе к Смолину. Затем я достал из сейфа уже начавшую набухать папку с делом о мертвых животных и положил ее отдельно.
– Здесь, – я опустил ладонь на бумажную пирамиду, – текущие дела моего отдела. Причем не все, а наиболее важные. А здесь полуразложившийся труп изнасилованной женщины из канализации, здесь подрезанный в подъезде студент, а здесь пятиклассница, над которой надругались в подвале родного дома. Может, мне ее матери рассказать, что из-за нескольких щенков мне некогда заниматься поисками насильника ее дочери?
Смолин молчал. Только пристально смотрел на меня, но не осуждающе и не с сочувствием, а как будто видел в первый раз.
– Ты пойми, – я, словно оправдывался, скорее даже не перед ним, а перед собой, – мы призваны стоять на страже общества, человеческого общества. И в первую очередь я должен защищать интересы людей, а не животных. Потому что именно за это я получаю зарплату.
– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – Смолин устало вздохнул. – Это не звери истязали друг друга до смерти. Это сделал как раз человек. И если такой индивидуум живет рядом с нами, твоя задача как раз и заключается в том, чтобы оградить его от общества.
– Ты в кабинете у шефа говорил то же самое?
Он промолчал.
– Так что не надо читать мне морали! Вы все останетесь чистенькими, а я, как всегда, буду в дерьме по самые уши.
Смолин не выдержал и, наконец, сделал то, чего уже давно не делал в моем кабинете – достал из кармана мятую пачку сигарет и закурил. С наслаждением пыхнув в потолок кольцами сизого дыма, он, не глядя на меня, произнес:
– Тебе, наверно, было приятно убивать эту собаку.
Я непонимающе уставился на него.
– Почему же! Мне бы было гораздо приятнее, если бы она откусила мне яйца.
– Ты телевизор смотришь? – его грустные глаза под густыми рыжими бровями опустились до уровня моего лица. – Если бы ты не пил по ночам, а интересовался жизнью общества, которое ты с такой самоотверженностью защищаешь, мог бы обратить внимание на то, что творится в городе.
– Если ты имеешь ввиду заварушку по поводу кандидатуры нового президента, то я здесь не при чем.
– Они начали отстрел бродячих собак. За последнее время случаи нападений на людей участились, несколько раз пострадали дети. То, что произошло с тем ребенком на рынке, стало последней каплей. Губернатор официально утвердил решение о насильственной эвтаназии бездомных животных.
– Чепуха! В Санкт-Петербурге не стреляют животных!
Он пару минут ошарашено смотрел на меня и, наконец, не выдержав, захохотал. Через несколько секунд, сообразив, что подобная фраза в устах человека, несколько дней назад прилюдно застрелившего собаку, звучала, по меньшей мере, нелепо, я присоединился к нему. Отсмеявшись, хотя смешного в нашем разговоре было мало, мы разрядили повисшее в воздухе напряжение.
– Ладно! – все еще улыбаясь, Смолин хлопнул себя по колену. – В конце концов, это дело начальства. Я просто беспокоюсь за тебя. Если ситуацию отыграют назад, как бы нас с тобой не сделали крайними. Ведь это не просто утопленные в ведре котята. Улик в этом деле хватит на пару томов.
– Ты что-то недоговариваешь? Нашел отпечатки?
– Нет! – он покачал головой. – Хотя, по моему мнению, то, что эти люди так тщательно избавились от малейших следов своего пребывания в квартире, свидетельствует об их потенциальной опасности и является, по крайней мере, для меня наиболее существенной уликой. Тут дело в другом. В организме всех крупных собак обнаружены следы протаргола.
А вот это уже было кое-что. Если стилет в шею животному мог вонзить любой мальчишка, то ввести лекарственный препарат мог только человек, хорошо отдающий себе отчет в своих действиях.
– Протаргол? Что-то знакомое. Это какой-то яд?
– Да нет. Обычный препарат, аргентум протеин. Представляет собой желтоватый порошок и применяется для лечения больных гонореей, а точнее, гонорейным хроническим уретритом, циститом или отитом. Его раствором смазывают верхние дыхательные пути и промывают член. Но, помимо всего прочего, он обладает очень интересным фармакологическим действием. Сильная доза, введенная в мышечную ткань, вызывает практически полное обездвиживание мышц.
