– А на месте нельзя было разобраться? – задавая этот вопрос, блондин скользнул скептическим взглядом по моей фигуре, и я понял, что под словом «разобраться» он имел ввиду физическое воздействие.
Прыщавый молча пожал плечами, словно давая понять, что это не его дело. Потом мрачно произнес:
– Он помог этой суке сбежать. Той самой, которую мы уже месяц ловим.
Вот теперь выражение глаз блондина изменилось. Поморщившись, как от зубной боли, он посмотрел на меня с нескрываемой досадой, которая, по мере того, как он изучал мое растянувшееся в наглой ухмылке лицо, постепенно уступила место злобному недоумению. Я видел, что у него прямо чешутся руки начистить мне физиономию, и с интересом ждал, когда же он приступит к активным действиям. Вместо этого, он только вздохнул и поинтересовался:
– Чего скалишься, козел? Тебя разве не учили, что нездоровое любопытство чревато плохими последствиями?
– Ты мне угрожаешь? – я сделал шаг к столу. – А обосраться не боишься?
Это его проняло. Я был уверен, что в этом кабинете никто и никогда не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне. Он сделал движение, чтобы вскочить, но я толкнул его в плечо, и он, потеряв равновесие, снова упал на стул. Не дожидаясь, пока он нажмет на утопленную в столешнице кнопку, чтобы включить тревогу, я достал удостоверение, которое раскрыл на уровне его прищуренных глаз. Какое-то время он ошарашено смотрел на мои вымазанные собачьей кровью пальцы, после чего резко протянул руку, чтобы схватить «корочку», но я успел среагировать и отвести ладонь.
– Тебя разве не учили, что удостоверение личности офицера никому отдавать нельзя?
Он судорожно сглотнул застрявший в горле комок и стал читать. Судя по тому, как бегали его глаза, смысл прочитанного дошел до него только с третьего или четвертого раза. Покосившись на ничего не понимавших спецтрансовцев, блондин наконец-то произнес вслух:
– «Мальцев Александр Викторович. Подполковник милиции. Старший следователь первого отдела Главного управления внутренних дел Санкт-Петербурга и Ленинградской области».
Подняв глаза, он почти виновато посмотрел на меня. Из всех присутствующих только мы вдвоем знали, какими делами на самом деле занимается первый отдел. И только мы понимали, что если бы блондин не сдержался и приступил к столь привычному для наших органов «разговору с пристрастием», на его карьере можно было бы поставить крест.
В кабинете повисла тишина. И только через минуту блондин под воздействием моего ледяного взгляда вспомнил о субординации, поднялся и начал бормотать извинения, в искренность которых я не верил. Спецтрансовцы стояли молча, возможно также удивленные таким поворотом событий. Но, оглянувшись, я понял, что, по крайней мере, в отношении прыщавого я ошибся. Он сверлил меня взглядом, в котором не было и капли почтительности или даже попытки изобразить сожаление по поводу случившегося. Только желваки ходили по его покрытым колючей щетиной скулам. Затем он подошел к столу, не спрашивая разрешения, снял трубку телефона и набрал номер. Долго не отвечали, а когда, наконец, на том конце провода подняли трубку, прыщавый, неискренне извинившись за поздний звонок, коротко рассказал о случившемся. Меня удивило, что он, ни разу не сбившись, слово в слово повторил то, что у меня было написано в служебном удостоверении. Затем он, время от времени бросая на меня косые взгляды, снова стал жаловаться на мое непосредственное участие в освобождении собаки. Судя по тону, каким он разговаривал, мое будущее теперь зависело ни от хозяина этого кабинета, ни, тем более, от меня, а от таинственного незнакомца, который сейчас, наверно, и решал, что же со мной делать дальше.
В конце концов мне это надоело, и я потребовал, чтобы через минуту мне предоставили машину и отвезли домой. Блондин виновато кивнул на прыщавого, и тогда я, окончательно разозлившись, ударил по телефонной клавише, выдернул у прыщавого трубку и протянул ее блондину.