– Другими словами…
– Другими словами, тот, кому ввели протаргол, будет все чувствовать, но пошевелиться не сможет. Что бы с ним не делали.
– О боже!
Я содрогнулся, представив, что должны были испытывать звери перед смертью. Несчастных животных, пользуясь их абсолютной неподвижностью, пытали, жгли и резали заживо, а они со сведенными судорогой челюстями даже не могли завизжать от боли.
– Вот теперь подумай, – Смолин тяжело поднялся, – выиграет или нет общество от того, что ты не будешь искать этих садистов.
Он вышел из кабинета, не попрощавшись. Хмуро уставившись на закрытую дверь, я пытался привести свои мысли в порядок, но царивший в голове сумбур не давал сосредоточиться. Открыв сейф, я достал придвинутую к задней стенке недопитую бутылку водки, плеснул в пластиковый стакан и жадно выпил, не чувствуя ни вкуса, ни горечи. Я понимал, что Смолин, в конце концов, сделает так, как ему скажут, но все-таки меня невероятно бесило, что он, не желая замараться в одиночку, сознательно пришел ко мне, чтобы взвалить на меня часть своих грехов. Не скажу, что это ему удалось в полной мере, я достаточно жесткий человек, но на душе, все-таки, было хреново. Кроме того, меня не покидало предчувствие чего-то плохого. И, самое главное, мне казалось, что о протарголе я слышу уже не в первый раз.
* * *
В этот вечер я задержался на службе допоздна. Метро закрывалось через полчаса, поэтому, когда дежурный позвонил и предупредил, что оперативная группа через десять минут выезжает на вызов в сторону моего дома, я искренне обрадовался такой удаче и стал собираться. Убирая дела в сейф, я зацепился взглядом за бутылку, в которой еще оставалось грамм сто. Покончив с последним на сегодня делом, я запер кабинет и спустился во двор.
Сотрудники из второго следственного отдела уже сидели в микроавтобусе. Поздоровавшись, они пропустили меня к окну, дверь захлопнулась, и мы выехали на переливающийся россыпью разноцветных огней проспект.
Я не был коренным петербуржцем, но любил этот город с детства, еще с тех пор, когда мать возила меня сюда на экскурсии и часами заставляла выстаивать в очередях у музеев. Любовь была странной, какой-то рваной и тревожной. В глубине души я до сих пор боялся, что город просто терпит меня и когда-нибудь отторгнет как нечто чужеродное. С тех самых пор, когда отца, наконец, перевели на Адмиралтейский завод, и мы переехали в Ленинград, мне казалось, что источающая суровый холод надменная архитектура постоянно давит на меня своей непостижимой силой и монументальностью. Я не чувствовал в этом городе тепла, но это мне даже нравилось. Стылые ветра, моросящие дожди и проливные ливни, слякотный мартовский снег пронизывали меня насквозь, заставляя трепетать в ожидании чего-то одновременно тревожного, странного и чудесного. Увы, но эти мои детские настроения давно прошли, оставив после себя в моей изорванной душе только сырость и слякоть.
Мы миновали Васильевский остров и выехали на мост. На волнах Невы покачивались расплывчатые отражения неоновых огней, там и тут ночь вспыхивала разноцветной рекламой ресторанов и клубов, а вдалеке светился у набережной подсвеченный прожекторами силуэт крейсера «Аврора».
– Может, тебя в «Забаву» подвезти? – посмеиваясь, предложил мне старший группы, показав на сверкающий огнями списанный теплоход, в котором теперь располагался один из самых известных в городе стриптиз-баров. – Сделал дело – кончай смело!
В машине засмеялись. Я огрызнулся в ответ и устало привалился головой к окну.
– Кто из вас пил, гады? – водитель яростно протирал запотевшее стекло.
Ответом ему был очередной взрыв смеха. В этой компании измученных постоянным напряжением, ожесточенных мужчин, вынужденных круглосуточно разгребать дерьмо одного из красивейших городов мира, я не был «белой вороной».
Меня высадили в трех кварталах от дома под сочившееся октябрьской моросью небо. Свернув с проспекта на боковую улицу, я сразу окунулся в нарушаемую лишь легким шорохом шелестящих по асфальту капель тишину. Разбрызгивая мелкие лужи, промчался автомобиль, и я снова остался один. Миновав тускло освещенный магазин, я свернул за угол. Здесь я мог пройти напрямик и сэкономить минут двадцать, которые предпочитал потратить на драгоценный сон своего измученного тела.
Выстрелы я услышал, когда шел через небольшой пустырь за кооперативными гаражами. Стреляли три раза с задней стороны ограничивающих микрорайон шестнадцатиэтажек с промежутком примерно в полминуты. Этого времени мне вполне хватило на то, чтобы определиться со своими дальнейшими действиями. Ввязываться в очередную историю у меня не было ни малейшего желания, но я ужасно хотел спать, поэтому вместо того, чтобы свернуть, пошел дальше, прямо по чавкающему под ногами покрытию расположенного за школой футбольного поля. Скорее машинально, чем осознанно, я переложил пистолет из кобуры в боковой карман плаща.
Метрах в ста от дома в небольшом тупике стоял автофургон. Боковую стенку кузова пересекала желтая надпись «Спецтранс». В кабине было темно, и я сначала решил, что там никого нет. Только подойдя ближе, я увидел тлеющий огонек сигареты. В это время дождь пошел сильнее. Я поднял воротник и постучал в стекло.
– Чего тебе? – приоткрыв дверцу, на меня недовольно уставился усатый мужик.
– Выстрелы слышал?
– А, это! Пересрал, что ли? Не ссы! Это наши котов гоняют.
Увидев, что я не реагирую, он сердито бросил:
– Ну, че зыришь? Вали домой, парень, пока яйца не отстрелили!
Он попробовал захлопнуть дверцу, но я подставил корпус. Шофер, несмотря на то, что прекрасно видел, где я стою, специально ударил дверцей мне по плечу, на сто пятьдесят процентов обеспечив появление синяка.
– Ты что, парень? – его рука потянулась куда-то назад, возможно, за монтировкой или гаечным ключом.
– Документы! – попросил я пока еще вежливо и закашлялся.
– Что?! Ты че, рехнулся? – похоже, он был искренне удивлен.
– Покажи разрешение на отстрел!
– Да пошел ты на хрен!
По всей видимости, наша дискуссия могла зайти в тупик. Я уже собирался полезть во внутренний карман за удостоверением, когда появился новый персонаж. Из темноты с противоположной стороны кабины вышел человек в комбинезоне с пневматическим ружьем. Левой рукой, затянутой в резиновую перчатку, он держал за хвост мертвого кота. Голова животного с перекошенной в агонии пастью колотилась с тупым звуком по асфальту.
– Опять с дитилином переборщили! – мужчина с досады плюнул на землю. – Сдох почти сразу, только дергался сильно. Эй! – тут он увидел меня. – А это что за хер?
– Ты прикинь, Палыч! Разрешение требует! – шофер хохотнул.
– Пусть у своей Маньки требует!
Мужик обошел машину и встал напротив меня. Мертвый кот по-прежнему покачивался у него в руке. На какое-то мгновение мне показалось, что мужик сейчас швырнет мне этот труп прямо в лицо, но вместо этого он медленно поднял дуло ружья на уровень моего живота. Ситуация постепенно становилась абсурдной. Я, конечно, был уверен, что он не выстрелит, но выражение его прыщавого лица могло поколебать любую уверенность. Он спокойно буравил меня глазами, в которых заледенело выражение презрительной отстраненности. Наверняка, с тем же самым выражением он несколько минут назад целился в кошек.
– Если не хочешь обосраться, вали отсюда! – прыщавый упер ружейное дуло мне в живот.
– Лады! – примирительно улыбаясь, я поднял открытые ладони вверх. – Как скажете, ребята! Но только после того, как вы покажете бумаги.