– Вызывай машину! Немедленно! А завтра ко мне в управление со всеми бумагами и документами этих придурков!
– Зачем в управление?
– Будем писать сочинение на тему «Как я участвовал в похищении»! Не придешь сам, я обо всем сообщу Колосову, – я был хорошо знаком с начальником этого отделения. – Все понятно?
Блондин хмуро кивнул. Возможно, просто прикидывал, какой толщины конверт ему готовить на завтра. Естественно, откуда ему было знать, что взяток я, как правило, не беру, особенно от подчиненных. Впрочем, разубеждать его я не собирался. Пусть пока мучается.
Свободной машины не было, поэтому блондин предложил подвезти меня на своей «Ауди». Когда я садился на заднее сиденье, на глаза мне попалась группа спецтрансовцев, по-прежнему стоявших у фургона и мрачно смотревших мне вслед. По выражению лица прыщавого я понял, что процесс созерцания того, как за последние полчаса от него уходит уже вторая жертва, приводит его в состояние еле сдерживаемого бешенства. Увы, я ничем не мог ему помочь. Только лишь ободряюще улыбнуться на прощанье.
* * *
На следующее утро я с чистой совестью собирался проспать, поэтому, когда наконец-то вернулся к двум часам ночи домой и рухнул на диван, не стал даже заводить будильник. К сожалению, я не учел бдительности Мурча. За годы совместного проживания он успел хорошо изучить мой распорядок, поэтому мог определять время, когда я обычно встаю и когда ему, следовательно, полагается жрать, с точностью до минуты. В результате, не услышав в полседьмого утра долгожданный звонок, извещающий о скором приеме пищи, Мурч запрыгнул на диван и молча стал теребить меня лапой до тех пор, пока я не проснулся. Чертыхнувшись, я повернулся на другой бок, резко дернув на себя одеяло, чтобы сбросить кота на пол. Но он был не настолько прост, чтобы позволить обращаться с собой подобным образом. Обиженно муркнув, он прошелся по моему телу, мстительно запуская в меня когти, остановился над самым ухом и стал протяжно орать.
Моего терпения хватило секунд на двадцать. Вскочив с дивана, я поплелся на кухню, отчаянно зевая и безуспешно пытаясь заехать ногой под высоко задранный хвост семенившего передо мной кота. Несколько минут мне понадобилось на то, чтобы изучить небогатое содержимое холодильника, вскрыть консервную банку со скумбрией, которую я приберегал для себя, и удовлетворить ненасытную алчность животного, по злой иронии называемого домашним. И только на обратном пути к еще не остывшему ложу мне пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы предупредить начальство. Я позвонил шефу домой и сообщил, что на пару часов задержусь. Похоже, это его не сильно удивило. Он спросил, как я себя чувствую, выслушал дежурный ответ и положил трубку. А я отправился досыпать.
Было уже около одиннадцати, когда я подошел к управлению. К этому времени распогодилось, и город был бархатно освещен поблекшим осенним солнцем. Площадь перед центральным входом была, как обычно, забита автомобилями, и мне пришлось значительно искривить свой маршрут, чтобы пробраться к подъезду. Я уже шагнул на вымощенный плиткой тротуар, когда меня окликнули.
– Александр Викторович!
Я обернулся. Метрах в десяти от меня возле белого «Лексуса» стоял шеф, а рядом с ним незнакомый, внимательно смотревший на меня мужчина. Это был молодой человек лет тридцати с импозантной, привлекательной внешностью из той породы, которая безумно нравится женщинам. Обычно такие самцы с устремленным вдаль взглядом на страницах рекламных каталогов демонстрируют модную одежду. Но в глазах этого парня, черные с проседью волосы которого растрепались на ветру, в отличие от глянцевых красавцев была не фальшивая сосредоточенность, а явные признаки сильного интеллекта. Мне он понравился. Как понравилось и его сдержанно-крепкое рукопожатие.