Я сделал движение рукой, чтобы вытащить из внутреннего кармана удостоверение, но прыщавый резко толкнул меня, и я отлетел к фургону, больно ударившись спиной о металлический борт кузова. Сообразив, что шутки кончились, я стал нащупывать через ткань плаща пистолет, но уже через несколько секунд соотношение сил изменилось. Со стороны гаражей, услышав наши препирательства, подошел еще один мужчина в форме «Спецтранса». Никакого трупа у него в руках, слава богу, не было. Было, правда, кое-что похуже, – вместо пневматического ружья, заряженного ампулами с дитилином, он держал настоящую винтовку. Только теперь я понял скрытую причину своего беспокойства. Звонкие и сухие звуки выстрелов, которые я слышал, ничем не напоминали глухие хлопки спортивного оружия.
Странно, но вели они себя уверенно и спокойно, и это мне очень не нравилось. Я понимал, что со стороны служащих хоть и коммунального, но, все-таки, в какой-то степени государственного учреждения, мне вряд ли что-нибудь может угрожать, но, тем не менее, всем известный случай, когда милиционеры забили до смерти сотрудника ФСБ, почему-то не шел у меня из головы. И все-таки я решил их дожать. Терпеть не могу, когда мне отказывают. Тем более, мужчины.
– Мужики! Я понимаю, что вам это не понравится, но если у вас нет разрешения, мне придется вас задержать.
Прыщавый молча ухмыльнулся и качнул ружьем. На какой-то миг мне показалось, что тяжелый приклад сейчас врежется в мою челюсть.
– Задержать?! Ты бы лучше думал о задержке у своей Маньки!
Далась ему эта Манька!
Прыщавый оглянулся на приятеля, который в ответ на невысказанный вопрос кивнул головой, и снова повернулся ко мне. За эти секунды ухмылка уже успела исчезнуть с его лица, а глаза стали пустыми и отрешенными. Может быть, другой на моем месте и смог бы прочитать в них приговор, но я, благодаря своему невеселому опыту, уже прекрасно научился разбираться, когда человек готов в тебя выстрелить, а когда нет.
Он схватил меня за плечо и, пока его напарник демонстративно поигрывал винтовкой, поволок к дверце фургона. У него даже мысли не возникло обыскать меня, иначе, я думаю, он бы здорово удивился, обнаружив в кармане моего плаща табельное оружие.
– Покатаешься с нами. Там разберемся, что ты за хер!
Я решил не сопротивляться. С одной стороны, место здесь было глухое, и я не хотел понапрасну провоцировать своих новых знакомых, кем бы они ни были на самом деле, а с другой стороны, меня распирало нездоровое любопытство, – уж очень мне не терпелось узнать, что скрывается за непонятной самоуверенностью этих «ночных стрелков».
Меня подсадили и, легонько придав ускорение прикладом, втолкнули в кузов. Я оступился и упал на колени. Сверху на меня свалилось что-то мягкое, скорее всего, брошенный вслед за мной кошачий труп. Лязгнула решетка, захлопнулась дверца, и я оказался в кромешной темноте.
Поджав колени, не поднимаясь с грязного, может быть даже покрытого свежими кровавыми разводами пола (мои ноги то и дело натыкались на нечто податливое), я пытался привести свои мысли в порядок. Естественно, что я хорошо помнил мимолетное замечание Смолина о начавшихся в городе расстрелах животных. Однако я знал и то, что для проведения такого мероприятия требуются, как минимум, разрешения Госветнадзора, Санэпиднадзора, лицензия охотничьего общества, если стрельба ведется из огнестрельного оружия, и, самое главное, разрешение районного управления внутренних дел. Судя по поведению «ночных стрелков», все необходимые бумаги должны были быть в порядке, иначе бы они не вели себя столь нагло. Смущало меня другое. Во-первых, решение губернатора об отстреле бродячих животных касалось только собак. При чем здесь тогда кошки? Во-вторых, если у этих живодерщиков было чем прикрыть задницу, зачем им тогда понадобился я? Случайного прохожего, начавшего задавать нелепые вопросы, достаточно было послать подальше, может быть даже пару раз стукнуть по физиономии, но похищать-то зачем? Даже если в мэрии не успели оформить все необходимые бумаги, это всего лишь внутренние дела коммунальных служб, издержки бюрократизма, но никак не преступление. Зачем?! Зачем тогда им так помешал свидетель?! Здесь явно было что-то не так, и приторный запах свежепролитой крови только подтверждал мои сомнения.