– Знакомьтесь, – шеф представил меня. – А это – Герман Генрихович Жданович, помощник вице-губернатора.
Мысленно я присвистнул. Не каждый день меня удостаивали своим вниманием столь высокие персоны. Впрочем, я, наверно, себе льстил. Это был не мой знакомый, а шефа, который был на короткой ноге со многими из тех, кто мелькал на экранах телевизоров. Я же оказался в их компании совершенно случайно. Тогда я даже представить себе не мог, как сильно ошибся.
– Мне приятно познакомиться с вами, – Жданович улыбнулся. – Ведь это именно вы на прошлой неделе спасли жизнь девочке на Торжковском рынке?
– Возможно, – я пожал плечами. – Мало ли в Питере девочек.
Шеф засмеялся и хлопнул меня по плечу.
– Перестань, Саша! Твой сарказм сейчас не к месту. Лучше расскажи, что с тобой ночью случилось.
Я удивленно уставился на него, поскольку в мои планы не входило афишировать случайное знакомство с «ночными стрелками».
– Мне звонил Колосов, – объяснил шеф. – Говорит, что его орлы чуть тебя не арестовали за хулиганство.
– Интересно было бы посмотреть, как бы это у них получилось.
– Да, этот номер у них вряд ли бы вышел, – шеф помрачнел. – И все же. Я не потерплю, чтобы какие-то педерасты безнаказанно нападали на моих сотрудников. Я специально пригласил Германа Генриховича, чтобы он помог нам разобраться в случившемся.
– Я думаю, что не стоит так волноваться. Обычное недоразумение. Я бы и сам выкинул нечто подобное, если бы какой-нибудь идиот стал препятствовать мне в исполнении служебных обязанностей.
– Честно говоря, я был бы не против спустить все на тормозах, – не стал врать Жданович. – Тем более, не хотел бы, чтобы эта история просочилась в прессу. Нас и так уже терзают в каждой заштатной газетенке, особенно после того, как вы нашли кучу звериных трупов. Но, можете быть уверены, такое хамство наших коммунальщиков я безнаказанным не оставлю. Вы номер машины запомнили?
– Конечно, но я бы не хотел…
– Дайте его мне, – он протянул руку, ни секунды не сомневаясь, что я подчинюсь. В его тихом голосе чувствовалась привычка повелевать.
Я достал из бумажника сложенный вчетверо блокнотный листок, на котором был записан регистрационный номер фургона. Жданович мельком взглянул на мою кисть.
– Надеюсь, вы не пострадали?
– Да нет. Было даже забавно.
– Мне сказали, что вас укусила собака.
Зеленоглазый монстр? Неужели он имел ввиду именно его? Но ведь он меня не кусал!
– Вас ввели в заблуждение. Звери, обычно, предпочитают со мной не связываться.
– Конечно! – шеф снова засмеялся. – Чуть что не так, ты им сразу пулю в лоб! Как той суке!
Я поморщился. Жданович усмехнулся.
– Я разберусь с этим, – пообещал он. Я ему не поверил, хотя голос его звучал уверенно и спокойно. – Я не допущу, чтобы пострадал человек, оказавший нам неоценимую помощь.
– И каким же образом я вам помог?
– Вы указали нам путь, – совершенно серьезно ответил Жданович.
Я пожал плечами и посмотрел на шефа, но он тоже был абсолютно серьезен.
– Иди работать, Саша, – он не сводил с меня пристального взгляда. – Мы еще поговорим об этом недоразумении, а пока работай. Я хочу, чтобы к трем часам на моем столе лежал проект постановления о прекращении дела об убитых животных.
Я кивнул, попрощался со Ждановичем и пошел к центральному входу, спиной чувствуя, что они смотрят мне вслед. Взявшись за ручку массивной дубовой двери, я посмотрел на собственные пальцы и мысленно задал себе вопрос о том, какая связь может быть между собачьей кровью на них, которую блондин из отделения Колосова, судя по всему, принял за мою собственную, и вопросом помощника вице-губернатора о собачьем укусе. Но уже через секунду все Ждановичи, собаки и собачьи трупы вылетели из моей головы. Потому что я вдруг вспомнил, где и когда мог слышать о протарголе. И мне стало страшно. В какой-то степени, страх был вызван и тем, что я понимал, насколько тяжело мне будет закрыть это дело, если мои пока еще смутные предположения подтвердятся.
Оказавшись в своем кабинете, я первым делом перелистал пару старых потрепанных ежедневников, после чего спустился в архив и попросил подготовить материалы по делу Кондрашова и Заики. А уже через двадцать минут, когда на мой стол взгромоздили полтора десятка пыльных толстых томов, я погрузился в атмосферу кошмара десятилетней давности.
Ранним утром 29 июня 1999 года на одном из пляжей у Суздальских озер нашли тело двадцатилетнего парня. Издали казалось, что он просто спит, но ошибка обнаружилась, когда подняли прикрывавшую лицо газету. Горло было разрезано от уха до уха, и вытекшая из него кровь образовала вокруг запрокинутой назад головы целую лужу. Других признаков насильственной смерти в виде ушибов, ссадин, отметин от ударов, резаных или колотых ран на теле не было. Позднее результаты экспертизы показали наличие в организме убитого следов алкоголя и клофелина. По всей видимости, валявшийся в беспамятстве молодой человек даже не успел проснуться, когда неизвестные перерезали ему горло.
Дальнейшее следствие установило, что убитый вместе с двумя приятелями накануне преступления познакомился возле станции метро «Удельная» с неизвестными девчонками и поехал отдохнуть в Озерки. Под подозрение сначала попали друзья убитого, которые могли разделаться с ним по пьянке, но все оказалось намного хуже. В лесопарке поселка Каменка неподалеку от Удельной было обнаружено еще одно обезглавленное тело. Голову так и не нашли, хотя впоследствии труп идентифицировали и установили личность убитого.
Естественно, что схожий почерк двух убийств (вероятно, во втором случае кто-то спугнул убийц, и они не успели отрезать своей жертве голову) и то обстоятельство, что оба происшествия произошли в районе одной и той же станции метро, позволяли предположить, что убийства связаны между собой и могли быть совершены одними и теми же лицами.
Уже через несколько дней следствие вышло на Евгения Кондрашова, сатаниста нетрадиционной сексуальной ориентации. Он признался, что осуществил несколько человеческих жертвоприношений, с помощью которых хотел добиться покровительства Смерти и обрести могущество. Назвал он и имена еще двух человек, которые на протяжении двух лет совершили несколько ритуальных убийств. Одним из них был Михаил Заика, или, как его называли завсегдатаи гей-клубов и последователи оккультизма, «Ди Каприо» или «Гитлер», обладающая незаурядными познаниями в области химии, расчетливая и, как мне показалось, умная личность, что, впрочем, не помешало признать его шизофреником и поместить в больницу для преступников-психов на Арсенальной. Именно Заика вводил своим жертвам протаргол, иногда заменяя его фенциклидином или цианистым натрием. Для себя же он готовил какую-то наркотическую мерзость из самых разнообразных растений, с помощью которой отключался и впадал в транс. На одном из допросов он показал, что вывел формулу необыкновенно сильного отравляющего вещества, с помощью которого, как он утверждал, можно было уничтожить половину Санкт-Петербурга.
На минуту я задумался. Нигде больше в материалах следствия я не нашел упоминания о том, что это вещество существовало в действительности. Если Заика не врал, его разработками могло заинтересоваться ФСБ или ведомство посерьезнее, и тогда вполне объяснимым становилось то, что он сумел избежать наказания. Кондрашову дали двадцать четыре года, а Заику судмедэкспертиза признала невменяемым. Если я начну ковырять в этом направлении, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Не хватало еще, чтобы я вышел на секретное производство психотропного оружия.