Когда под свист рессор машину качнуло на повороте, я вдруг уловил в глубине кузова какое-то движение. Кто-то пошевелился, послышалось несколько тяжелых вздохов, которые сменились тихим поскуливанием. Я уже давно перестал бояться неизвестности (самые страшные разочарования и непереносимую боль доставляют, как правило, вещи и, конечно же, люди, к которым давно привык), поэтому, когда щелкнул валявшейся на всякий случай в кармане зажигалкой, никакого страха не испытывал. Слабый огонек разорвал тьму и отразился в огромных, изумрудно-зеленых зрачках. Принадлежавшие неизвестному существу глаза смотрели на меня пристально, не мигая, словно запоминая навечно.
– Кто ты?
В ответ раздалось лишь глухое ворчание. Я вытянул руку, и раскачивающийся в такт движению автомобиля круг тусклого света выхватил из темноты узкую собачью морду. На какое-то мгновение мне действительно стало страшно. Более крупной собаки я не видел за всю свою жизнь. Нет, это была не московская сторожевая, не ньюфаундленд, и, вообще, это была, скорее всего, помесь какого-то волкодава с неизвестной мне породой. Больше всего этот пес напоминал то ли огромную немецкую овчарку, то ли волка. Совсем не к месту я вдруг вспомнил мифических волколаков, на которых, если верить Толкиену, ездили воины-орки.
Пес лежал на боку, положив голову на вытянутые лапы, и смотрел на меня. Угрозы в его взгляде не было, только задумчивость, если так вообще можно сказать о взгляде животного, и скрытое понимание собственной силы и превосходства. Он тяжело дышал и выглядел каким-то вялым, возможно сказывалось действие дитилина. По слипшейся густой черной шерсти змеились багровые струйки уже начавшей сворачиваться крови. Отодвинув ногой сваленные на металлический пол трупы нескольких кошек и собак, я осторожно подвинулся в сторону пса. Он никак не реагировал, только в глазах его появилось выражение интереса. Но когда я, периодически щелкая нагревающейся зажигалкой, стал осматривать ему рану, он предупреждающе зарычал.
– Спокойно, друг! Спокойно! – я медленно прощупывал его бок. – Сам виноват! Нечего шляться там, где не положено.
Входного отверстия ни от пули, ни от дроби я нигде не нашел. Кровь сочилась из небольшого разреза, полученного, по всей видимости, во время схватки со спецтрансовцами. Промыть рану я ничем не мог, поэтому ограничился лишь тем, что аккуратно обтер ее носовым платком. Хуже обстояло дело с дитилином. Если псу успели всадить ампулу, то последствия могли быть самыми непредсказуемыми. На одних животных этот парализующий препарат практически не действовал, другие же, наоборот, умирали в страшных конвульсиях даже от сравнительно небольшой дозы.
Когда я отбросил окровавленный платок в сторону, пес, догадавшись, что осмотр закончен, попытался подняться, но лапы его подогнулись, и он всей своей массой обрушился на меня, чуть не повалив на пол. Только с третьей или четвертой попытки, поддерживаемый мной, он стал потихоньку то ползти, то ковылять на полусогнутых лапах к решетке. Эти несчастные три метра забрали у него последние силы, но все-таки он добрался до двери, возле которой тяжело опустился на живот и замер, не отрывая взгляда от замка.