Прежде всего, меня интересовал тот факт, что некоторым своим жертвам Заика перед казнью вводил приличную дозу протаргола, того самого препарата, который обнаружили в крови убитых животных. Это, конечно, могло быть просто совпадением, но насторожило меня другое. В квартире «Ди Каприо» изъяли несколько ритуальных ножей, изготовленных кустарным способом. Выяснив это, я нарисовал в своем блокноте большой знак вопроса и стилизованное изображение кинжала. Если в 1999-м году сектанты убили нескольких человек с применением протаргола и специальных кинжалов, то разве нельзя предположить, что спустя десять лет несколько десятков животных, отправленных на тот свет таким же образом, были казнены членами какой-нибудь секты? Задав себе этот вопрос, я понял, что звучит он достаточно убедительно.
А еще через полчаса я пририсовал в блокноте еще один вопросительный знак и лохматую собачью морду. Сделал я это после того, как проштудировал протокол обвинительного процесса. На одном из заседаний кто-то заявил, что Заике и Кондрашову нельзя выдвигать обвинение в убийстве, совершенном с особой жестокостью, поскольку крепко заснувшая жертва преступления ничего не почувствовала. В ответ на это мать убитого, не сдержавшись, выкрикнула в лицо судье: «Даже собака не станет нападать на другую, если та лежит на земле!». При чем здесь была собака, и к чему было сравнивать зверя с убитым сыном, я так и не понял. Даже если это была просто метафора, то в свете недавних событий она приобретала прямо-таки зловещий оттенок.
Я перечитывал протоколы осмотров места происшествия, заключения патологоанатомов, рассматривал фотографии изуродованных трупов и обгорелых останков, и мне все сильнее хотелось выпить. Мне нужен был любой повод, чтобы не погружаться в размышления о природе зла и первопричинах жестокости. Не обладая глубокими познаниями в психоанализе, я, тем не менее, все больше склонялся к мысли о том, что протаргол мог быть задействован для обездвиживания собак не только из-за страха перед их яростью или с целью защиты от их укусов. Возможно, тот, кто всаживал шприц животным перед тем, как убить их, тоже не хотел быть жестоким? Во всяком случае, в собственных глазах? Возможно, он внушал себе, что парализованные животные действительно не чувствуют боли, закрывая глаза на то, что это был просто самообман?
Ответов на эти вопросы я не знал. И чем больше я задавал их себе, тем отчетливее понимал, что попросту вязну в паутине собственной беспомощности. Поэтому, сделав над собой усилие, я выкинул из головы все мешающие мне сейчас мысли и буквально заставил себя думать так, как это и положено старшему следователю.
Прежде всего, нужно было сравнить данные лабораторных анализов крови и тканей убитых сатанистами людей, трупы которых были эксгумированы десять лет назад, с результатами экспертизы найденных мной звериных трупов. Кроме того, совместное проживание в одной квартире двух мужчин (я имел в виду жильцов из квартиры Сосновской), и тот факт, что основными фигурантами дела сатанистов были гомосексуалисты, поневоле наталкивали на вполне определенные выводы. Может быть, я, конечно, ошибался, ведь обывательское мнение нередко путает мужскую дружбу с более близкими отношениями или, ханжески не замечая явную пошлость, ищет ее там, где ей и не пахнет, но в данном случае я все-таки предполагал, что мои подозреваемые были самые настоящие педики. А из этого следовало, что область поиска сужалась на несколько миллионов человек. Впрочем, я бы не рискнул назвать даже хотя бы приблизительное количество проживающих в Питере «голубых».
Более всего меня заинтересовали ножи. На подшитых в дело фотографиях их было около десятка. В основном это были кустарно изготовленные кинжалы для проведения обрядов с узкими, вытянутыми или кривыми лезвиями, клинки со специальными кровостоками, фигурными рукоятями и выгравированными изображениями животных, свастики и каббалистических символов. Но ни стилетов, ни каких-либо кинжалов необычного вида, с помощью которых можно было бы нанести обнаруженные Смолиным странные раны, я не увидел.
Я снова вернулся к материалам судебного процесса. Просмотрев их еще раз, я понял, что один из фигурантов дела, который увлекался старинным оружием, и из мастерской которого вышли использовавшиеся убийцами кинжалы, в принципе, отделался легким испугом. Несмотря на то, что он знал практически обо всех совершенных убийствах, суд ограничился тем, что дал ему только три года колонии за незаконное изготовление и хранение холодного оружия. Впрочем, и этот срок оружейному мастеру отбывать не пришлось, – практически сразу он попал под амнистию.
Я понимал, что без помощи Смолина в этом вопросе мне не разобраться. Как прекрасно понимал и то, что занимаюсь, по сути, абсолютно бесполезным делом. В течение вот уже четырех часов, которые я провел в архиве, я боялся признаться себе, что попросту напрасно трачу рабочее время. Шеф отдал недвусмысленные распоряжения, и мне следовало просто выполнить их. А вместо этого я продолжал цепляться за какие-то домыслы, словно надеялся, что, благодаря чуду, в последний момент все-таки смогу установить истину. Глупости и бред старого алкоголика. Ничего мне не добиться, и убиенные зверушки так и останутся неотомщенными.
Посмотрев на часы, я понял, что с проектом постановления о прекращении дела мне уже не успеть. Стрелки показывали двадцать минут четвертого. Тяжело вздохнув, я набрал номер приемной и, не веря своим ушам, узнал, что шефа срочно вызвали в Москву.
Слушая щебетание Светочки, шефской секретарши, я, к стыду своему, думал не о том, что, как минимум, до понедельника получил отсрочку, а о том, что сегодняшний вечер мне никто не помешает провести так, как мне хочется. Зная слабость шефа к поздним совещаниям и оперативным посиделкам, которые зачастую затягивались на несколько часов, я (да и мой кот тоже) уже давно привык к тому, что мой рабочий день нередко заканчивается поздним вечером. Сегодня же была пятница, и у меня не было никакого желания переводить свое личное время на неблагодарный бессмысленный труд. В моих планах была встреча с Андреем Клопотовым, старым, еще институтским товарищем, в обществе которого можно было оприходовать бутылку-другую с пользой не только для тела, но и для души.
Клопотов в свое время был достаточно известной в Ленинграде личностью. Лет двадцать назад в возрасте двадцати четырех лет он стал самым молодым начальником таможни Советского Союза, что, впрочем, ничуть не мешало ему успешно координировать внешнеэкономическую деятельность предприятий Северо-Западного региона и оставаться при этом более-менее порядочным человеком. Более того, после кремлевского путча 1991-го года и последовавшего за ним развала страны многие устояли исключительно благодаря его советам и помощи. Взяток, даже от подчиненных, он не брал, на компромиссы шел редко, с руководством ничем не делился, потому что было нечем, и, поэтому, за семь лет службы так и не вписался в систему межличностного общения и коррумпированных отношений таможенной структуры. Об этом я, кстати, знал не от него, так как он на эту тему распространяться не любил, а от приятелей из КГБ, а позже и ФСБ, у которых вся его жизнь была как на ладони. Доносов недоброжелателей и поклепов от обиженных коллег было, конечно, в избытке, но ни один из них, несмотря на неоднократные проверки из прокуратуры и Федеральной таможенной службы, так и не подтвердился.
Кроме того, своей независимостью и нежеланием прислуживать Клопотов не устраивал начальство. Однажды он без санкции руководства накрыл крупный канал контрабанды, курируемый фээсбэшниками, а через некоторое время вышел на банду, занимавшуюся нелегальным ввозом из Западной Европы ворованных автомобилей, поддельные документы для которых оформлялись с помощью начальника одной из таможен на западной границе. Я помнил это дело. Тогда полетели головы нескольких крупных чинов из Министерства внутренних дел и Федеральной таможенной службы.