Еще минут десять нас трясло и кидало друг на друга, пока, наконец, фургон не остановился. Я сжал в кармане рукоятку пистолета, другую ладонь положил на загривок своего молчаливого спутника и почувствовал, как напряглось его тело. Хлопнула дверца кабины, послышался глухой разговор, кто-то засмеялся, после чего дверца нашей оцинкованной клетки начала открываться. Не знаю, что на меня нашло, скорее всего, я просто действовал по какому-то наитию, чем на самом деле отдавал себе отчет в своих действиях, но в этот момент я совершил один из самых нелепых поступков в своей жизни. Необъяснимым, словно звериным чутьем я вдруг понял, что главной жертвой в этой истории являюсь не я, а этот странный зеленоглазый кобель. Со мной могут попытаться сделать все, что угодно, но я был представителем власти, к тому же вооруженным, и, самое главное, я был человеком. А этой собаке была уготована только одна дорога – на мыловарню. Может быть поэтому, а может и просто из сострадания, я резко повалился на пол, прикрывая своим телом лежавшего пса. Поэтому, когда, прежде чем открыть решетку, они осветили кузов фонариком, то смогли увидеть лишь мою, искаженную гримасой напускного гнева физиономию. Чтобы отвлечь их внимание, я с удовольствием выматерил каждого из них в отдельности, не забыв упомянуть близких родственников по женской линии.
– Сейчас ты договоришься, хер собачий! – судя по голосу, это был прыщавый.
Лязгнул в замке ключ, решетка стала медленно открываться, и уже потянулась рука, чтобы схватить меня за шиворот, когда я повалился на спину и со всей силы резко толкнул решетку обеими ногами. В результате столкновения металлических прутьев с чьей-то головой раздался глухой удар, и я с чувством глубокого удовлетворения услышал, как кто-то вскрикнул от боли. И в этот момент с леденящим душу рычанием черный пес бросился вперед.
– Держи его!
Прыщавый, который свое ружье оставил в кабине, попытался загородить выход, но пес, щелкнув клыками, толкнул его в грудь передними лапами и выпрыгнул на мокрый асфальт. Пробежав несколько метров по проезжей части, пес вдруг остановился, повернул голову и посмотрел на нас. Я думаю, он увидел довольно-таки странную картину. Четверо неподвижных обозленных мужчин молча смотрели ему вслед, не обращая внимания на струившуюся по их лицам дождливую морось. Окна в домах были слепыми и темными, но улица все равно тускло отсвечивала отблесками фонарей и рекламного неона. Никто не издал ни звука. Ни рыка, ни голоса. Только шорох небесной хляби по камню.
Пес беззвучно оскалил пасть и спокойно, чуть прихрамывая, побрел прочь. Всем своим видом он давал понять, что попытаться остановить его сейчасбыло бы настоящим безумием. Впрочем, никто и не собирался этого делать. Только шофер, оправившись от испуга, схватил лежавшую на сиденье винтовку и, вскинув ее к плечу, стал судорожно целиться животному в спину. Руки его мелко тряслись, и дуло чертило в воздухе замысловатые узоры.
– Ты что, совсем охренел?! – хриплый окрик прыщавого нарушил сюрреалистическую тишину. – Ты бы еще на Невском начал стрелять!
Только сейчас я увидел, куда меня привезли, и, честно сказать, был слегка обескуражен. Прямо передо мной на фасаде четырехэтажного дома блестела под стеклом вывеска, извещавшая о том, что здесь находится районное отделение милиции. Такой поворот событий превращал разыгравшуюся этой ночью драму, основным персонажем которой я невольно стал, в дешевый фарс.
Не дожидаясь, пока меня отконвоируют, я, оттеснив плечом прыщавого, первым вошел в здание. Спецтрансовцы, за исключением шофера, бросились за мной и уже в коридоре подхватили меня под локти.
– Не так резво, парень!
К моему удивлению, дежурный только мрачно покосился на нас и, ни слова не говоря, снова уткнулся в бумаги. Создавалось впечатление, что сотрудники коммунальной службы, в обязанности которых входит исключительно отлов бродячих животных, уже не впервые приводят сюда людей. И это впечатление мне не понравилось.
Миновав узкий коридор, мы оказались в небольшом кабинете, в котором после нашего появления стало совсем тесно. Сидевший за столом светловолосый мужчина был не в форме, но по выражению его блеклых глаз, которыми он словно на пустое место уставился на меня, я сразу понял, что это мент. Я и сам так умею смотреть.
– Кто это? – блондин перевел взгляд, выражение которого при этом практически не изменилось, на прыщавого.
– Пытался залезть в кабину, пока мы работали. Требовал показать документы.
– Показали?
– Нет, конечно! – мужчина хмыкнул. – Буду я еще отчитываться перед всяким дерьмом!