Убрали Клопотова тихо и элегантно. По оговору первого заместителя, мечтавшего занять кресло начальника таможни, Андрея вызвали в Москву на аутодафе и сняли с должности, но не для того, чтобы освободить его место для амбициозного зама, а чтобы назначить вместо него какого-то родственника одного из руководителей ФСБ. Помыкавшись некоторое время в должности начальника управления по борьбе с контрабандой, Клопотов плюнул и ушел на вольные хлеба, работая с тех пор в должности то финансового директора, то вице-президента по внешнеэкономической деятельности различных коммерческих структур. Все это время, по его словам, он потихоньку мстил, может быть и несправедливо, государству, отобрав у него, благодаря различным финансовым схемам и ухищрениям при таможенном оформлении товаров, в общей сложности несколько десятков миллионов долларов в виде неоплаченных налогов и пошлин. Впрочем, особых дивидендов, кроме морального удовлетворения, ему это не принесло, поскольку его новые хозяева расплачивались с ним неадекватно его заслугам. Ничто не ценится так дорого и не оплачивается так дешево как мудрые советы.
Вернувшись в свой кабинет, я поначалу собрался позвонить давешнему блондину из отделения Колосова, но только покрутил в руках трубку и положил ее на рычаг. Даже несмотря на вчерашнее обещание, вряд ли он теперь появится у меня. Наверняка, после разговора с шефом Колосов запретил ему и близко подходить к управлению. А мне ужасно хотелось получить ответы на несколько не дававших покоя вопросов. Например, что бы со мной могли сделать, если бы я не показал служебное удостоверение? Почему блондин не стал ничего скрывать и доложил о происшествии начальству? И, самое главное, с каких пор милиция координирует деятельность по отстрелу бродячих животных? То, что уже наутро настолько влиятельное лицо, как помощник вице-губернатора, знало о том, что какого-то мента, якобы, ночью укусила собака, меня особо не беспокоило. Передаваемая людьми информация обладает удивительным свойством распространяться с огромной скоростью и самыми неожиданными способами. Блондин видел кровь на моей руке, узнал от «спецтрансовцев» о собаке, рассказал об этом Колосову, тот шефу, а уже от него об этом мог услышать и Жданович. Даже если это было и не так, шеф мог намеренно сгустить краски, чтобы обидевшим его сотрудника подонкам устроили хорошую взбучку.
Перед уходом я заглянул к Смолину и попросил посмотреть на досуге ксерокопии фотографий холодного оружия из дела «сатанистов». Он посмотрел на меня удивленно, но фотографии взял.
– Ты ведь, как будто, больше не занимаешься этим?
– Сам не знаю. Официально, по всей видимости, нет. Шеф сегодня потребовал дать задний ход по полной программе. А так.… Не отпускает что-то меня это дело.
Он кивнул, словно понимал толк в таких вещах.
– «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя».
– Что ты сказал?
– Первая книга Моисеева, – пояснил он. – Бытие, девятая глава.
– И что это значит?
Он пожал своими могучими плечами.
– Не знаю. Но кто-то, судя по всему, уже начал взыскивать звериную кровь.
– Следующие мы? – усмехнулся я, но Смолин не отреагировал, давая понять, что моя шутка глупа и неуместна.
Я попрощался и, уже поворачиваясь к двери, обратил внимание на лежавшую на столе у Смолина толстую книгу, на обложке которой был изображен сидевший на земле с прижатыми к телу коленями огромный каменный истукан. На заднем фоне виднелась полуразрушенная колоннада и изображение пирамиды с плоской вершиной. Интересно, с каких это пор Смолин стал увлекаться историей американского континента? Я уже собрался спросить его об этом, но он быстро прикрыл книгу бумагами и с сердитым видом указал мне на дверь.
К вечеру атмосферное давление снова упало, и город, когда я вышел из управления, встретил меня хлесткими уколами мелкого дождя. Застегнув молнию на куртке (плащ я, все-таки, ночью испачкал, так что визита в химчистку было не миновать), я пересек площадь и направился к ближайшему супермаркету.
Несмотря на начало октября, ощутимо похолодало. Петербург был выстужен пронизывающим ветром, и дождь, то усиливающийся до ливневых потоков, то переходящий в туманную морось, практически не прекращался. Солнечные дни были редким исключением. Я не мог припомнить такой же мокрой осени за последние несколько лет. Как и не мог заставить себя избавиться от тягостного ощущения безвременья и безысходности. Невозможность определиться с дальнейшими своими действиями по делу об убитых животных и странная апатия ко всему происходящему, охватившая меня в последние дни, угнетали меня и заставляли мучительно искать решение навалившихся проблем. Я понимал, что истерзанные собачьи трупы мешали мне и моей основной работе, но я не мог забыть о них ни на минуту, снова и снова возвращаясь в своих мыслях к этому ужасу. Я вглядывался в глаза жавшихся к дверям продуктовых магазинов или обнюхивающих мусорные баки жалких, промокших дворняг и тщетно искал в них ответы на свои вопросы. Каждая из них смотрела осторожным, затравленным взглядом, в котором не было даже надежды.
У Клопотовых меня уже ждали. Андрей принял мокрый пакет с какими-то подвернувшимися мне под руку консервами, нарезками сыра и сервелата и привлекательно звеневшими бутылками с водкой. Достав за горлышко вторую бутылку, он удивленно взглянул на меня и сочувственно поинтересовался:
– Что, сильно прижало?
– Лучше не спрашивай, Андрюша, – я прошел на кухню, по пути поздоровавшись с Мариной, его женой.
Судя по тому, как тщательно она красила свое лицо, вечер нам предстояло провести без нее. Ушла Марина минут через двадцать, после чего мы оба вздохнули с облегчением. Несколько лет назад Андрей неизвестно с чего приревновал ее ко мне, а после того, как меня бросила жена, так и вовсе стал волком смотреть, как будто считал, что моя сексуальная озабоченность способна подавить последние остатки нравственности. Марина, действительно, нравилась мне, но наше общение сводилось лишь к долгим разговорам о всякой чепухе и совместному распитию коньяка. Даже до легкого флирта дело не дошло. Мне это было не нужно, ей – тем более, так как она все-таки любила своего дурака. Со временем Андрей понял ситуацию и успокоился, но иногда, как мне казалось, он все-таки украдкой следил за нами, словно искал в этих подозрениях скрытое даже от себя удовольствие.
Выпив по стопке, мы, с молчаливого согласия, не делая паузы на закуску, тут же оприходовали по второй. Стартовали мы всегда одинаково.
– Я тут на днях читал про тебя, – повеселевший Клопотов раскладывал по тарелкам приготовленные Мариной деликатесы, по сравнению с которыми продукты, которые я притащил, выглядели жалкими объедками. – Пиар у тебя знатный.
– Знаю, знаю! – я подхватил вилкой маринованный корнишон. – Герой-убийца, спаситель девочек, и все такое. Бред собачий.
– Это уж точно, собачий. Только ни о каких девочках, да еще в связи с тобой там ничего не было. И ни слова о героизме. Статья называлась «Живодеры в милицейских погонах».
Я поднял голову и встретил его прищуренный, слегка насмешливый взгляд.
– С этого места поподробнее.
– Да не помню я уже. Будто бы ты прилюдно расстрелял собаку на глазах у изумленной толпы. После чего приказал убить беззащитных щенков. В общем, спровоцировал милицейский террор на улицах.
– Смешно, – мрачно произнес я, разливая водку.
